Открылся музей Иосифа Бродского в доме Мурузи. Каким он будет — рассказывает основатель Максим Левченко

Создание литературного музея с точки зрения бизнеса так себе инвестиция: вряд ли вы рассчитываете заработать на билетах. Вот и общественность недоумевает: сложно представить, что предприниматель может вложить собственные средства из чистого альтруизма. Что вы рассчитываете получить от этого проекта?

Я уже получил — огромный символический капитал. Этот музей стал для меня мощнейшим инструментом саморазвития — целым университетом, где сплелись литература, архитектура, живопись, декоративно-прикладное искусство, история, коммуникация. Сложился такой круг общения, который другими средствами было бы невозможно создать. Кто-то скажет, все ради пиара: смотрите, какой классный парень — взялся за такое дело. Но это не так. Меня вела внутренняя мотивация на расширение и новые знания. Мне всегда хотелось сделать что-то значительное вне коммерческого поля. Желание настолько сильное, что я даже рассматривал политическую деятельность, несколько лет назад баллотировался в ЗакС. Выборы я тогда проиграл и совершенно не жалею.

Действительно! И что было дальше?

Я продолжал искать. Картинная галерея? Невозможно конкурировать с крупными частными и государственными собраниями. Коллекция вроде работ Фаберже? Гигантские затраты! Музей современного искусства? Да, «Гараж» — потрясающее пространство, но неподъемные вложения. И ряд совпадений привел меня к проекту Музея «Полторы комнаты» Иосифа Бродского. У меня получилось найти уникальную историю. Есть такое понятие «право на память» — память о писателях, поэтах, великих людях — и она вся как бы монополизирована государством. А вокруг Бродского вследствие каких-то обстоятельств образовалась лакуна.

Как вы обнаружили это, скажем так, свечение? Ведь с памятью о, пожалуй, самом важном ленинградском поэте ХХ века все и так было хорошо.

Случайно. Мы с друзьями завели традицию вечер пятницы посвящать культурным походам краеведческого, музейного или театрального характера. Однажды, года три назад, на экскурсии по Литейной части мы оказались на Преображенской площади, рассматривали здания и вспомнили, что в Доме Мурузи жил Бродский и вроде бы здесь собирались открыть мемориальный музей.

Эта мысль так запала мне в голову, что я стал выяснять сложную судьбу бывшей квартиры поэта. И узнал, что, хотя комнаты принадлежат Фонду создания музея Бродского, для их перевода в статус нежилого помещения требуется выкупить всю квартиру целиком, либо разделить ее («Полторы комнаты» — это только часть коммунальной квартиры, в которой живет соседка Бродского Нина Васильевна. — Прим. ред.).

Фонд основан друзьями поэта в 1999 году: письма о содействии в создании музея писали еще губернатору Владимиру Яковлеву, а потом и Валентине Матвиенко, но музей так официально и не заработал, было проведено лишь несколько мероприятий, экскурсий и концертов.

На эмоциях я написал пост-манифест в фейсбуке, мол, вот очередной петербургский тупик — и город уже двадцать лет никак не помогает решить вопрос. Пост прочел искусствовед Михаил Мильчик, друг Иосифа Бродского и создатель того самого Фонда, позвонил мне, мы встретились — так все и началось.

Как вам, человеку из совершенно другой сферы, удалось осуществить двадцатилетнюю мечту литературного Петербурга?

Я решил две фундаментальные проблемы. Во-первых, полным-полно людей, которые не просто помнят Иосифа Бродского, но с ним дружили, ругались, мирились: он для них не памятник, а живой человек. И все переживали, какой будет память о нем, кем и как это будет создано. Основной задачей стало найти компромисс, успокоить всех.

Во-вторых, вопрос с соседкой Ниной Васильевной, которая наотрез отказалась продавать свою часть коммуналки и возмущенно гремела кастрюлями в общей кухне, когда в соседней комнате происходили какие-либо активности. Возможно, это абсолютно верно. И я бы гремел, и вы бы гремели, потому что никому не хочется жить в музее. Человеку нужно личное пространство, а какая может быть жизнь, если к тебе в дом все время ходят туристы. Это любого бы раздражало.

Нина Васильевна наотрез отказывалась разговаривать с любыми парламентерами, настолько ей надоели просьбы о продаже комнаты! Она и со мной не хотела разговаривать, но я не сдавался. Поначалу я тоже пристал с тем же вопросом — выкупить у нее комнату казалось самым простым решением. Но для нее Бродский — не поэт, а сосед, его родители жили вместе с ней три десятка лет. Она же в этом доме родилась, а старые деревья не пересаживают, как она сама говорит.

