«Теперь он пьяный по твоей вине, царица!»: филолог и философ объясняют феномен популярности певицы Анны Асти

Псевдоним Анны Дзюбы — «Анна Асти» — главный ключ к тому образу, который исполнительница конструирует в своем творчестве. Оставленное подлинное имя «Анна» в русской традиции манифестирует в ней натуру женственную, но с волевым характером и непростой судьбой (Анна Каренина, Анна Снегина, Анка-пулеметчица). Тем самым опровергается гендерный стереотип, будто женщины — «слабый пол».

Что же касается фамилии «Асти» — хотя сама исполнительница связывает ее со словом «звезда» (лат. astra), скорее, она вызывает ассоциации со слабым алкогольным напитком: белым полусладким мускатным вином Asti Spumante, таргетированным на женскую аудиторию. И в этом парадокс творчества Анны Асти: в своих песнях она часто коммуницирует с мужчинами («Что же ты, парень, снова вспоминаешь о том, как мы гуляли по тротуарам»), однако рассчитаны они, как и Asti Spumante, именно на женскую аудиторию, позволяя ее представительницам самоотождествиться с лирической героиней певицы. Тем самым Асти словно бы дает голос своим поклонницам в этом разговоре с противоположным полом. Не случайно ее песни так популярны в караоке!

Есть и еще один секрет псевдонима «Анна Асти»: если вслушаться, в нем есть имя «Настя» (др.-греч. «воскресшая» или «воскресающая»). И это не менее важная черта героини певицы. Действительно, она быстро восстанавливается после ударов судьбы и поражений, заодно получив новый опыт. Об этом, к примеру, песня «Феникс»: «Я слишком сильная, чтобы упасть и не встать».

Героиня Асти — сильна в любви, ибо мужчины стали для нее «тренерами», позволившими вырасти над ними и над собой, а сами остались прежними. Об этом песня «Царица»: «Ты стала хитрее, детка стала взрослой». В этом треке мужчина — влюбленный инфантил, который весь во власти героини («Мальчик поплыл»). Он служит для нее игрушкой, но никогда уже не будет ее повелителем. Впрочем, она не женщина-вамп, не vagina dentata — зубастое лоно, страх всех маскулинных мужчин, боящихся кастрации. Нет, она — царица, нуждающаяся в своих фаворитах, но прекрасно обходящаяся без царя на троне рядом.

Почему именно царица? Потому что в русской поп-музыке уже есть своя примадонна (Алла Пугачева), есть императрица (Ирина Аллегрова), есть королева (собственно, Наташа Королева), а вот титул царицы пока был не занят. Быть же только «главным экспонатом на выставке Ван Гога», как героиня известной сексистской песни Сергея Шнурова, она не желает — да и не станет.

Песни Татьяны Булановой, Линды, Алсу и других певиц 1990-х и 2000-х строились на мотиве женской уязвимости: любовь как боль, разлука как трагедия, мужчина как эмоционально недоступный «кидала», женщина — «брошенка», ее голос — это голос страдающей, покинутой, эмоционально зависимой героини. Безусловно, это находило отклик у аудитории, воспитанной на патриархальных сценариях.

В творчестве Анны Асти — и не только! — мы наблюдаем инверсию: она — «царица», больше не жертва, а скорее госпожа. Асти предлагают иной сценарий: женщина — это субъект, а не объект любви. Она не ждет, не страдает, не умоляет — она наблюдает, оценивает, а иногда и насмехается. В ее текстах мужчина становится «мальчиком», который «поплыл», а его страдания — лишь доказательство силы лирической героини. Трансформация нарративов в музыке — это всегда отражение глубинных сдвигов в коллективном сознании, в обществе. Что же изменилось? Конечно, можно сказать, что, в первую очередь, меняются отношения власти. Если раньше в музыке доминировал мужской взгляд, то теперь женщина не просто говорит — она определяет правила игры. Но та ли эта власть, которую мы мыслим политически? Нет, это просто про отношения — и вот в них действительно появляется что-то новое: активное женское сексуальное желание, возможность говорить о своих чувствах откровенно.

«Меня повело» — поет Асти, — и тут мы понимаем: дело действительно не в доминировании. А в том, что женщина тоже может быть разной, может не вписываться в канон и образ «музы», возлюбленной, пассивной жертвы отношений, — она может любить сама. И — в традиционном понимании — «это уже не любовь». Точнее, любовь, но любовь двух субъектов: то он «поплыл», то ее «повело».