Участник «Север-7», художник-топорописец Нестор Энгельке: «Искусство должно быть занозистым — оставлять следы, и не только в сердцах зрителей»

Потомственный выпускник архитектурного факультета петербургской Академии художеств и один из участников арт-группы «Север-7» Нестор Энгельке внес топоропись в энциклопедию российского современного искусства. Он разработал собственную оригинальную технику, где доски и дерево стали холстами, а рубка топором заменила кисти и карандаши. Его гибриды живописи, графики и пространственных объектов коллекционеры в прямом смысле вырывают друг у друга из рук — инсталляцию «Павильон для топорного чтения» Денис Химиляйне и Сергей Лимонов приобрели в совместную собственность, а с 2024 года художника представляет модная галерея Jessica: на ярмарке современного искусства Cosmoscow 2024 на персональном стенде Нестора (о покорении космоса) гостей встречала скульптура лося в скафандре. 

Художник Нестор Энгельке — лауреат премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга»-2025 в номинации «Искусство».

Нестор Энгельке ставит целью последовательное создание деревянной копии окружающего мира из досок с помощью топора: дерево выступает главным, если не единственным, медиумом его искусства. В работах большинства художников дерево служит знаком, отсылающим к природе, или фольклору, или мифологии, — и только у Энгельке дерево подобно чистому холсту живописца (или же каменному блоку скульптора) и обладает минимумом собственных смыслов до тех пор, пока к нему не подошел художник. Существует два типа отношения к материалу — следовать за ним или спорить с ним, идти вдоль или поперек древесных волокон, рубить или пилить. Нестор сочетает оба подхода.

Дерево всегда было на периферии материалов и техник искусства — слишком простое и слишком живое, чаще оно играло служебную роль. Выдающийся резной иконостас Петропавловского собора, сделанный московскими мастерами в начале XVIII века целиком из липы, может служить ярким примером. Чтобы художник обратил внимание на дерево и полностью посвятил себя ему, должно было сложиться несколько условий. Прежде всего, аскетичность существования — и здесь крестьянин, делающий игрушку ребенку, сибирский шаман, изготавливающий для себя фигуру божества, и авангардист, в 1918 году придумывающий в Москве или Петрограде праздничное оформление, оказываются в равном положении (хотя первые двое сильно удивятся, если назвать их художниками). У всех есть бревна, топоры или пилы, немного краски — и только. Остается запастись бесстрашием, необходимым каждому при подходе к материалу, чтобы не бояться «обнажения приема», — это умение дает искусство ХХ века. За последние сто лет художники овладели им в совершенстве — например, легендарные советские скульпторы Сергей Коненков или Степан Эрьзя, а также самые что ни на есть современные Ирина Корина или Евгений Антуфьев. Хорошо помнят про этот прием и все участники легендарной петербургской арт-группы «Север-7», а ее участник Нестор Энгельке сделал дерево своим единственным медиа.

Давайте начнем с разговора о погоде. В Петербурге была долгая и холодная весна, природа медленно просыпалась, деревья еще не набрали соков, откладывались работы на дачных участках. Для вас, как и для вашего друга и соратника по группе «Север-7» Александра Цикаришвили, дача и дачная жизнь имеют большое значение — это пространство странной свободы, необычных возможностей и поступков, заповедник стихийной и временной вернакулярной архитектуры, область пограничного существования, смены жизненного уклада и внимательного наблюдения природы. Идея работать с деревом пришла к вам как раз на даче. Как теперь ощущается эта связь?

С дачей ничего не изменилось — все воспоминания и вообще всё оттуда. Старые сооружения, дачные сараи, покосившиеся пристройки, как скульптуры, стоящие на участке, какие-то палки и коряги. Особенно ранней весной, когда еще травы нет, листьев нет, ничего нет, и все это торчит на голой земле и создает полуапокалиптическую скульптурную композицию. И это, конечно, очень впечатляет, сильно затронуло и подействовало на меня. Еще артефакты, оставшиеся на даче от предков: всякие коряжки, поленья, деревянные скульптурки в стиле корнепластики, которой занимался на отдыхе мой дед, — должно быть, он приезжал на дачу и в отпуске резал эти деревяшки, каких-то странных идолов, тотемов. Я его не застал, но когда был ребенком, они меня очень впечатляли, — да и сейчас тоже, они такие мистические. Там, на дачном участке, меня заинтересовало все это — деревянная скульптура и архитектура, которая тоже выглядит как скульптура.

Мы близко с вами познакомились в 2015 году после коллективной выставки «В присутствии художника». В перформансе группы «Север-7» художник Энгельке прятался в стволе большого и старого дерева — лежа внутри древесной колоды, он иногда показывал в маленькое отверстие от сучка палец. Это был способ единения с деревом, и по сравнению с таким полным слиянием ваши последующие работы выглядят объективацией. Как из одного получилось другое?

С помощью топора я делаю различные объекты и пытаюсь выявить «топорность» в окружающем мире. Сейчас я занят протоскульптурой и протоживописью, а раньше были перформативные действия, связанные с взаимодействием зрителя и дерева — и тем, как оно может  коммуницировать с художником, не зря же я там палец показывал! Необязательно даже разговаривать, можно было без слов.

Палец можно показывать по-разному — это был большой или, может быть, средний?

Указательный. Он указывал. Это было указание.

Какая судьба у этого дерева?

