18+
  • Развлечения
  • Книги
Книги

Эдуард Лимонов о Сальвадоре Дали: «Великим художником он, разумеется, не был»

В издательстве «Альпина. Проза» вышло переиздание «Книги мертвых» Эдуарда Лимонова. Это написанные им в нулевые мемуары о тех, кого он встречал в своей яркой и насыщенной жизни и запомнил особенно: от Иосифа Бродского, Лили Брик и Татьяны Яковлевой до Энди Уорхола и Аллена Гинзберга. Публикуем эссе из книги, в котором рассказывается, как переехавший с женой в Нью-Йорк Лимонов познакомился с Сальвадором Дали.

Маленький Сальвадор

Я уже упомянул, что, уезжая из России вместе с красоткой женой (Еленой Щаповой. — Прим. ред.), мы получили несколько рекомендательных писем от Лили Брик. Она даже, изменив своему правилу, позволила нам приехать с фотографом, и Лев Несневич (позднее он сам уехал из России) запечатлел нас на аллеях усадьбы в Переделкине в разных вариантах: Лена с Лилей в качалке; я, Лена, Лиля, Василий Катанян; и другие варианты. С течением времени фотографии все растерялись по свету, осели где-то. Часть их, наверное, есть у Елены в ее итальянском доме в Риме, если их не изорвала в детстве подрастающая рыжая красотка, дочь Елены — Анастасия. Рекомендательные письма, за исключением одного — к Луи Арагону, — попали по адресам. К Арагону я не пробился, приехав в Париж в 1980 году, когда он уже был «га-га» (то есть не очень в своем уме) и находился всецело в руках своего тогда юного протеже и опекуна поэта Жана Риста. Он стоял грудью, не подпуская к стремительно вымирающему Арагону посторонних.

По адресу все-таки попало (в маленьком конвертике с цветочками) письмо к Гале Дали. Там было написано (при мне его вскрыли, так как Лиля заклеила свои письма):

Дорогая Галочка. Посылаю тебе двух очаровательных детей, оба поэты. Помоги им, чем сможешь, в новом для них мире.

Дальше шли несколько строчек реминисценций — намеков о людях и предметах, которые были мне вовсе не известны. Потому я их не запомнил. Но письмо распечатала не Гала, но муж ее Сальвадор.

Самого Сальвадора, Великого Мага и Шарлатана Дали Великолепного, я увидел раньше, чем с ним познакомился. Случилось это так. Оказавшись 18 февраля 1975 года в Нью-Йорке, я немедленно начал взбивать из молока сметану, так как понял, что утону в этом бидоне на фиг, если не буду действовать. До этого мы уже жили полгода в Австрии и в Италии, я уже успел убедиться, что ни стихи, ни мои статьи о московском underground никого не интересуют. Посему еще в Италии я стал писать статьи на темы политические. Основной свежей идеей являлось то, что современное государство СССР — скучная дряхлеющая империя, а не тот кровавый режим, за который ее выдают (часто в личных целях) диссиденты. Идиот, самодовольный московский болван, легкомысленный муж красавицы — вот кто я был, воображая, что смогу остановить общее мощное течение чудовищной реки лжи. Слишком многим силам это было выгодно. Тогда как раз, в 1975-м, вышел первый том «Архипелага ГУЛАГ», а Сахаров получил Нобелевскую премию мира.

Эдуард Лимонов
De Visu / Shutterstock.com

Эдуард Лимонов

И вот я поджидал у здания «Нью- Йорк Таймс», спустившись всего лишь на десяток улиц ниже по Бродвею из газеты «Новое Русское Слово» (она тогда помещалась на 57-й улице), поджидал мальчика Гришу, американского мальчика русского происхождения. Он должен был принести перевод моей статьи, и некий его знакомый журналист должен был повести нас на прием к Шарлотте Куртис, редакторше оп-пейдж- страницы «Нью- Йорк Таймс». На оп-пейдж, как уже ясно из ее названия, печатались оппозиционные мнения. Не мнения политической оппозиции — членов Компартии США или там «Черных Пантер», ясно, они бы не напечатали, — но мнения, оппозиционные мнениям газеты.

Явился высокий мальчик Гриша, мы позвонили снизу его знакомому, он провел нас через турникет, охраняемый полицией, и мы поднялись в приемную Шарлотты Куртис. О, как в приемной модного доктора, там оказалась толпа народу. Гриша отошел вместе с журналистом, а я стал разглядывать посетителей. Вид у них был перепуганный, явно от важности происходящего. Признаюсь, мне тоже было не по себе. Я считал свою статью важной, эпохальной, мне казалось, что, если ее напечатают, у всего мира спадет с глаз бельмо, люди увидят.

