"Мос-ква". Похожие на купола мечетей маковки
церквей и лягушачье галльское словцо. Кузнецкий мост и французик из Бордо,
суши-бары и пирожковые. Петербург – мужской род, Москва – женский. Покинутый
поэт и купчиха, генеральша, дебелая баба с командирским голосом. Историю опустим
– истории не надобно бояться, она имеет свойство изменяться.
Что мы имеем сейчас?
У Москвы название одно. "Первопрестольная", "белокаменная", "златоглавая" и "порт пяти морей" оставим ведущим концертов в День Советской милиции и радетелям допетровской Руси. Что в речи, что в языке, Москва есть Москва.
У нас все сложнее.
Есть Санкт-Петербург, подходящий только для вензелей, юбилейных медалей, официальных документов и оксюморонов вроде "Санкт-Петербургский ордена В.И. Ленина метрополитен".
Есть Ленинград – место рождения и учебы, отрада многих и идеологические реверансы некоторых, город в четких исторических рамках с неизбежным захлестом: Андрей Битов и раньше был петербургским писателем, Даниил Гранин, наверное, до сих пор ленинградский. Слово прижилось и к Ильичу теперь имеет отношение не большее, чем к "хладу, гладу, младу и браду". Дремлет какая-то смутная память, но не просыпается. Плюс известный коллектив, вытеснивший из названия почти все, что оставалось в нем от Романова, Зайкова, Гидаспова и т.д.
Есть Питер – для форсящих иногородних, включая москвичей, болельщиков "Зенита", все еще румяных нюхателей клея и фанатов местного пива. "А вы откуда?" – "А мы с Питера будем".
Город-исключение стремился в мейнстрим народной жизни, отчаянно искал опрощения, стыдясь пилястров и гобеленов.
На английский переводится как St.Pete.
Есть Петербург – тезка нервического и пророческого романа Андрея Белого, город традиций, фасадов (без де Кюстина у нас ни шагу), улиц, фонарей, аптек. И, пожалуй, наиболее нейтральное имя города.
Есть еще СПб – короткое, как Интернет-домен, удобное сокращение, почетная единица мировой номенклатуры, небрежно брошенное "точка.ру" – живем-то мы здесь, а можем и с концертом в Лос-Анджелес, и на стажировку в Сорбонну, и на ужин в Милан. Мы в системе, нас знают и узнают по трем буквам.
При этом Москва 1990-х получила себе памятник – "Москву" Сорокина-Зельдовича, а у нас только залихватская песенка про "не дом и не улицу".
Сравнения Петербурга с другими городами не менялись с осьмнадцатого века – Венеция, Пальмира – символы совершенного прошедшего. "Москва – Пекин", с восторгом писал Мандельштам в 1920-х, "Москва – Нью-Йорк, Токио, Вавилон", с удовольствием повторяют энтузиасты бурного роста и перепроизводства без кризисов. Город больше, и в геометрической прогрессии в нем больше казино, ресторанов, сумасшедших, жандармов.
Сейчас у двух субъектов федерации разные не то что лица, а экономические формации. (Преувеличение, но симптоматичное.) Известен "Парадокс о двух близнецах": одного из них в молодости отправляют в космос, где он кружит на какой-то бешеной скорости, по возвращении путешественника один из братьев оказывается старше другого – время шло по-разному. В какую "черную дыру" попал наш город в начале 1990-х? Ясно одно – раньше Советский Союз делился на Москву + Ленинград и все остальное, теперь столица бешено вырвалась вперед.
Поэтому туда едут "работать, работать", бесперебойно вокзалы и аэропорты поставляют городскому спруту человеческий материал. Здесь Петербург пока еще в привилегированном положении. Пусть угловатый провинциал с фанерным чемоданчиком выходит на столичный перрон покорять неоновый рай. Это не про нас. Петербуржцу как-то не приходит в голову вот все бросить и поехать пытать счастья, начинать с нуля. Из Петербурга в Москву едут на повышение, по приглашению, взвесив и обдумав ("Что бы вы ни говорили, а ехать надо"). Из БДТ в Малый (актеры) или Большой (Иксанов), из ДК Ленсовета в Лужники (рок-группы), из мэрии в Администрацию президента. То есть едут, когда у себя в городе уже достигнут некий потолок. Дальше только "в Нагасаки, из Нью-Йорка на Марс".
