Вернув группировку «Ленинград» к активной концертной жизни, он уступил место у микрофона женщинам, сначала Юлии Коган, затем Алисе Вокс. Теперь с песнями Шнура на эстраду вышла певица Арина. К философским размышлениям Сергея Владимировича обо всем на свете добавить нечего — остается лишь внимать живому классику.
Я плохо понимаю, что такое «гэг», зато понимаю, что такое «года». Не ощущаю себя гэгоделателем, мне нравится определение «пенсионер». Пенсионер — это тот человек, который не ходит на работу. Я — пенсионер, на работу не хожу. Фактически могу вообще ничего не делать.
Мне не бывает скучно. Я очень любопытный и любознательный. Но интерес к жизни у меня не может быть таким же, как у пятилетнего ребенка. Это же глупость настаивать, что я точно так же, как младенец, радуюсь бабочке. Ну, хочется, наверно, бабочке порадоваться, но это невозможно. Нет, бывают, конечно, всякие идиоты, которые симулируют эту фигню. Но это бред. В принципе, возраст — это отстраненное отношение к жизни. Когда ты много что сделал, то можешь посмотреть на это со стороны и не принимать участие в процессе.
У меня нет практических мечт, вроде того чтобы съездить в Аргентину или там покататься на катере. Такая фигня меня не волнует. Мне всегда было интересно придумывать что-то несуразное. То, что внутри себя несет конфликт, некий диссонанс. И когда я это придумываю, тогда я очень доволен и счастлив. При этом у окружающих людей эта моя придумка может не вызывать никакой реакции, потому что культурный багаж современного молодого человека и мой сильно разнятся. И непонятно, чей лучше или хуже. Например, я не играю в компьютерные игрушки, а современный молодой человек фигачит и знает, как пройти какой-то там уровень.
Сам себя я удивлял много раз. Уже знаю, чего ожидать от этого мозга. А кого-то еще удивлять мне сложно, потому что между мной и людьми дистанция увеличивается. Я страшно далек от народа, хотя народ меня и любит. Человек со сцены должен быть близок народу ментально. А иначе как можно взаимодействовать, как резонировать с публикой? Например, я не могу смотреть современные российские фильмы, слушать современную популярную музыку. Когда я вижу какие-то фрагменты фильма «Елки», к примеру, меня тошнит. А людям это нравится. Значит тот, кто производит такие фильмы, общается на одном языке с народом. Сам бы я не снимал кино. Не люблю его. Давно не испытываю восторга по поводу смотрения в экран. Вот от живописи меня до сих пор подштыривает. Последний раз от Боттичелли в галерее Уффици во Флоренции. И это штырение не имеет никакого отношения к какой-то там энергетике и всей этой фигне.
Меня не достает, когда подходят люди на улице. Это часть жизни. Когда бомж идет по улице, он собирает бутылки, такая специфика его жизни. А я фотографируюсь с поклонниками, в принципе никакой разницы в этом нет. Расписаться на груди — для меня не абсурд. Это обычно. Я расписывался и в паспортах. Раньше долго уговаривал этого не делать, но обычно люди не ведутся.
Всегда стоит надеяться на лучшее, но готовиться к худшему. Плохих времен на моей памяти не было. И хороших не было. Бывает недостойное собственное поведение. А времена всегда одинаково фиговые. Хорошие времена вообще к настоящему никакого отношения не имеют. Они либо в прошлом, либо в будущем. В представлениях человечества существует аксиома, что золотой век был в прошлом и будет в будущем. А в настоящем — фигня.
Счастье не оценивается категориями «плохо-хорошо». Счастье — это когда кажется, что в эту секунду смерти нет. Это соприкосновение с вечностью. Оно не может длиться годами или часами. Это секундное ощущение. Вот она — вечность. Я стараюсь сделать мое счастье фоновым. Вспышки бывают, бесспорно, но ощущение несчастья я от себя гоню. Если бесконечно смотреть в окно и на фотографии в «Инстаграме», где солнышко и вся фигня, то придет уныние. А если ты берешь в руки книгу, то тебя здесь уже и нет. Сейчас читаю «Анну Каренину». Я ее не читал до этого. Толстого, как я сейчас понимаю, недооценивал прежде. В школе мне дали по яйцам многотомником «Война и мир», и с тех пор у меня психологическая травма. За ненадобностью о яичках я сейчас не думаю, поэтому решил почитать «Анну Каренину».
