Юрий Колокольников: «За лавандовым рафом от душевной боли не спрячешься»

Но будут знаки! Креативный директор Собака.ru Ксения Гощицкая выяснила, что Юрия Колокольникова назвали в честь ее кумира — семиотика и литературоведа Лотмана. Все понятно! Будем говорить о поэзии обэриутов и самом важном — духовных яйцах, зуме с Зои Кравиц, роботе-собутыльнике и баре «Хтоники». И, конечно, о премьере января — шпионском блокбастере «Левша» про Илона Маска XIX века, визионера-самородка из народа, который выходит из запоя и спасает страну.

Робот-собутыльник, бар «Хтоники» и прозревшие петербуржцы

Почитаю тебе стихи! «Белая ночь», Николай Заболоцкий, июль 1926 года:

Гляди: не бал, не маскарад,

Здесь ночи ходят невпопад,

Здесь от вина неузнаваем,

Летает хохот попугаем.

Здесь возле каменных излучин

Бегут любовники толпой,

Один горяч, другой измучен,

А третий книзу головой.

Вот такой Петербург у Заболоцкого. А для тебя Петербург какой?

Петербург — это портал. Форточка между измерениями. Поэтому и люди здесь такие. Кто‑то скажет — сумасшедшие, а они про­сто прозрели. Им все про эту жизнь и дру­гие жизни давно понятно. Я вижу тут такие осмысленные лица! Наполненные.

Петербург — это город-декорация. Здесь на каждом шагу снимают кино, особенно костюмно-историческое: то на тебя несутся революционеры, то ре­тросуперкары, то каналы превраща­ют в нарядный каток. Но Петербург все еще не столица кинопроизводства. А мог бы он ею стать в будущем?

Если бы в Петербурге хотя бы на базе того же «Ленфильма» создали что‑то вро­де Московского кинокластера на основе Киностудии имени Горького и построили три-пять павильонов, все только здесь и снимали бы. С точки зрения произ­водства Петербург намного удобнее Мо­сквы — по логистике, локальности, компактности, обилию исторической за­стройки и возможности снимать в музей­ных интерьерах. А эта живописная факту­ра, которая на тебя смотрит со всех углов! По моему мнению, Петербург — самый уникальный, самый красивый город Евро­пы. Как киношник клянусь, нигде больше нет таких локаций. Только есть во­просы к состоянию горо­да, а можно как-то приве­сти его в порядок?

Это ты по опыту, да? Я вот жду твою январскую премьеру — «Левша» ведь как раз снимался в этих самых ло­кациях. Трейлер — огонь! Во всех смыслах этого слова: блохи-шпионы, летающие ретрокары, драки на ку­поле собора Екатерины, ты (в парике и с усами!) выходишь из запоя и спаса­ешь страну — это мы смотрим.

Да! Максимально петербургский получил­ся шпионский детектив! Гений-изобрета­тель из народа объединяется с дворянином (его играет Федор Федотов) чтобы разобла­чить врагов и спасти мир. Такой вот аван­тюрный броманс в декорациях фантазий­ного Петербурга, которому позавидовал бы и Гай Ричи. Где мы только не были! Каби­нет министров обосновался в Доме архи­тектора на Большой Морской. Мастерскую Левши оборудовали во дворце великого кня­зя Михаила Александровича на Английской набережной. Бывший Охтинский порохо­вой завод превратился в первую электростан­цию. Но больше всего меня впечатлил аб­солютно пустой собор Святой Екатерины на Васильевском острове — там были слож­нейшие съемки прямо на куполе. Я в диком, дичайшем восторге от этого проекта. Я очень давно хотел поработать с режиссером Вла­димиром Бесединым, с тех пор как уви­дел снятую им первую — и, я считаю, луч­шую — короткометражку «Майор Гром». Он очень технологичный, так как снимал мно­го рекламы, но воспитан на хорошем жанро­вом кино и большой перфекционист, как ре­жиссеру и положено. Володя был настоящим локомотивом этой истории и автором все­ленной фильма. В «Левше» масса его приду­мок: девайсы, драки, трюки и взрывы, куча спецэффектов. А мой Левша — это собира­тельный образ самородка-изобретателя буду­щего, прототип Николы Теслы, Илона Маска и Билла Гейтса. Он все время придумыва­ет какие‑то штучки-дрючки, у него механи­ческая рука с массой приспособлений, он соорудил то, что в будущем станет феном, ку­хонным комбайном и так далее. А еще у него есть робот-собутыльник.