Тут я увидел карлика, одетого в цилиндр и в подобие черной накидки. Карлик пробежал по приемной и спрятался вдруг за креслом. А в кресле сидел — ну, усы невозможно было спутать, черные колени, брючины, такая же накидка, цилиндр на коленях, — сидел, ни более ни менее, человек, страшно похожий на Сальвадора Дали. Впрочем, я, тогда на месте, сразу не поверил, что это он. Я посматривал и отводил глаза. Но через несколько минут вернулся Гриша с журналистом, и тот шепотом объяснил нам, что да, это он самый. Дали. Художник. Что «Нью- Йорк Таймс» напечатала сегодня, да, именно сегодня статью против Дали, обвиняющую его во всяких… Тут журналист, покосившись на персонажа в кресле, оборвал и смял конец своей шепотливой речи. Тут же вышла из кабинета сухая селедка, сама Шарлотта Куртис и пригласила мэтра в кабинет, выдавив из себя улыбку.

Я так и не узнал никогда, что они там написали против него в «Нью- Йорк Таймс». Я даже не очень помню мое пребывание в кабинете Шарлотты Куртис, так меня шокировал вид кинематографического персонажа и его карлика. Кинематографического, потому что ему и карлику место было явно рядом с Джеймсом Бондом, а не среди нормальных людей. Они потом вышли и, оба в накидках и цилиндрах, нелепые, пересекли приемную, весело что-то обсуждая. «Мэтр принес опровержение, и его, конечно, напечатают», — сказал саркастический Гриша. Он был левых, по молодости, убеждений, и Дали для него был буржуазным паяцем. Через полчаса сходили и мы в кабинет. С улыбочкой, скорее, обращаясь к коллеге- журналисту, нас спросили по содержанию статьи, вежливо просили оставить телефон на статье, сказали, нам позвонят. Гриша сделался мрачным. Мы вышли. На улицах была каша народу. Начался ланч. Все высыпали пожрать. «В Америке, Эдвард, когда вам говорят, что вам позвонят, это плохо», — заявил Гриша юношеским баском, скривляя рот. Плохо и оказалось. Никто никогда не позвонил.

Дали, однако, мы первое время не видели

Даже очень старые, женщины все равно остаются женщинами. Большая доля в том, что наш первый визит с Еленой к Татьяне Яковлевой-Либерман на 173 East, 70-ю улицу не оказался и последним (привел нас Бродский), должна быть отнесена на счет интереса Татьяны к Лиле. «Какая она?» — вот бесконечный лейтмотив наших встреч. Под этот мотив, навеки связанные обе с Маяковским, давно умершим великим человеком, они и существовали обе до самой смерти. До боли вглядываясь друг в друга: а что в ней, а что он в ней находил, чего нет во мне? У них, конечно, была «ничья», но и мы тут оказались нужны. Кроме этого, конечно, мы с Еленой были, я думаю, молодой парой таких с виду беззаботных существ, что нас хотелось иметь перед глазами. Мы стали ходить к Татьяне. В доме было множество полотен и графики Дали, его рисунков к «Вогу». Удивительно, но его рисунки висели даже в туалетах.

— А он сам не обижается, бывая у вас в туалете? — спросил я как-то Татьяну.

— Нет, с чего бы? — пожала она плечами. — В любом случае, Алекс столько спасал его, выручал в годы, когда никто его не хотел. Благодаря «Вогу» он заработал кучи денег. Ему нельзя на нас обижаться.

Породистая и высокая, она к семидесяти годам обладала хрипловатым голосом, полубасом, кончик носа у нее подпухал и слегка розовел. Любила живые цветы, и дом всегда был наполнен, как оранжерея. Один такой цветочек мог прокормить месяц, я думаю, пуэрто-риканскую семью, такие у нее были гигантские белые лилии, например. Раз в месяц, в полтора или в два, а порой чаще, Либерманы приглашали нас на парти. Алексу я вряд ли нравился, а вот Елена, тонкая и тогда (надо признать) аристократичная, нравилась, как живая кукла. То есть вместе с цветами, думал Алекс, отлично все это выглядит, когда приезжаешь после работы. Дали, однако, мы первое время не видели. Энди Уорхол стоял, белея волосами в углу гостиной, сам наследник «Владимир Кириллович», фотограф Аведон, несколько конгрессменов, вдруг Нуриев, Наташа Макарова со свитой, а Дали не было. Потом мы выяснили, что он живет в Нью- Йорке зимой. Кажется, осенью он живет в Париже, летом в своей Испании, а вот в Нью- Йорке — зимой. Однажды Татьяна позвонила и хрипловато сказала в трубку: «Лимонов, хотите с Еленой поехать к Лиде и Грише Грегори? Там будет сегодня Дали. Подъезжайте к нам, поедем от нас на машине». Елена болела, лежала, но мы отправились. В конце концов, мы жили на Лексингтон и 34-й улице, а особняк Либерманов находился на 70-й, у той же Лексингтон.