То, что существует полумасонское петербургское землячество в Москве и все "птенцы гнезда Петрова" как один ходят на выездные матчи "Зенита" и концерты Шнура – шаткое умозрительное построение, которое имеет такое же отношение к реальной жизни, как нормативная грамматика русского языка к речи российского посла в Украине. Потому что политик Сергей Степашин и журналист Павел Черноморский отдыхают в разных клубах, а бизнесмен Алексей Миллер и гобоист ансамбля Башмета Григорий Кац могут просто не знать о существовании друг друга. В Москве вообще нет центра – не только географического, но и социального. Город слишком большой. Общение протекает в разных кругах, которые редко пересекаются. В Петербурге же на определенном уровне все если не знакомы друг с другом, то хотя бы виделись вблизи и на всякий случай здороваются. Главное, что первое время каждые выходные "эмигранты" аккуратно возвращаются в место М, к точке отсчета – "домой". В пятницу вечером семичасовой рейс Шереметьево–Пулково в большом дефиците – половина правительства летит на побывку.
В любом случае энергия появляется не из заряженных полюсов, а из напряжения между ними. "Красная стрела" – крутой маршрут, главная ж/д ветка, административный и прочая нерв страны. Так что односторонний отток мозгов, рук, глаз, ушей прекратится, как только Петербург станет привлекательным для инвестиций, а что для этого нужно – знают все. (Наверное, коррупция, в какой-то степени как и инфляция или безработица, показывает температуру экономики. Полностью избавиться от коррупции невозможно. Нужны разумные пределы.)
Уехавшие вернутся. Потому что привычней жить дома. Москва – как Рим, не четвертый, а сегодняшний, итальянский – город в центре страны, на границе Севера и Юга, с очень сильным южным субстратом ("Захаживайте", – обращаются в кафе к сомневающемуся посетителю). Это город неаполитанской (не путать с неандертальской) культуры вождения. Московские таксисты славятся своей дикостью. Это особая порода людей, они ездят, как хотят, принципиально не знают дороги (а кто вообще в Москве знает свой город?!) и активно матерят всех, кто не может подсказать им оптимальный маршрут. И наивно утверждают, что "в Питере люди лучше. Приезжаю – душой отдыхаю". В этом высказывании, независимо от степени его правоты, если разобраться, нет ничего лестного.
Тут мы как папуасы Миклухо-Маклая – милые дикари, "естественные люди" Руссо, не испорченные цивилизацией, не одурманенные стяжательством – святая простота. Очень похоже на поиски духовности в глубинке.
Есть и противопоток: Пушкин, например, и другие, переехавшие из Москвы в Петербург. Как правило, едут по любви. Таких людей все меньше, у каждого своя история и особенности национального характера. Друзья им цитируют про "глухую провинцию у моря", а те крепятся, по возможности скрывают свое иногороднее происхождение; критики нового места жительства, и славословий прежнего от них не услышишь.
Поскольку есть у нас и несомненные козыри. Главный – достопримечательности. С упадком кремлинологии и интереса к мощам на Красной площади выяснилось, что в Москве не так уж много, чем блеснуть перед далеким гостем. Характерны камланья туроператоров: "Вы увидите Кремль, Мавзолей, Новодевичий монастырь, могилу Высоцкого, могилу Листьева…". Город великой витальности хвастает могилами.
А вот языковые различия незначительны. Многократно описанные на глянцевых страницах "бордюры-поребрики" диссертации не сделают. Да, мы знаем слово "вставочка", но уже им не пользуемся. Так что от всех этих приятных анекдотов остаются только: "булка хлеба", "кориШневый", "сердеШно-сосудистая система" и атавизмы школы Московского академического театра – "дикЫй", "русскЫй". А подъезд с парадной и бадлоны с водолазками так замылили, что уже забываешь как правильно.
Главное различие – по "гумору", по темпераменту. Извечное соположение сангвиника и холерика. Оно и хорошо. Есть выбор – кому что по душе. В приписываемой Курту Воннегуту речи перед студентами М-Ай-Ти каждая фраза – на убой. Вот одна из них: "В молодости живи в Нью-Йорке, пока он не ожесточит тебя, в старости – в Северной Калифорнии, пока не размягчит". В европейской части России есть два города с несколькомиллионным населением, импрессионистами, супрематистами, шахматистами и пацифистами. Оба – что бы они там ни говорили – для жизни пригодны. Один для энергичных, другой – для элегичных. Возможны варианты. Первый и последний этажи не предлагать.