Так вышло, что именно Нина Васильевна подсказала мне выход: «Ты бы лучше взял и купил соседнюю квартиру». По счастливому стечению обстоятельств в этот момент ее выставили на продажу. Так мемориальное пространство, где места совсем мало, получило дополнительные двести метров — огромное подспорье! Ведь современному музею нужно проводить лекции, устраивать встречи и перформансы, делать инсталляции. Элементарно иметь гардероб! Внутри квартиры мы поставили перегородку, оставив соседке большее пространство, перестали водить туда людей. Она там так и живет, и мы друг другу стараемся не мешать. Сформировали стойкий нейтралитет. Кстати, Нина Васильевна рассказывает довольно интересные истории: проведя с ней в разговорах десятки часов, я что-то даже записал.

Дизайн пространства литературного музея придумал человек-легенда — московский архитектор и художник Александр Бродский, который известен крайней разборчивостью и редким участием в каких-либо проектах. Почему вы пригласили именно его?

Так посоветовал Михаил Барышников. Я собирался в Венецию на постановку Алвиса Херманиса «Барышников/Бродский», моноспектакль, где Михаил играет главную и единственную роль, и подумал, что было бы здорово рассказать о нашем проекте одному из самых близких друзей Иосифа Александровича. У меня не было прямых контактов, я написал на адрес нью-йоркского «Центра искусств Барышникова» — и на мое письмо ответили, подтвердив встречу. После спектакля мы увиделись в кафе, долго разговаривали. Он воспринял проект очень эмоционально, дал важные советы.

Уже существовали эскизы: несколько замечательных архитекторов нарисовали для музея несколько концепций. Хорошие, но, знаете, не поражающие в сердце. Все здорово, правильно, осмысленно, но в них как будто чего-то не хватало. Я поделился этим с Барышниковым, и он предположил, что с задачей справится Александр Бродский. Я нашел Сашу в Москве — и он согласился! Но через неделю перезвонил и сообщил, что не может взяться по морально-этическим соображениям: один из предыдущих эскизов делал его друг и коллега.

Мы продолжили общаться по другим проектам частного порядка, в музее же решили реализовать идею локального дизайнерского бюро, предполагавшую суперсовременную часть, из которой посетитель попадал в коммуналку. Такое столкновение времен. Ободрали до кирпича стены, доставшиеся нам в полном евроремонте. Открылись доски, дранка — и я подумал: вот все и готово.

Сфотографировал пространство, отправил снимки Барышникову — у него как раз была премьера нового спектак­ля в Риге, на который полетел Саша Бродский, а я не смог присоединиться, — и попросил показать после премьеры, замолвить за меня слово. И конечно, послал фотографии Саше, отметив, что эти стены — абсолютно его тема. Так Саша оказался в Ленинграде (он наш город называет именно так) — приехал, посмотрел и дрогнул. Через две недели у нас были идеальные рисунки — в сердце!

Чем его дизайн-проект отличался от того, что вам предлагали другие ­архитекторы?

По сути, главное, что сделал Александр, — это то, что он не сделал ничего лишнего. Его особенный талант — увидеть, зафиксировать и сохранить пространство памяти, ностальгическую ветхость. Он умеет достать из предмета подлинную красоту, ничего не придумывая. Все получилось честным, настоящим. Даже двери — их нашли на помойке и отреставрировали.

Замечательная находка — асимметричная планировка самой большой комнаты и пространство амфитеатра, которое вмещает около семидесяти человек. Помимо лекций и перформансов, мы будем транслировать здесь документальный фильм «Часть речи», где близкие поэту люди читают его стихи: Барышников, жена Бродского Мария Соццани, дочь Анна, поэт Анатолий Найман, переводчик Виктор Голышев.

Еще одна находка — фанера как основной материал, который ни с чем не спорит. Она эфемерная, как будто растворяется, и этим хорошо работает в музейном пространстве. Все привнесенное сюда суперминималистично. Даже штативы, на которых размещены отрывки из эссе «Полторы комнаты», будто бы парят в воздухе, как воспоминания. Саша Бродский — он же еще и художник, и автор инсталляций — придумал вход через шкаф. Собственно, именно через шкаф, где отец Иосифа Александровича устроил фотомастерскую, можно было попасть в комнату поэта.

А что будет находиться в самих «Полутора комнатах»?

В них не будет ничего!

Это очень по-буддистски!

Таково коллективное решение, результат споров нашей большой команды: Михаила Мильчика, еще одного учредителя Фонда музея писателя и публициста Якова Гордина, собственно Александра Бродского и нашего куратора, журналистки и литературного критика Анны Наринской, кстати, дочери Евгения Рейна. Были мысли восстановить обстановку, купив предметы того времени, достаточно частый прием, который применяется в музеях-квартирах. Но мы поняли, что театрализация, декорация — неправильный путь.