Photo by Terry Fincher/Daily Express/Hulton Archive/Getty Images

Грегори был миллиардер- коротышка, маленький старый еврей, которого еще Маяковский называл «Малая Антанта». Начинал он в России, а потом сбежал из Советской России. Вот уж не знаю, что-то он украл из Страны Советов или приехал на Запад голым и начал все сначала, но был он богат неимоверно. В его гостиной висели картины Дали такого размера, что выглядело это пошло, и было стыдно за хозяина. Все равно что гору жирного мяса выставить или гору денег. И воняло, как в музее, — краской. Чтобы заслужить такое прозвище Малая Антанта, надо было быть очень агрессивным дядькой. Маяковский зря прозвища не давал, глаз у него был меткий. Однажды я побывал у семейства Грегори в гостях вместе с фотографом Ленькой Лубяницким — мы сидели вчетвером за огромным столом в гостиной, обедал и разговаривали. Лида рассказывала, как за ней пытался ухаживать Маяковский. «Еще до появления Гриши», —разумеется, с улыбкой обратилась она к мужу. «Давайте, давайте — с появлением, до появления — чего стесняться», — фыркнул Малая Антанта и ушел. Я задал ряд наводящих вопросов, хотя хотел бы задать прямой: «Вы с ним спали? Какой он был?» Из ответов старой женщины, до сих пор еще красивой, из ее пауз, невольных придыханий, по отбору слов и построению речи я понял, что Маяковский их всех ранил навеки. От обедов, долларов, цветов и даже от твердых членов молодых людей ничего не остается, все сжирает неслышно время. Но остается слава, образ человека, который умел слагать слова в определенном порядке и сумел создать вокруг себя ауру тайны, необычности, секрета, да такую, что, как зачарованные, эти девочки-старушки живут под его музыку спустя полсотни лет после его ухода в мир иной.

В тот вечер Елена долго собиралась и вообще была вне себя от ужаса, не зная, во что одеться. Наконец выбрала какую-то минимальную тряпочку и оказалась права. Мы опоздали к Татьяне, а потом вместе опоздали к Грегори. Парти была уже в разгаре, на паркетах Грегори расхаживали, кучковались и делились, как амебы под микроскопом, представители культурной элиты Америки и всего мира. Как обычно в подобных случаях, я мысленно перенесся в рабочий поселок на Салтовку, к шпане и работягам и горделиво обратился к ним с речью, обращая их внимание на фамилии людей, с которыми я нахожусь вместе у Малой Антанты. Пока я это делал, Татьяна протащила нас, держа Елену за руку, к чьему-то лысому и плешивому затылку. Что-то сказала. (Я шел сзади.) Затылок стал разворачиваться, появился ус, развернулось все морщинистое и тронутое пятнами лицо — перед нами стоял Сальвадор Дали. Только маленький. Все его фотографии, представляющие его величественным, очевидно, сняты чуть снизу. Передо мной стоял маленький сын испанского народа. Вот как я рассказал об этом в «Это я — Эдичка»:

…Туда привели меня и Елену все те же Гликерманы (т. е. Либерманы) — Алекс и Татьяна. Дали сидел в красном (читай, в почетном) углу вместе со своим секретарем и какой-то девицей. Оказался он маленького роста, плешивым, с нечистой кожей старичком, сказавшим мне по-русски: «Божья коровка, улети на небко, там твои детки кушают котлетки ». Это то, что говорят многие поколения детей в России, когда на руку к ним сядет насекомое, именуемое в просторечье божьей коровкой, на крылышках у него пятнышки. Моя Елена была от Дали в восторге, а он от нее, казалось, тоже, называл Жюстиной, чего она, поверхностно нахватавшаяся отовсюду, в сущности, малообразованная девочка с Фрунзенской набережной, не знала. Ну, я, большой и умный Эдичка, конечно, сказал ей, что Жюстина — героиня одного из романов маркиза де Сада. Дали назвал ее еще «скелетиком ». «Спасибо за скелетик», — сказал он Гликерманам; его секретарь, хуже меня говоривший по-английски, записал наш номер телефона и обещал звонить в определенный день. Елена очень ждала звонка и хотя, к несчастью, заболела, но постоянно нюхала лекарства, чтобы выздороветь, и говорила, что пойдет к Дали, даже если будет умирать, но он не позвонил. Мне было жаль расстроившуюся девочку, старый маразматик расстроил дитя, и она от отчаянья, и насморка, и болезни очень много и хорошо в тот вечер *** [занималась сексом] со мной…

