«Провмыза» — арт-группа из Нижнего Новгорода, в которую входят Галина Мызникова и Сергей Проворов. Обычно они работают с перформансом и видео, но в сентябре на Cosmoscow показали монументальный фотографический триптих «Семена». И стали художниками года по версии крупнейшей российской арт-ярмарки! О чем работа, которую авторы зовут «перформативной скульптурой», какой музыкой она вдохновлена и как вообще создавалась, рассказывает Галина Мызникова.
И главное: «Семена» до конца недели можно увидеть на Левашовском хлебозаводе!
Как придумали «Семена»?
В 2018 году мы оказались в музее Кете Кольвиц. Это немецкий живописец и график, которая работала в очень тревожное для Германии время — 1920–30-е, годы депрессии, голода и нищеты. Поскольку мы с Сергеем стремимся работать с идеями, связанными с эмпатией и состоянием аффекта, ее экспрессивные образы нас поразили. На одной из работ мы увидели мать с испуганными, встревоженными глазами. Она защищала детей, обнимала их, прикрывая собой от бед. У нее были гипертрофированы руки: гораздо большие, чем ее тело. Это вызвало очень сильные эмоции.
В этот же день мы оказались в музее «Колумба». Это минималистичное пространство, где все выполнено из известняка. Там показывали триптих на библейскую тему. В огромном помещении с шестиметровыми стенами под куполом в центре стояла одна небольшая работа на пьедестале. Это храмовое ощущение мы также перенесли в свою работу.
Когда идея уже почти сложилась, для вдохновения мы слушали много музыки. У композитора Джорджа Крама есть цикл «Древние голоса детей». Там тоже присутствует образ мамы, которая ищет своего потерянного сына, заблудившегося в неком древнем лесу. В течение всех арий они пытаются найти друг друга, только в конце соединяясь в один сверхъестественный голос и уходя за пределы Земли. Все это на стихи Гарсиа Лорки, которые начинаются со слов: «Мой мальчик ищет свой голос среди стрекозы, среди ручьев и травинок». Очень сильные образы, тревожно оформленные музыкально.
Из всех этих впечатлений родились образы «Семян».
Как это сделано?
То, что у нас получилось, мы назвали перформативной скульптурой, так как технически снимали перформанс на фотокамеру. Она почти каждую секунду фиксировала положение тел детей, взрослых, все действие. А дальше использовался принцип монтажа. Так, разрывы, возникающие в местах сгиба «складня», созданы намеренно, они существуют не только в визуальном, но и темпоральном и ментальном планах. Мы разрываем действие. То, что изображено в правой части, происходило до, в центре — после, а в левой — после после. А то, что между ними, монтаж позволяет домыслить зрителю. Это было важно для нас. При этом чаще всего в живописи движение начинается слева направо — у нас наоборот. Сергей всегда путает стороны, и у него в голове зафиксировалось, что движение должно идти так. Такая абсурдная обоснованность.
Мы часто работаем с видео, так как в них есть дополнительный инструмент — музыкальное оформление, создающее импульс к состраданию и переживанию времени. Фотография — более сложная задача: это пространство абсолютного молчания. Нужные эмоции здесь передаются за счет пластики, действия и ландшафта, который приобретает психологическое и ментальное измерение.
Для своих видео мы всегда искали очень сложные пространства с физически труднопреодолимыми локациями, чтобы перформеры переживали их своими телами. При этом у нас достаточно циничная позиция, которую мы называем «режиссерское безволие». Мы включаем камеру, даем задание пройти от точки до точки, а объектив хладнокровно следит за происходящим: как перформеры преодолевают те или иные ландшафты, переживают их, устают, как ненавидят в этот момент нас как режиссеров.