Драматургия пустоты сильнее, она связана с поэзией. Пустота, пыль, время, античность, вода — из этого ведь и состоят стихи Бродского. Руины! По сути, и сама реставрация шла не столько по проекту, сколько по течению: мы просто докопались до подлинного слоя. Восстановили дубовый пол XIX века, цвет стен — пинцетами и кисточками достали оттенки, ведь старая краска рассыпается от времени и ее надо укрепить. Где есть утраты цвета, оставили газеты — от 1874 года, времени постройки дома, до 1985-го, когда после смерти родителей Иосифа новые жильцы делали здесь ремонт. Нашли дореволюционные обои — все эти слои можно разглядывать бесконечно. Кстати, изначально в этих комнатах предполагались библиотека и кабинет, это видно по планировке и лепке потолка. Тоже интересная деталь: Бродский, по сути, жил в библиотеке. Пустота будет условной — на стенах появляются и исчезают видеопроекции реального интерьера с фотографий 1966–1970-х годов.

Вы открываете музей в один из самых непростых моментов — в год, когда все в основном закрывается. Неужели ваш бизнес не пострадал в пандемию?

Я привык рассматривать кризисные ситуации как потенциальные возможности. Помните «Унесенные ветром»? Можно потерять состояние, а можно заработать. В стабильные времена такое нереально. Мне так даже привычнее: девелопером я стал, купив разорившуюся компанию. И очень увлекся этой сферой — активы были приобретены, ими нужно было управлять, выводить из банкротства, создавать коммерческую команду, перестраивать активы. Сейчас мы выросли в несколько раз, партнеры предлагают двигаться дальше: рынок переживает эволюцию. Многое, что было построено в нулевые, сильно устарело. Надо переделывать и перестраивать, а у нас накопился большой опыт.

Тоже ищете, где есть те самые пресловутые лакуны?

Да, вероятно, у меня есть к этому некоторые способности. Ведь и в девелопмент я пришел, будучи специалистом по международному морскому праву, редкой в России профессии.

Повеяло чем-то древнеримским!

Можно сказать, морское право основано на древнем пиратском бизнесе: если судно терпит бедствие и ему оказали помощь, спасатель может претендовать и на корабль, и на весь груз. Эти законы действуют с незапамятных времен, когда суда были далеко не такими безопасными и часто гибли.

Специализацию мне подсказали в Лондоне, куда я студентом отправился подтянуть язык. Там это целая индустрия, а здесь меня считали чуть ли не бандитом. Десять лет я работал по специальности, курсовую писал у профессора СПбГУ Валерия Абрамовича Мусина, научного руководителя Владимира Путина, а потом появилась возможность заняться девелоперским бизнесом.

Вы действуете, как благородные разбойники из романов Стивенсона — это такое литературное наследие? Может, вы в детстве начитались книг про пиратов?

Я рос на Гражданке, был ужасным хулиганом, меня пару раз пытались исключить из школы, хотя моим воспитанием и занимались классические еврейские бабушка с дедушкой. Дед работал на телевидении по технической части — его карьера не особенно двигалась из-за национальности. Он очень любил фотографию, мы с ним проявляли пленки в ванной с красной лампой, ходили по музеям, много гуляли по городу.

В старших классах я стал пропускать уроки: отец занялся бизнесом, и перед домом дежурили «восьмерки» и «девятки» с бандитами, которые пытались его подловить. В эти дни я в школу не ходил.

Тот самый бандитский Петербург?

Среди тех, кто занимался тогда хоть каким-то бизнесом, выживаемость была минимальная. Никакого особенно крупного дохода у нас не было, но разборки были постоянно. Когда мне было шестнадцать, на отца совершили покушение, он был на волоске от смерти. Наверное, тогда и пришлось повзрослеть. В лихие 1990-е, которые пришлись на мое окончание школы, героями были не военные или ученые, а бандиты, их адвокаты и их экономисты. Я выбирал, кем стать, — и поступил на юрфак.

Справедливости ради, Бродский — ваш любимый поэт?

Сейчас он представляет область моего профессионального интереса, я читаю много и его произведений, и о нем самом. Но в последнее время я очень увлекся Достоевским. Пока лежал с коронавирусом в больнице, перечел «Братьев Карамазовых». Это же супертриллер! Очень современный — истерика в каждом слове.

Видео-экскурсию по музею смотрите здесь.

Текст Ксения Гощицкая. Фото Виктория Назарова

«Собака.ru» благодарит за поддержку премии «Петербург будущего 2021»

Идеологического лидера российского рынка жилой недвижимости компанию

LEGENDA INTELLIGENT DEVELOPMENT