Литературовед Валерий Шубинский — о том, почему Петербург стал центром абсурда, и как поэзия связана с занудством

Автор каноничной биографии Хармса (уже два переиздания!) и главный спец по обэриутам (суперлекции на «Арзамасе»! профильные экскурсии в ДК Лурье!) Валерий Шубинский врывается в мир детской и юношеской литературы. В 2024 году вышли сразу две его книги по занимательному краеведению: «Город литературных героев» для детей (с колоритным усачом Бармалеем авторства художницы Татьяны Ландграф на обложке!) и «Город обэриутов» для подростков.

В первой Валерий (литературный топограф нашего сердца) прокладывает путь мочалки из «Мойдодыра», закрывает тему улицы Бассейной и расследует маршрут трамвая, на котором катался мальчик-старичок из «Сказки о потерянном времени» Евгения Шварца. Во второй дотошно чертит жизненные карты Хармса, Введенского, Заболоцкого (от ДИСКа до «Крестов»). С восторгом наблюдаем, как исследователь главных авторов «Детгиза» сам становится важным детским писателем! Знакомьтесь, лауреат премии «ТОП 50. Самые знаменитые люди Петербурга» в номинации «Книги».

Путь мочалки и эйдос крысы Шушары

Вы и писатель, и поэт, и литкритик, а теперь еще и выдающийся специалист по занимательному краеведению — автор детской книжки «Город литературных героев» про петербургскую топологию персонажей Чуковского, Маршака, Хармса, Зощенко. Это серия экскурсий с картинками по маршрутам персонажей (и авторов!) главных детских книг. Пришлось ли вам год сидеть в архиве, чтобы просчитать путь мочалки или, скажем, вычислить адрес Бармалея?

Нет, этого, конечно, делать не пришлось. Я написал ее быстро: но тут не надо быть выдающимся следопытом — маршруты мочалки, слонов и девятых трамваев лежали почти что на поверхности. Книжка создана в соавторстве с замечательным художником Татьяной Ландграф, и мне очень нравится, как она оформлена.

Вы — человек, который ответит на главные вопросы моего детства! Вот скажите — как бежать от мочалки? Чтоб по Садовой, по Сенной, а потом сразу через ограду к Таврическому саду?

Нужно сесть на велосипед. Мочалка не догонит!

А что по Бармалею? В Африку гулять не пойдем, но вы же нашли его петербургский адрес.

Мы говорим о Бармалеевой улице, от которой литературный герой Бармалей и произошел: она названа вовсе не в честь разбойника, а, наоборот, в честь полицейского, который на этой улице жил. А дальше в книге речь идет о вещах более сложных, например о знаменитом стихотворении Маршака и Хармса «44 веселых чижа», посвященном детям из ленинградского детдома, располагавшегося на набережной Фонтанки, 36. Тогда, в 1920-е годы, о детдомовских детях писали совершенно не с той интонацией, с которой мы пишем сейчас, потому что были распространены идеи о том, что истинный человек эпохи социализма может быть воспитан только в условиях детского коллектива, а не в условиях какой-то буржуазной семьи.

Затем упоминаем еще одного обэриута, Юрия Владимирова, очень рано умершего — в 23 года. Сохранились всего шесть детских стихотворений, но среди них есть совершенно замечательное — про барабанщика Адриана. Мастер барабанный на углу Караванной. Потом у нас появляется Евгений Шварц с его «Сказкой о потерянном времени» с сюжетом о том, как искали четвертого мальчика и где его обнаружили. А дальше речь идет об Алексее Николаевиче Толстом и о «Золотом ключике».

Знаю, что вы можете часами говорить об истинной природе Буратино и эйдосе крысы Шушары!

Буду краток: Алексей Толстой жил в Пушкине, тогда Детском Селе, и ездил оттуда на машине в город и постоянно простаивал на переезде в Шушарах. Так «красный граф» отомстил нелюбимому топониму — назвал Шушарой крысу. Еще у меня есть теория, кто был прототипом Буратино. Когда-то писатель Мирон Петровский написал книгу о том, какие литературные, культурные реалии скрыты в «Золотом ключике», о том, что Карабас-Барабас — это Мейерхольд с его отношением к артистам как к марионеткам, Пьеро — это Блок, Мальвина — жена Блока Любовь Менделеева и так далее. Но он не добрался до главного, не понял, кто был Буратино. А моя идея заключается в том, что Буратино — это Гумилев, и я ее могу обосновать. Кто не верит, что Буратино — Гумилев, перечитайте «Золотой ключик» и посмотрите, что показывают в волшебном театрике, который подарен Буратино. Сначала Африку — тему, неразрывно связанную в те годы с творчеством именно Гумилева, жирафа (есть одноименное произведение!), а потом город, по которому едет трамвай — вспоминаем вершинное стихотворение Гумилева «Заблудившийся трамвай».

А кто и после этого не верит, тому цитата Толстого о Гумилеве в период их дружбы: «длинный, деревянный, с большим носом».