Что мы имеем сейчас?
У Москвы название одно. "Первопрестольная", "белокаменная", "златоглавая" и "порт пяти морей" оставим ведущим концертов в День Советской милиции и радетелям допетровской Руси. Что в речи, что в языке, Москва есть Москва.
У нас все сложнее.
Есть Санкт-Петербург, подходящий только для вензелей, юбилейных медалей, официальных документов и оксюморонов вроде "Санкт-Петербургский ордена В.И. Ленина метрополитен".
Есть Ленинград – место рождения и учебы, отрада многих и идеологические реверансы некоторых, город в четких исторических рамках с неизбежным захлестом: Андрей Битов и раньше был петербургским писателем, Даниил Гранин, наверное, до сих пор ленинградский. Слово прижилось и к Ильичу теперь имеет отношение не большее, чем к "хладу, гладу, младу и браду". Дремлет какая-то смутная память, но не просыпается. Плюс известный коллектив, вытеснивший из названия почти все, что оставалось в нем от Романова, Зайкова, Гидаспова и т.д.
Есть Питер – для форсящих иногородних, включая москвичей, болельщиков "Зенита", все еще румяных нюхателей клея и фанатов местного пива. "А вы откуда?" – "А мы с Питера будем".
Город-исключение стремился в мейнстрим народной жизни, отчаянно искал опрощения, стыдясь пилястров и гобеленов.
На английский переводится как St.Pete.
Есть Петербург – тезка нервического и пророческого романа Андрея Белого, город традиций, фасадов (без де Кюстина у нас ни шагу), улиц, фонарей, аптек. И, пожалуй, наиболее нейтральное имя города.
Есть еще СПб – короткое, как Интернет-домен, удобное сокращение, почетная единица мировой номенклатуры, небрежно брошенное "точка.ру" – живем-то мы здесь, а можем и с концертом в Лос-Анджелес, и на стажировку в Сорбонну, и на ужин в Милан. Мы в системе, нас знают и узнают по трем буквам.
При этом Москва 1990-х получила себе памятник – "Москву" Сорокина-Зельдовича, а у нас только залихватская песенка про "не дом и не улицу".
Сравнения Петербурга с другими городами не менялись с осьмнадцатого века – Венеция, Пальмира – символы совершенного прошедшего. "Москва – Пекин", с восторгом писал Мандельштам в 1920-х, "Москва – Нью-Йорк, Токио, Вавилон", с удовольствием повторяют энтузиасты бурного роста и перепроизводства без кризисов. Город больше, и в геометрической прогрессии в нем больше казино, ресторанов, сумасшедших, жандармов.
Сейчас у двух субъектов федерации разные не то что лица, а экономические формации. (Преувеличение, но симптоматичное.) Известен "Парадокс о двух близнецах": одного из них в молодости отправляют в космос, где он кружит на какой-то бешеной скорости, по возвращении путешественника один из братьев оказывается старше другого – время шло по-разному. В какую "черную дыру" попал наш город в начале 1990-х? Ясно одно – раньше Советский Союз делился на Москву + Ленинград и все остальное, теперь столица бешено вырвалась вперед.
Поэтому туда едут "работать, работать", бесперебойно вокзалы и аэропорты поставляют городскому спруту человеческий материал. Здесь Петербург пока еще в привилегированном положении. Пусть угловатый провинциал с фанерным чемоданчиком выходит на столичный перрон покорять неоновый рай. Это не про нас. Петербуржцу как-то не приходит в голову вот все бросить и поехать пытать счастья, начинать с нуля. Из Петербурга в Москву едут на повышение, по приглашению, взвесив и обдумав ("Что бы вы ни говорили, а ехать надо"). Из БДТ в Малый (актеры) или Большой (Иксанов), из ДК Ленсовета в Лужники (рок-группы), из мэрии в Администрацию президента. То есть едут, когда у себя в городе уже достигнут некий потолок. Дальше только "в Нагасаки, из Нью-Йорка на Марс".