Петербург отличный город. Люди — говно. Я людей сжег бы на фиг в этом городе. Ну большинство бы сжег, оставил бы немного, чуть-чуть. Москву я бы сжег всю, с архитектурными памятниками, со всей фигней. А здесь только людей. Они делают фиговые вывески, создают пробки, неправильно паркуются, бросают в воду пластиковые бутылки. Люди — фигня. Вот в Швеции они другие, твари. Сейчас же мат запретили. Поеду значит в Швецию петь.
К политической возне я отношусь спокойно. Как бы кто-то ни пытался запретить людям трахаться, они все равно будут это делать. Потому что это природа, это жизнь. Напишите везде «Давайте не трахаться». И что? Да ничего. Жизнь умнее любой Госдумы, умнее любого Путина, она пробьется. Может быть, не при мне. Но жизнь всегда будет жить, простите за тавтологию, своей жизнью. Какие бы законы ни придумали. Отличный пример — история Советского Союза с отказом от частной собственности. Даже у обезьяны есть своя палка, а тут взяли и отказались от частной собственности. Это было против природы, а против нее невозможно идти. И что получилось в итоге? Все развалилось. Политики думают, что они что-то решают. На самом деле они даже таракана оживить не могут. Убить его можно, а оживить нельзя. Они ж не волшебники. Думают только так.
А вообще мне в Питере хорошо. Слава богу, что хоть в этом случае нам не нужно выбирать. Проблема выбора меня не тяготит. Проблема выбора тяготит современное общество. Жизнь — это узкий проход, по которому ты двигаешься. Главное — плечи не ободрать. Выбор здесь иллюзорный. И представление, что человек что-то выбирает, навязано современным обществом. Это маркетинговая фигня: выбирай между пепси и колой. Кьеркегор сказал правильную мысль: «Выбери выбор». Современное общество, к сожалению, занимается подсчетом голосов. Власть большинства — совершенно идиотское понятие. Если бы теорию Эйнштейна выставили на голосование и спросили, прав ли он, большинство бы сказали: «Пид…с ваш Эйнштейн». Это не значит, что он не прав. Это значит, что большинство — идиоты. И это нужно понимать. Противостояние на улице: одни за красных, другие — за синих. И до того момента, пока ты ни за тех, ни за других, ты выбираешь выбор. Как только ты стал за синих, твой выбор кончился. Оставаться нейтральным — это лучше всего. Особенно, когда тебе что-то навязывают. Выбирай, выбирай, выбирай, за что ты: за Prada или Louis Vuitton? Выбирай, быстрее, сегодня скидки!
Слушайте композиторов «Могучей кучки». Рахманинов и Стравинский тоже отличные. Там и без мата страшно. Эмоционально. В музыке как таковой много что есть. В ней и математики много. От пифагорейцев еще идет музыкальный строй. Музыка — это то, что существует только в твоей голове, и больше нигде. Музыка в данную секунду — это одна нотка, один звук. Если человек не обладал бы памятью, чтобы оглядываться назад и предвидеть будущее, он не смог бы воспринимать музыку. Это пид…сы придумали про музыку как застывшую архитектуру. Пид…сы в плохом смысле слова.
Дальше будет могила, как и у всех. В плане творческих свершений — не особо вижу смысл что-то еще свершать. О том, что происходит в мировой культурной жизни, я не особо в курсе, а то, что происходит в России, мне не интересно. Находиться в этом процессе так же скучно, как и наблюдать за этим. Потому что это не имеет никакого отношения к жизни. В этом нет энергии, нет ярости, ни любви, ни ненависти. А во мне любовь и ненависть есть. По крайней мере на сцене я могу ее дать. Да и в жизни могу. На сцене я же не беру ее откуда-то, это ж во мне. А люди в зале никогда не участвуют в этой отдаче. По поводу этих энергетических обменов с залом — все это фигня. Это тем, кто играть не умеет, нужно находить связь с залом.
Я до сих пор не понимаю, как получился «Ленинград». Повезло. В тот момент, в середине 1990-х, ничего особенно даровитого на сцене не происходило. Поэтому такие поганки, вроде нас, тоже считались грибами. Цель наша была, как и у всех людей, — ничего не делать и получать за это кучу денег. Точнее, делать что-то эфемерное. Это удачное стечение обстоятельств, что мы куражимся, выеживаемся на сцене, а нам еще за это платят. Тогда было самоощущение, граничащее с наглостью. Вернее, наглость была, как второе счастье. А счастья были полные штаны. Я тогда довольно долго ощущал себя самым крутым в мире.