Верю! А теперь ответьте на ключевой вопрос — где дверь с очагом?!

По версии Буратино-Гумилева, где-то в Африке. У него была идея фикс, он много лет искал некую золотую дверь. Ахматова вспоминала: «Сколько раз он говорил мне о той "золотой двери", которая должна открыться перед ним где-то в недрах его блужданий, а когда вернулся в 1913-м (из путешествия по Абиссинии. — Прим. ред.), признался, что "золотой двери" нет».

Но мы-то знаем, что если дверь есть, то она точно в Петербурге!

Буратино — прорывной сюжет, а какой герой вызывает у вас нежность?

Разумеется, мне интереснее всего то, что связано с Хармсом и с обэриутским кругом, а кроме того, в «Городе литературных героев» есть еще один важный для меня сюжет из новейшей литературы. Это главка, посвященная моему покойному другу, замечательному писателю Олегу Юрьеву, который был одним из крупнейших современных поэтов, очень интересным прозаиком, и он написал в числе прочего детскую книжку про мальчика Сеню Кошкина, который жил в его родном доме на Колокольной улице.

Посоветуете эту книжку читать сейчас? Или ушла натура?

Да, посоветую, это замечательные рассказы, написанные в 1980-е годы, воспроизводящие колорит позднесоветского времени. Я недавно был на встрече со своими юными читателями и осознал, что Маршака и Чуковского они знают на отлично, а, например, детские произведения Хармса и Введенского, не говоря уже о Юрьеве, мало кто читал. Вообще очень много отличных, но забытых детских писателей, которых точно стоит издавать и читать. Я недавно способствовал переизданию любимой книги моего детства «Плюс, минус и Тимоша» Игоря Ефимова. Еще можно вспомнить «Жук — кривая горка» Георгия Балла. Отрадно, что «Дорога уходит в даль...» Александры Бруштейн переиздается. Я бы снял по ней сериал, убрав избыточный революционный пафос.

Вы хармсовед, и вас тоже, как и Хармса, занесло в детскую литературу. Вдруг у вас такое же сложное отношение к детям? Не хочется ли, как Даниилу Ивановичу, наслать на них столбняк?

Нет, не хочется. У меня есть сын, ему уже 17 лет, и вообще никаких сложностей в отношениях с детьми у меня никогда не было. Я думаю, что Хармс сам в каком-то смысле всю жизнь оставался ребенком и видел в детях каких-то экзистенциальных соперников. Так что мы очень разные. И я детским писателем себя совсем не считаю. Да и не хармсовед я — есть исследователи, которые правда всю жизнь этому посвятили.

Гортензия, претензия и жук-паук

Но вы — автор эталонной биографии Хармса, которая уже дважды переиздавалась. А сейчас у вас вышла книга «Город обэриутов» для подростков про важные петербургские адреса Хармса, Введенского, Заболоцкого и прочих соучастников движения.

Да, и эти адреса вокруг нас. Вот мы с вами сейчас сидим в кофейне в Волынском переулке, 8, а ведь именно в этом доме жила Эстер Александровна Русакова, которая была первой большой любовью и первой женой Хармса. Отец ее, Александр Иванович Русаков, — тоже весьма колоритная личность, анархист. А на сестре Эстер Русаковой был женат Виктор Серж, он же Виктор Львович Кибальчич, русско-французский писатель и известный деятель троцкистского движения. А брат Эстер — Поль Марсель — композитор, который написал две песни, которые все знают. Одна из них — «Девушка из Нагасаки», а вторая — «Когда простым и нежным взором ласкаешь ты меня, мой друг». И все они жили здесь — в Волынском переулке. А еще у Хармса есть стихотворение «Землю, говорят, изобрели конюхи», посвященное живущим на Конюшенной, она же тоже тут за углом.

А мое занятие обэриутами началось в 1990-е годы с того, что я подготовил экскурсию про Ленинград Даниила Хармса. (Сейчас я тоже вожу такую экскурсию — в ДК Льва Лурье.) И в связи с этим у меня накопилось какое-то количество материала, и постепенно я стал заниматься обэриутами уже биографически. Моя истинная специальность — литературные биографии. И я не могу сказать, что я специалист по обэриутам, я не могу сказать, что я специалист по акмеизму, хотя у меня есть биография Гумилева и сейчас я работаю над биографией Ахматовой. Я не могу сказать, что я специалист по Ходасевичу, хотя у меня есть биография Ходасевича.

Сколько вообще в вашей биографии биографий?

Давайте считать: все началось с Гумилева, потом были Ломоносов, Хармс, Ходасевич, Гапон, Азеф. И если первых троих мне предложило издательство, то Ходасевича я выбрал сам. Это один из моих любимых поэтов, и мне проще было с ним внутренне отождествиться, чем с другими героями моих биографий, потому что все-таки где я, а где Ломоносов. Где я, а где Гумилев. А Ходасевич — человек, который всю жизнь был профессиональным литератором, который был не лишен некоторого занудства, как и я, который был очень строг и порой жесток к своим коллегам. Считался довольно суровым и конфликтным литературным критиком. Что, в общем, и со мною бывало.