Можно мне такого, пожалуйста? Или запустим робота в производство!

Хорошая идея, кстати. Вместо соба­ки этой бионической бессмыслен­ной. Левша собрал робота-собутыльника от скуки, потому что ему, как любо­му умному человеку, оди­ноко. Для меня съемки всегда большое впечатление, а там я прямо как ребенок ра­довался: вот сейчас приеду, а там такое бу­дет! Что‑то здоровское! Что‑то взорвется! Что-то загорится! Сколько уже лет рабо­таю, а меня на съемках до сих пор охваты­вает какое‑то детское ощущение востор­га. На «Левше» я такой кайф получал! При этом были довольно опасные штуки, я с ло­шади падал, и на ретроавтомобиле на про­водах висел и чего там только не было.

А как выглядит твой петербургский маршрут фланера в свободное от рабо­ты время?

Он довольно постоянен. Фонарные или Дег­тярные бани. Дальше дом: «Астория» или съемная квартира с видом на Петропавлов­ку. Дальше вкусняшки. Я люблю Tartarbar, на особый случай — изысканное сет-меню в BoBo. Еще в центре есть старейший салон красоты под названием «Виктория», там де­лают такой массаж, что ты просто отлетаешь.

Петербург — это в основном пешие про­гулки. Если хочется уединиться, дышать полной грудью и почувствовать такую том­ность, что ли, то канал Грибоедова. За пыш­ностью и невероятной красотой иду с Исаа­киевской площади мимо Медного всадника по набережной до Эрмитажа к атлантам, от­туда через Дворцовую площадь назад. Неве­роятный город, просто невероятный. Дочь моя младшая здесь родилась, и мое обожа­ние Петербурга ей передалось, кстати.

Мы с главредом Собака.ru Яной Ми­лорадовской задумали открыть бар «Хтоники», и надеюсь, он немедлен­но войдет в твой обязательный петер­бургский маршрут.

Ха-ха, давай! Я тут был в Ирландии пол­тора месяца и многое узнал про пабы. Ду­блин всегда был таким перевалочным пунктом, через который корабли шли в Се­верную Америку и обратно. И в пор­ту всегда ошивались пираты и вооб­ще какие‑то серые странные личности. Потому что кто только куда не плыл, пред­ставляешь? И вот эти два-три дня оста­новки все бухали в пабах. И если поч­ти везде в англоговорящем мире произносят “How are you?”, типа «Как дела?», то в Ирландии спрашива­ют “What's your story?”, то есть: «Что за история у тебя, чувак? От­куда ты приплыл и куда курс держишь?»

Бар пока что в перспективе, но я уже спрошу, что за история, Юра, привела тебя в Дублин?

Я снимался там в очень интересном про­екте у канадского режиссера индийско­го происхождения Рошана Сети с Мишель Йео и Мартином Фрименом. Это пол­ный метр такого, скажем, ме­дицинского психологического боевика-триллера. Сам Рошан, кстати, реальный действую­щий врач-онколог. «Хирург» — в общем‑то, независимый фильм, не студийный.

Ты первый экспортный рус­ский лысый актер. Или как тебя определить?

Я вселенский, Ксюша.

Зум с Зои Кравиц, бабушка и Лотман, а также мир без границ

А что ты думаешь про но­вую этику в кино?