«Ленинград» развалился, потому что я не видел тогда для него никакого творческого пути развития. Все сюжеты мне казались уже тривиальными. Никакой дерзости в происходящем. «Ленинград» стал предсказуемым, в первую очередь для меня. В такой же фазе я сейчас нахожусь. Когда мне ясно, что будет, совсем не интересно. Это превращается в коммерческий проект, в плохом смысле этого слова. Конечно, любой проект должен быть коммерческим, но бабки здесь не должны быть главными.
Потом в какой-то момент нам предложили четверть миллиона долларов за концерт. Я подумал, что это неплохие деньги. Песни я все помню. Я бы хотел увидеть того человека, который сказал бы: «Нет, пожалуй, я не сыграю». Первоначально это был чисто меркантильный интерес. После того концерта не особенно было желание что-либо еще играть. Но в тот же самый момент, когда мы начали репетировать, я придумал эту фишку, что теперь поет телка. В деле написания песен муза выскакивает из-за угла, появляется рифма или кусок мелодии. Обычно все песни придумываются дома, в тишине, когда никого нет рядом. И вот написал целую обойму телочьих песен. Для меня тогда это был некий культурный прорыв. Потому что телка прежде не произносила эти слова. На данном этапе у нас вокалистка Алиса, на запасном пути — некая Арина. Мы искали новое лицо через многих знакомых и нашли Алису через бэк-вокалистов Елены Ваенги. Присматриваемся еще к каким-то дамам.
Образ каждой героини нарастал со временем. Надо было понимать, что дама может или не может, как она двигается, как устроена ее моторика, какие ноты она берет, что ей идет, какие тексты она произносит органично, что дается ей легко, а что с трудом. Поющие женщины сейчас живут либо в караоке, либо в институте культуры. В принципе, одна категория. В этой скважине, которую я пробил, копать можно бесконечно. Только эффекта первой нефти уже не будет. Эту тему разрабатывать можно, но то ощущение, когда нефть пошла, не повторить. Конечно, в каких-то песнях возникают всплескипротуберанцы солнечной энергии. Но ощущение первооткрывателя жанра уже не вернуть.
В туры мы не ездим, мы спиваемся. У нас не получалось туров никогда. Где выступаем, я никогда не помню. Это знание мне не важно. Мне что Воронеж, что Ницца — одна фигня. Мы прилетаем, играем концерт и улетаем. Люди в принципе везде одинаковые: две руки, две ноги, голова, писька. Выбор-то небольшой. Под музыку «Ленинграда» все становятся русскими на какое-то время. Все же качаются одинаково под рэп: что в Европе, что в Африке, что в Америке. Так и у нас. Конечно, в «Ленинграде» есть национальная идея: мы никогда не стеснялись своей русскости. Все остальные группы, особенно в тот момент, когда мы начинали, очень хотели быть не русскими. Более того, мы не стесняемся своей советскости. Советскость — это большая цивилизация, это долго рассказывать. Я рудимент этой цивилизации. Сейчас нам нормально, мы ж закаленные, как сталь. По идее, советский человек должен был выживать в любых условиях. В советское время мне, как и всем пионерам, хотелось джинсы, кроссовки и магнитофон. Славы не хотелось. Больших планов у меня никогда не было, да и сейчас нет. Живу, как получается. Если что-то приходит мне в голову, я это реализовываю. Вот и все. Если ничего не приходит, я не парюсь по этому поводу.
С первого июля не будет мата, ну и что? А у меня корпоративы. Я буду королем корпоративов. Если ты крутой чувак, то тебе без разницы, стадион или корпоратив. Если ты говно собачье, тогда тебе стадион лучше. Если ты можешь поставить на уши корпоратив из трех сидящих и жующих, то ты крут. А стадион каждый поднимет, епты!
Текст: Наталья Наговицына
Фото: Натали Арефьева
Ассистенты фотографа: Александра Новожилова, Иван Рязанов
Стиль: Вадим Ксенодохов
Визаж и прически: Олеся Петрова, Ася Кабакчи, Лена Лущан
Благодарим Михайловский театр за предоставленные для съемки декорации из спектакля «Любовный напиток». Благодарим Санкт-петербургский цыганский ансамбль «Бричка» (тел . (92 ) 956-1845) за участие в съемке.
Благодарим ресторан «Корчма сало» (Литейный пр. , 36 , тел. (812) 579-2402) и лично Алексея Николаевича за предоставленного для съемки мини-пига.
Комментарии (6)