То, что существует полумасонское петербургское землячество в Москве и все "птенцы гнезда Петрова" как один ходят на выездные матчи "Зенита" и концерты Шнура – шаткое умозрительное построение, которое имеет такое же отношение к реальной жизни, как нормативная грамматика русского языка к речи российского посла в Украине. Потому что политик Сергей Степашин и журналист Павел Черноморский отдыхают в разных клубах, а бизнесмен Алексей Миллер и гобоист ансамбля Башмета Григорий Кац могут просто не знать о существовании друг друга. В Москве вообще нет центра – не только географического, но и социального. Город слишком большой. Общение протекает в разных кругах, которые редко пересекаются. В Петербурге же на определенном уровне все если не знакомы друг с другом, то хотя бы виделись вблизи и на всякий случай здороваются. Главное, что первое время каждые выходные "эмигранты" аккуратно возвращаются в место М, к точке отсчета – "домой". В пятницу вечером семичасовой рейс Шереметьево–Пулково в большом дефиците – половина правительства летит на побывку.
В любом случае энергия появляется не из заряженных полюсов, а из напряжения между ними. "Красная стрела" – крутой маршрут, главная ж/д ветка, административный и прочая нерв страны. Так что односторонний отток мозгов, рук, глаз, ушей прекратится, как только Петербург станет привлекательным для инвестиций, а что для этого нужно – знают все. (Наверное, коррупция, в какой-то степени как и инфляция или безработица, показывает температуру экономики. Полностью избавиться от коррупции невозможно. Нужны разумные пределы.)
Уехавшие вернутся. Потому что привычней жить дома. Москва – как Рим, не четвертый, а сегодняшний, итальянский – город в центре страны, на границе Севера и Юга, с очень сильным южным субстратом ("Захаживайте", – обращаются в кафе к сомневающемуся посетителю). Это город неаполитанской (не путать с неандертальской) культуры вождения. Московские таксисты славятся своей дикостью. Это особая порода людей, они ездят, как хотят, принципиально не знают дороги (а кто вообще в Москве знает свой город?!) и активно матерят всех, кто не может подсказать им оптимальный маршрут. И наивно утверждают, что "в Питере люди лучше. Приезжаю – душой отдыхаю". В этом высказывании, независимо от степени его правоты, если разобраться, нет ничего лестного.
Тут мы как папуасы Миклухо-Маклая – милые дикари, "естественные люди" Руссо, не испорченные цивилизацией, не одурманенные стяжательством – святая простота. Очень похоже на поиски духовности в глубинке.
Есть и противопоток: Пушкин, например, и другие, переехавшие из Москвы в Петербург. Как правило, едут по любви. Таких людей все меньше, у каждого своя история и особенности национального характера. Друзья им цитируют про "глухую провинцию у моря", а те крепятся, по возможности скрывают свое иногороднее происхождение; критики нового места жительства, и славословий прежнего от них не услышишь.
Поскольку есть у нас и несомненные козыри. Главный – достопримечательности. С упадком кремлинологии и интереса к мощам на Красной площади выяснилось, что в Москве не так уж много, чем блеснуть перед далеким гостем. Характерны камланья туроператоров: "Вы увидите Кремль, Мавзолей, Новодевичий монастырь, могилу Высоцкого, могилу Листьева…". Город великой витальности хвастает могилами.
А вот языковые различия незначительны. Многократно описанные на глянцевых страницах "бордюры-поребрики" диссертации не сделают. Да, мы знаем слово "вставочка", но уже им не пользуемся. Так что от всех этих приятных анекдотов остаются только: "булка хлеба", "кориШневый", "сердеШно-сосудистая система" и атавизмы школы Московского академического театра – "дикЫй", "русскЫй". А подъезд с парадной и бадлоны с водолазками так замылили, что уже забываешь как правильно.
Главное различие – по "гумору", по темпераменту. Извечное соположение сангвиника и холерика. Оно и хорошо. Есть выбор – кому что по душе. В приписываемой Курту Воннегуту речи перед студентами М-Ай-Ти каждая фраза – на убой. Вот одна из них: "В молодости живи в Нью-Йорке, пока он не ожесточит тебя, в старости – в Северной Калифорнии, пока не размягчит". В европейской части России есть два города с несколькомиллионным населением, импрессионистами, супрематистами, шахматистами и пацифистами. Оба – что бы они там ни говорили – для жизни пригодны. Один для энергичных, другой – для элегичных. Возможны варианты. Первый и последний этажи не предлагать.
Комментарии (0)