Эта тенденция шире, чем кино, она вообще про общество в це­лом. Мир такой стал крикливый. Все что‑то орут: кто за кого, кто про­тив кого, кто прав, кто лев, кто вино­ват. Такое ощущение, что сбро­шены все маски цивилизован­ности и люди пошли кто во что горазд. И тут все увидели прав­ду, что мир, вообще‑то, не черно-белый, а устроен гораздо сложнее. Как я к этому отношусь? Да никак. Наблюдаю. Забавно, что в ино­странных проектах любого бюджета теперь перед съемками есть обязательный устано­вочный зум. В 2024 году я снимался у большо­го художника Даррена Аронофски в «Пойман с поличным», и всем нужно было прослушать онлайн-лекцию. Были я, Остин Батлер и Зои Кравиц. Час нам рассказывали про безопас­ность и какие‑то обычные вещи на площад­ке, а потом дама из окошка перешла к некому behavior, типа, поведению: если вы, не дай бог, чувствуете, что вас кто‑то оскорбил, то всег­да можете мне позвонить или написать. Если для вас что‑то неприемлемо в сексуальных сце­нах, то вот наш консультант-координатор. Зои первая нажала кнопку «слип», в смысле ушла с экрана. Потом она рассказала, что просто за­снула после перелета. И мы остались вдво­ем с Остином Батлером. Я думаю, блин, нехо­рошо, если я сейчас тоже отключусь, а Остин один останется. Ну мы как‑то досидели, дослу­шали это всё. Думаю, индустриально это пра­вильно. Но иногда это переходит границы раз­умного: «А вот ничего, если я здесь вот свою ногу рядом поставлю, тебе удобно так или нет?» У меня есть антидот в виде российских съемочных групп: «Че, давай быстрее уже! Да двинься уже жопой своей. Все, впе­ред, снимай!» Было бы круто найти ба­ланс между крайностями. Считаю, напри­мер, совершенно нормальным обсудить какие‑то неудобные моменты с продюсе­ром через агента — эта практика у нас уже прижилась. Ну а ты что думаешь про но­вую этику?

Последние времена настали.

Скучаешь по беспределу, да? Я думаю, что те, кто хотят, найдут способ выразить свои желания.

Я скорее даже про зумеров, которые еще ничего не умеют, но все знают про свои границы и забывают про чужие. По беспределу тоже скучаю.

Да, молодежь (я уже могу говорить «моло­дежь»!) как одуванчики. Ты на него дунул, а он сразу обиделся. Поколения разные, что делать.

Твои дочки тоже одуванчики?

Нет. Я если слышу что‑то про границы, зверею. Со мной не забалуешь.

Строгий отец?

Да не, ну какой строгий. Вся строгость за­ключается в том, чтобы донести, что жизнь — штука непростая, и дать какие‑то направления, предупреждения, объяснить причинно-следственные связи. Да и взрослые они уже у меня, 15 и 20 лет, отдельные лично­сти. Я очень стараюсь их поддерживать и со­хранять наши доверительные отношения.

Вернемся к ОБЭРИУ. Участники этого объединения увлекались психоанали­зом, оккультизмом. Хармс, например, переводил труды мистика и алхими­ка Папюса.

О, это все я обожаю.

Хармс однажды сказал: «Сила, за­ложенная в словах, должна быть ос­вобождена». Ты работаешь со сло­вом, со сценариями и транслируешь эти слова. А замечаешь ли ты, как то, что мы говорим, определяет нашу реальность?

Конечно. Слово — это вибра­ция. А по сути, вся все­ленная находится в состо­янии вибрации. Я думаю, что слово является той самой отмычкой, кото­рая открывает новые уровни, меняет про­странство. Ну и все мы знаем, что в нача­ле было слово. Я вот со словами очень стал аккуратен. В силу суетности нашей жизни мы часто забываем про силу слов. Если ты относишься к слову с уважени­ем и вниманием, то у тебя во­обще все по-другому работа­ет в жизни. Какую вибрацию ты рождаешь? Такая вот герменев­тика таинственного.