Давайте выявим на примере Ходасевича — и вашем, — как связаны поэзия и занудство?

Феллини писал, что все люди разделяются на рыжих клоунов и белых клоунов. Я белый. Белый клоун серьезен, методичен, меланхоличен и так далее, серьезно относится к себе, к своему делу и так далее. Ходасевич тоже был белый клоун, причем и в жизни, и в творчестве. Потому что бывает, что человек в жизни рыжий клоун, а в творчестве белый, и наоборот.

Чем ваши биографии отличаются от других биографий?

Меня иногда упрекают в том, что книга, допустим, о Гумилеве — она как бы не совсем о Гумилеве, она обо всем, что вокруг Гумилева. Или спрашивают, а где здесь Хармс, тут больше его окружения. Я это делаю осознанно. Мне интересен человек в своем взаимодействии с окружающим миром, я беру широкий контекст. Стараюсь работать не только в литературных архивах, но еще и в исторических. Там, например, я первым обнаружил школьные табели Хармса.

Чьих биографий нам еще от вас ждать?

Сейчас я параллельно работаю над биографией Ахматовой и биографией братьев-авангардистов Ильи и Кирилла Зданевичей, это очень интересный сюжет, там и открытие Пиросмани, и работа с Коко Шанель, для которой Илья Зданевич математически рассчитывал дизайны. И прекрасные, еще недооцененные романы Ильи Зданевича, и живопись Кирилла.

Фиксируем тренд, даже очередной ренессанс обэриутов: переиздают вашу книгу «Даниил Хармс. Жизнь человека на ветру», вышла ваша же книга «Город обэриутов», идет выставка Хармса в KGallery, а в квартире Введенского открывают музей.

Интерес к обэриутам высок, но с тех пор как они вошли в широкий оборот в конце 1980-х годов, я не помню, чтобы он был низким. Но да, действительно, будет музей: расселили коммунальную квартиру, в которой все жильцы, кстати, знали про Введенского и гордились историей своего дома. Не так давно к ним заходил родственник поэта — известный пианист Евгений Левитан, так они сбежались: «Идите все сюда, пришел племянник Введенского!»

Мне недавно попался роман довольно важного американского писателя Дональда Антрима «Сто братьев», так это просто вольный пересказ «Елки у Ивановых» Введенского! Джонатан Франзен сказал, что это «возможно, самый странный роман, когда-либо опубликованный американцем». Могу понять, роман-то, по сути, русский, вернее петербургский! Как вы думаете, почему именно Петербург, Ленинград, стал эпицентром абсурда?

Во-первых, Петербург — очень-очень странный город, который построен на болоте, в самом неподходящем для этом месте, да? Месте, которое заливает водой. Уже абсурд. И весь городской ландшафт, с одной стороны, абсолютно логичный, с другой стороны, в нем всегда есть элемент абсурдности на микроуровне. Вот смотрите, еще у Лермонтова в романе «Княгиня Лиговская» молодой Печорин ищет 42-й номер квартиры — и не может найти. И это же до сих пор так. Вы зайдите в любой старый петербургский дом, там в парадной друг за другом 15, 25, 92, 180-я квартиры. Полное отсутствие логики.

Во-вторых, вся петербургская литературная традиция — она связана с какими-то элементами мистики, гофманианы, с какими-то странностями. С чем-то сюрреалистичным, чего в Москве совершенно нет. Какое первое произведение, в котором осмыслен этот петербургский мир? Детская книжка «Черная курица» Антония Погорельского. Там же курица, которая одновременно министр гномов. Абсурд? Абсурд. «Нос» Гоголя продолжает традиции сочетания смешного, странного и мистического. Так что обэриуты в Петербурге на своем месте.

Как вы считаете, насколько актуальны обэриуты сейчас? Органично ли в 2025 году звучит Введенский?

Хармс давно стал человеком-мифом. К Введенскому именно сейчас приходит признание, как к одному из великих поэтов XX века. Для специалистов это было ясно давно, но сейчас стало достоянием более широкого читателя. У меня даже был случай: иду ночью по двору, где я тогда жил, на Оккервиле, собаку выгуливаю, а у подъезда сидят две девушки, и одна другой декламирует с телефона Введенского.

Это очень красиво! Вы вмешались?

Нет, ну что ж я буду! Но меня это очень порадовало.

Вслед за девушками вспоминаем самые известные строки Введенского: «Есть у меня претензия, что я не ковер, не гортензия». Вы ковер, гортензия или претензия?

Точно не претензия! Там, помните, дальше: «Мне страшно что я двигаюсь не так как жуки жуки, как бабочки и коляски и как жуки пауки». Вот я жук-паук!

Текст: Юлия Машнич

Фото: Валентин Блох

Свет: Артур Баширов (SKYPOINT)

Собака.ru благодарит за поддержку
партнера премии
«ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2025
Ювелирный бренд Parure Atelier