Я несколько раз за цену бутылки водки приводил желающих поглазеть на живого Дали эмигрантов к подъезду «Винслоу»

По этому эпизоду могу комментировать, что сам мэтр очень плохо говорил по-английски, во всяком случае, плохо понимал цифры со слуха, и потому передал работу секретарю, который понимал их еще хуже. Это Татьяна Яковлева в конце концов написала наш телефон испанцам. Тогда же произошло раскрытие письма, в котором, я полагаю, испанцы и вовсе ничего не могли понять.

Обессиленная встречей, Елена потребовала, чтобы я увез ее с парти. Она достигла цели и пика переживаний и заболела. Потом произошла в феврале наша драма, и мы расстались, и у нас уже не было телефона. Однако позже она таки встретилась с Дали, и, насколько я знаю, он ее рисовал и собирался снимать в некоем шедевре авангардизма вместе с черной пантерой — с Грей Джонс. Почему этого не произошло, Бог весть.

В марте того же 1976 года я поселился на Мэдисон-авеню в отеле «Винслоу». Это парадокс того времени — времени Большой Депрессии Нью-Йорка: отель в центре города был так баснословно дешев: 130 долларов в месяц! Как я позднее узнал от режиссера Душана Маковеева, уже живя в Париже, он, Маковеев, неоднократно останавливался в этом отеле, когда бывал в 70-е годы в Нью- Йорке. И якобы там останавливались еще другие важные люди искусства. Сейчас этого здания на углу 55-й улицы и Мэдисон- авеню не существует, оно не разрушено, но давным-давно инкорпорировано в состав небоскреба со всеми шестнадцатью этажами и крышей с портиками. Будучи в Нью- Йорке последний раз в 1990 году, я пришел поклониться обители моих стонов, печалей, на место моей «иллюминации и второго рождения». О, чудо, они сохранили даже три балкончика гостиницы «Винслоу», и мой средний в том числе. Не знаю, что там с внутренностями, вряд ли жива моя крошечная клетка, но пространство есть. В 1990 году все это великолепие называлось Melon Fondation. Мелоны, напоминаю, — известная фамилия миллионеров, так же как Форды, Рокфеллеры или Гетти.

Поселившись в 1976 году в «Винслоу», я однажды стоял поздно вечером у подъезда отеля вместе с эмигрантами. Точной даты я не помню, но полагаю, это было в середине марта, так как уже в апреле я перестал водиться с эмигрантами. Мимо подъезда, а он был один, вход с 55-й улицы, вдруг прошла странная группа людей: двое мужчин и женщина. В мужчине я безошибочно узнал Дали. Эмигранты не знали, что это Дали, но сказали мне, что после двенадцати ночи эту группу нередко можно увидеть идущую по 55-й с Иста, а проходят они вон туда — и эмигранты указали на отель «Сен-Реджис Шератон». Постепенно, путем небольшой слежки я выяснил, что Дали, Гала и их шофер, он же телохранитель, оставляют машину в подземном паркинге на 55-й у Первой авеню и возвращаются в «Сен-Реджис Шератон» пешком. Впоследствии я несколько раз за цену бутылки водки приводил желающих поглазеть на живого Дали эмигрантов к подъезду «Винслоу». Тех, у кого хватало терпения дождаться, ожидало удовольствие на всю жизнь. «А вот однажды, внучек, будучи в Нью- Йорке, Лимонов водил меня посмотреть на Сальвадора Дали» — так, я полагаю, это будет звучать.

Умирал он, судя по телевидению, ужасно. Не хотел, сопротивлялся, жил с трубками в носу, чудовищный, разрушенный, как его картины. Комы и агонии сменяли друг друга. Наконец, гнилой и на три четверти мертвый, умер совсем.

Великим художником он, разумеется, не был. Он был эксцентриком, пошляком, вкус часто изменял ему (чего стоит хотя бы его трактат о дыре и дерьме!). Он был — ну, таким, что ли, Жириновским в искусстве. У меня, однако, появилось к нему теплое чувство в последние годы, потому что его обожала юная Лена и наши страсти где-то молниями ударяли рядом с ним.

18+

Следите за нашими новостями в Telegram
Рубрика:
Чтение

Комментарии (0)