Если речь зашла о герменев­тике, то без семиотики мы не обойдемся. Правда, что тебя назвали в честь Юрия Михайловича Лотмана?

Видишь, высокоинтеллектуаль­ные вайбы мне не чужды. Хотя так и не скажешь сразу. Да, моя бабушка училась с Лотманом на одном курсе на филологи­ческом факультете Ленинград­ского государственного уни­верситета. Потом она уехала в Москву, у нее там сложилась жизнь: дедушка мой, красавец, потом дети. А Лотман стал звез­дой литературоведения, извест­ным на весь Советский Союз после публикации комментари­ев к «Евгению Онегину», часто выступал с лекциями. Как‑то бабушка пришла к нему на лек­цию, осталась после, закури­ла и спросила, помнит ли он ее. А он ответил: «Фаина, я о тебе каждый день думал». Вот та­кая романтика. Они потом мно­го переписывались. И когда родился я, то меня решили на­звать в честь «Юрочки». Бабуш­кины дневники и письма были опубликованы десять лет назад издатель­ством «Новое литературное обозрение». Лотман про меня там даже что‑то писал вроде «ин­тересный мальчик, нерви­ческий, но интересный», а однажды подарил мне юбилейный рубль. Так что Юрий Михайлович своим гением и меня мимохо­дом семиотически коснулся.

Профессор Ленинградского универ­ситета Дмитрий Максимов 3 янва­ря 1962 года отправил Лотману и его жене, литературоведу Заре Минц, письмо, предлагая Заре тему для тар­туского научного журнала, которая должна прославить ее имя. «Нужно исследовать и написать о группе обэ­риутов… Заболоцкий, Олейников, Вагинов, Туфанов, Хармс, Введен­ский. Это явление, и очень заметное… Явно намечается эстафета: Хлебни­ков — обэриуты — наше время. Нуж­но, чтобы об этом знали современные поэты — им необходимо это для их литературного строительства. Статью на эту тему будут зачитывать до дыр. Это один из тех русских истоков ис­кусства ХХ века, как Кандинский или Шагал — у нас незаметные, а теперь гремящие на весь земной шар… Поду­майте, отложите все, беритесь!» Но не сложилось: в тартуском журнале уда­лось опубликовать всего два стихотво­рения Введенского. Так вот, Введенский говорил, что его интересуют только три темы: время, смерть и Бог. А тебя?

Вот эти три, а что еще может интересовать? Вот, например, время. Каждый мысля­щий человек понимает, что время максимально ускори­лось. Значит, и нам нужно становить­ся другими. Мне хочется замедляться, что­бы осознавать, кто я есть и куда все летит. Изменилась концепция возраста: мне 45, я чувствую себя на двадцать пять максимум. Может, еще и застану пилюлю, которую изо­бретут, чтобы жить до 150. Хотя зачем? Моя бабушка ушла за два месяца до 101 года, оста­ваясь в ясном уме. Я много с ней разговаривал и снимал наши беседы на видео. Как‑то спро­сил, чего ей больше всего хочется, она отве­тила — жить. А самым ярким воспоминани­ем она назвала поездку с мужем на море. Ты представляешь, она с ним встретилась в двад­цать лет, то есть восемьдесят лет назад, потом они развелись и больше не виделись. А вспо­минает! Про любовь, по сути. И это мы пере­ходим к теме Бога. Потому что Бог есть лю­бовь. Хочется ведь найти применение своей сердечной чакре, чтобы у тебя с кем‑то ритм дыхания сошелся и сердца бились в унисон. Бог — это понимание, что ты часть чего‑то не­вообразимо огромного. Думаю, что смысл на­шего здесь существования и состоит в том, чтобы думать о времени, смерти и Боге. И веды, и Платон, и Аристотель, кстати, давно и разумно об этом все уже написали.