В этот раз пространство создали специально — на даче у подруги нашего исполнительного директора. Пригнали тракторы, бульдозеры, привезли 60 тонн специальной земли, чтобы у нее был сероватый оттенок. Потом вырыли яму с особым уклоном, чтобы создать впечатление, что все детские фигуры находятся — по принципу хорового стана — на одной плоскости. Это оптическое искажение отсылает к средневековой картине — визуальное решение, к которому тяготеют многие наши работы. Для этих же целей использовали короткофокусный объектив, деформирующий изображение тел.
Деревянная скульптура тоже создавалась специально — мы собирали части для нее по всей Нижегородской области и потом монтировали, над этим работала целая команда. Еще в работе есть «летающие дети». Для них была построена специальная конструкция, которая стояла за мамой.
Вообще, у нас были опасения: удастся ли проект? На съемки было чуть больше часа чистого времени, нужен был сумеречный свет. Дети сначала организовались, потом дезорганизовались. Но было сделано около тысячи кадров, у нас осталась возможность выбора, и из этих кадров мы в итоге смогли создать нужную картинку. Плюс нам повезло — это дети-спортсмены, знакомые с понятием дисциплины. Было несколько тренеров, которые на них цыкали и говорили: «Если ты сейчас это не сделаешь, то отожмешься десять раз». Мы думали, на них дышать нельзя, а там все очень жестко.
Хотя сами съемки длились около часа, им предшествовал день ожидания на сильной жаре. К вечеру дети очень устали, постоянно спрашивали, когда это закончится, хотя родители пытались объяснить им, что они участвуют в чем-то важном. И эта тотальное бессилие сыграла нам на руку — мы хотели полностью исключить моменты детскости, ребяческого. Хотели, чтобы вся мимика и эмоции были взрослыми.
Что это значит?
«Семена» — разговор на вечную тему о бренности бытия и мимолетности человеческого существования. Есть такое изречение: «Семена, как человеки, из земли произрастают, воду мешают, свет поглощают и в землю уходят, смерть не познавши».
Семена восходят к маме, и на ее теле, как на глыбе, созревшие, а может, и недозревшие (вот девочка цепляется за маму), они падают. Важно, что семя, упавшее в землю, похороненное в ней — не мертвое, оно снова прорастет и расцветет. И это некое таинство. Отвернувшиеся люди хотят это таинство сохранить. Упавшие дети, созревшие на маме, не хотят видеть, как опять начнется цветение, как они снова начнут прорастать и взрослеть. Мы видим детей, которым не положена смерть, — вечные сущности.
Здесь запечатлено несколько перформансов, собранных в одно событие. Кроме человеческой, есть еще такие перформативные группы, как камни и дерево. Мертвое дерево, с одной стороны, как спрут, символизирует некоторую опасность; с другой — у индонезийских народов есть поверье, согласно которому мертвое дерево — это вечный родитель, оно скрывает под своими мертвыми ветками детей.
О вообще искусстве и пророческих работах
Для нас искусство — это всегда мучение. Если мы придумываем идею, и она возникла одномоментно, быстро и легко, значит, с ней что-то не так. И мы проходим длительный путь, в конце которого можем вернуться к первоначальной мысли, но через мучения, мозговые штурмы, огромное количество музыки и фильмов на эту тему. Нам нужно трудно проходить путь. Мы за честность в создании произведений — они должны рождаться трудно. И, как ни странно, с годами они получаются все труднее. Вроде бы наработан опыт, с другой стороны, множество переживаний, сомнений, неуверенности в себе.
Мы стараемся не делать работ, связанных с конъюнктурой и временем, но они периодически резонируют с происходящим в мире. Например, когда мы делали проект Oratorium SARXSOMA, в основе которого «Театр и чума» Антонена Арто, неожиданно началась пандемия коронавируса. В 2021 году мы сняли проект «Битва», но отложили его монтаж, потому что он слишком контекстен моменту. У нас даже спрашивают, что мы будем делать следующим, чтобы знать, чего бояться. Хотя на самом деле мы говорим о вечных темах, просто они происходят в трагичном мире. Например, смерть. И в «Семенах» она тоже присутствует.
Комментарии (0)