И есть ощущение, что человечество провалило план.

От нас требуется какой‑то цивилизационный прыжок. Странно, конечно, что люди все еще друг на друга орут, кидаются дубинами, взры­вают друг друга и бряцают оружием. Хотя глобально я уверен, что каждый бы хотел на­ладить свою сердечную чакру и с кем‑то пой­ти на пляжик целоваться. То есть каждый хочет любви и понимания. И при этом мы устроили на планете страннейшее общество. Вот если бы я как инопла­нетянин прилетел бы к этой земле, посмотрел, поче­сал бы репу и подумал: «Ну вы и загнули, ребята!» Вы уже и интернет придумали, и болезни по­беждаете, в космос полетели, а всё какой‑то фигней занимаетесь. Я в этом году снимал­ся у большого и крутого режиссера Клима Ко­зинского, ученика теоретика и практика экс­периментального театра Бориса Юхананова, в сериале «Полдень» по роману братьев Стру­гацких «Жук в муравейнике». Это такая ак­туальная история! Она о том, что происходит с человеком и куда движется цивилизация. Я думаю, что сейчас идет борьба за свет. Хотя и тьма, и свет по сути одно и то же, наша задача идти к свету.

Как ты себя проверяешь на предмет верного жизненно­го маршрута по направле­нию к свету?

Ну как, утром я просыпаюсь, а дальше по ситуации. Вообще мне важно периодически встречаться с узким кругом друзей, чтобы сверить компасы. Быва­ет, что юг и север в какой‑то момент оказыва­ются в разных направлениях, важно это заме­тить. За последние пять лет от интенсивности и событийности многие слетели с катушек, хотя это, может, мне так про них кажется, а им так думается про меня — калибровка‑то поле­тела. Я просто стараюсь делать то, что умею, и общаться с близкими. Но есть у меня один секретный способ. Я его называю словом, ко­торое нельзя напечатать, но приблизитель­ные синонимы — балдеть или залипать. Это очень важный процесс! Так и пишу в днев­нике: сегодня… (залипание). Звоню кому‑то из друзей, мы идем в баню, потом вкусно обе­дать, берем бутылочку вина и гуляем, заходим еще к кому‑то в гости или в бар. Для меня такие простые вещи супер­необходимы, чтобы почув­ствовать себя двумя ногами на земле, а не в бесконечной стираль­ной машине. Ну и сердечная мышца чтобы работала, желательно с кем‑то в унисон.

Духовные яйца, метод Колокольникова и «Белый лотос»

В издательском феномене 2024 года — записях разговоров писателя и фило­софа Леонида Липавского с обэриута­ми (сразу три переизания!): «Даниил Xармс сказал, что его интересует… Муравейник. Маленькие гладко­шерстные собаки. Каббала. Пифагор. Театр (свой). Пение. Церковное бо­гослужение и пение. Всякие обряды. Карманные часы и хронометры. Пла­строны. Женщины, но только моего любимого типа. Половая физиология женщин. Молчание». А тебя?

Коты. Инопланетяне. Космос. Истории лю­дей. Драматургия. Резорты и гостиницы, что­бы был вид на воду. Открытия в медицине, особенно в нейрофизиологии. Кино. Съемоч­ная площадка. Изобретения. Духовные яйца.

Духовные яйца!!!

Да, их имеют те, кто не боится идти вглубь своего дара — творческого, мистического, ду­ховного. Люди сейчас ищут смыслы. Мы все потерялись. Пытаемся, как котики за клееноч­ку хватаются коготками, схватиться за смыс­лы. И нужно не бояться душу свою прока­чивать. Все стали бояться боли: тут у них детская травма, здесь границы, а там родите­ли поругали и невозможно об этом вспоми­нать. Я думаю, что если ты уже родился здесь, то смысл этого воплощения в том, что твоя душа должна работать. Чем больше она ра­ботает, тем больше твоя ценность для мира. И тогда вместо доллара международной ва­лютой станет именно она. Духовная валю­та должна быть. Какая главная игра ХХ века? «Монополия». В чем ее смысл? У кого больше долларов, кто и что купил. А вот тысячу лет назад у индусов появилась игра «Лила», ко­торая рассказывает о путешествии души. Как мы от этого пришли в точку «Монополии»? Я думаю, это должно иметь обратный ход.

Мне кажется, что‑то такое сейчас начинается.

Похоже, что да. Но для этого придется пройти через боль. За лавандовым рафом от душевной боли не спрячешься.

Я снова со стихами. На этот раз обэри­ут Александр Введенский:

Еще есть у меня претензия,

что я не ковер, не гортензия.

Мне жалко, что я не крыша,

распадающаяся постепенно,

которую дождь размачивает,

у которой смерть не мгновенная.

Мне не нравится, что я смертен,

мне жалко, что я не точка.

У тебя, как у актера, возникает ино­гда претензия, что ты не ковер, не гор­тензия? Насколько важно погружать­ся в роль, чтобы вызвать у зрителя тот самый катарсис? Он вообще возможен?

В очень хорошем кино — да. Но в большин­стве своем кино перестало быть каким‑то метрономом куль­туры — посмотрели и забыли. Что касается моих претензий к себе, то я так скажу: актер­ство — мое ремесло. Так я к профессии и от­ношусь, иначе, все время вживаясь то в ковер, то в гортензию, можно сойти с ума. Есть та­кие, как Дэниел Дэй-Льюис, которые в образ входят, а потом не могут из него выйти. Есть метод Станиславского, школа Чехова, вот эти вот голливудские священные коровы. А у меня есть знаменитый метод Колокольникова. Так называемый ситуационный. Я захожу в кадр, мне надевают парик, дают пистолет. Я та­кой: о, пистолет! Я играю в пистолет. Даль­ше мы типа на другой планете, я играю в си­туацию. Это что‑то очень детское. Конечно, я иронизирую, но, плюс-минус, все так и есть. Или, скажем, съемки в сериале «Белый Ло­тос». Таиланд, Самуи, Four Seasons — мы про­сто балдели. Сыграл ситуацию — и балдеешь. Задача там у меня была, честно тебе скажу, не пыльная, чуть-чуть каникулы получились. Мне даже немного стыдно было. А потом я по­думал: ну чего стыдиться уже? Так получи­лось, что это твоя работа. Смирись! И главное, актер ведь не придумывает смыслы. Их при­думывают те, кто сначала мучается, потом ве­шается или стреляется — писатели, поэты, сценаристы. Вот они жонглируют смыслами, а мы — просто воплощаем. Актер — это меди­ум, а проще говоря, сквозняк между реально­стью и вымыслом. Поэтому я понимаю свою ответственность и серьезно, с благодарно­стью и где‑то даже с пиететом отношусь к сво­ей работе, которая мне не просто нравится, а от которой я кай­фую. Но я подключаюсь к роли, а потом выключаюсь без всяких сантиментов.

А как же всякая там боже­ственная поцелованность талантом?

Ну, посмотри на меня. Я и есть божественный поцелуй. Сам по себе. И ты тоже. Мы все. Пойдем уже, а?

Главный редактор Яна Милорадовская

Креативный директор и текст Ксения Гощицкая

Фото Василий Швецов

Продюсер Дарья Венгерская

Стиль Вадим Ксенодохов

Визаж Мария Швец

Сет-дизайн Серафима Челина, Валерия Лухина

Свет Иван Волков, Павел Знаменский, Михаил Чудаков Octa Light

Ассистенты стилиста Полина Шаптефрац, Валерия Сажко

Ассистенты продюсера Алена Чиркова, Альберт Иматдинов

Ретушь Анастасия Суворова

Благодарим «Упсала-Цирк» и Музей ОБЭРИУ за помощь в проведении съемки.