Вот оно стоит, до сих пор храню, — в полном здравии, так сказать. На даче между деревьев был натянут гамак, и уже совсем прогнивший пень рухнул, когда я качался в гамаке. Я подумал: «Куда его девать? Такой классный пень с дыркой, придется взять с собой». С тех пор я с ним живу в мастерской, уже лет 12 или 13, не помню.

Как, постоянно работая с деревом, ощущать его живым?

Оно в любом случае остается живым. Может, не в материальном плане — даже выражение «лежит как бревно» как будто про что-то неодушевленное, но на самом деле бревно живое: оно лежит срубленное, но прежде росло и выросло как организм. Дерево вечно живое.

Когда вам в последний раз приходилось объяснять свои работы и то, чем вы занимаетесь? Вступаете ли вы в диалоги при покупке «древесных материалов» на лесопилках, на стройбазах? Где современный художник сталкивается с народом?

Это вообще отдельная история! Я всегда стараюсь избегать разговоров про свое искусство на стройбазах, потому что слишком много надо будет объяснять. Обычно говорю, что я скульптор по дереву, резчик — хотя я никогда не умел и не собираюсь уметь вырезать из дерева какие-то поделки. Иногда в мою мастерскую заходят люди и спрашивают, чем я занимаюсь. Я не могу рассказать им, что конкретно делаю, потому что невозможно прочитать краткий курс современного искусства. Но все равно надо как-то зрителя воспитывать, художник должен говорить про свое творчество, чтобы лифтер с завода, где у меня мастерская, не спрашивал, смогу ли я нарисовать собаку, как Илья Репин. Однажды показал ему мою скульптуру «Деревянная мумия», а он спрашивает: «Это у вас что-то обрядовое?» Сказал «да», хотя это совершенно не так.

Судя по тому, что функции стола в мастерской сейчас выполняет «Деревянная мумия», вы действительно не обрядовый художник. Как она получилась?

Она выросла из бревна, я как раз бревна на лесопилке заказывал. Можно сказать, это та же корнепластика, которой увлекался мой дед, только кусочек дерева побольше, просто целое бревно. Ну и такая ирония — бревно похоже на египетский саркофаг. Мумия вместо стола, потому что я решил, что сделать из нее сам стол будет очень абсурдно. Сейчас «Мумия» лежит, но скоро поедет на выставку в Москву. (В июле в галерее «Граунд Солянка» открывается совместный проект художников Нестора Энгельке и Федора Хиросигэ, известной как «Леди Гриб». — Прим. ред.).

Еще из этой «Мумии» выйдет неплохая барная стойка... Недавно ваши работы появились в интерьере нового ресторана Reborn, за что отвечает коллекционер Сергей Лимонов, с которым вы давно сотрудничаете. Как вы относитесь к «дизайнерскому» пониманию произведений современного искусства?

Я только за, в этом тоже есть элемент перформанса. Хочется, чтобы в ресторане было больше деревянного искусства и люди на него реагировали. Мои работы в ресторане — это такая интервенция деревянного искусства в новое пространство, и она вышла вполне удачной. Правда, я слышал, что некоторые посетители отсаживались — наверное, не понравились занозы или щепки, которые могут быть от моих работ. Но искусство должно быть занозистым — оно должно оставлять следы, и не только в сердцах зрителей.

Как поживает профессор Вудман, автор персональной выставки «Архитектурное бюро “Вудман и партнеры”, или Рай, который построил Я» в галерее Anna Nova в 2019 году?

Он независимый герой — мое альтер эго, некий персонаж, архитектор и художник. Как будто бы он существует, хотя на самом деле его и нету, а может, он есть. Он продолжает работать, задействован в разных проектах — и в картинной галерее, и как собиратель разных археологических артефактов из дерева, и как архитектор. Думаю, в будущем он сделает проект про музей деревянных археологических находок.

Художник Энгельке продолжает быть заказчиком архитектурного бюро Вудмана, а к архитектору Энгельке сейчас обращаются с заказами?

Сейчас Энгельке не хочет заниматься архитектурой, хотя, если попросят, можно что-то сделать и вернуться в архитектурную жизнь. Но пока что я не вижу в этом деле никаких перспектив, сейчас мне интересно только искусство.

Профессор Вудман хочет «отопорить» весь мир — а что не поддается топору?

Мне кажется, сейчас надо все превращать в топорное искусство! У меня только две руки, они не успевают всё отопорить, еле-еле справляются. Недавно занялся топорной печатной графикой. Бумага ведь это тоже древесина, только переработанная. Топором на фанерке сделал несколько серий в разных жанрах. Еще есть, например, текст объявления в газету — тоже нарубил, отпечатаю тираж. В общем, надо стараться везде вставлять свой топор во все формы искусства.

Вы говорите, двух рук мало. Хотели бы вы создать круг учеников или, например, вести творческие мастерские для подростков, детям ведь острое не доверят?

Да, у меня есть такие мысли, но это постепенно. Хочу сделать школу топорописи или, может, даже факультет деревописи в Академии художеств! Да и вообще, надо стараться уже переходить к крупному производству, открывать ИП или ООО. Нельзя стоять на месте.

Ваш главный инструмент — топор. Как поступаете с теми топорами, которые пришли в негодность?

Они становятся кухонными топорами — например, если надо что-то разделать или порубить еду, то у меня всегда есть специальный топор для готовки.

Суп из топора?

Суп — да, если надо что-то сварить, эти топоры туда и идут, они очень хорошо подходят для кухни. Всем деревянного аппетита!

Спасибо за разговор!

Мне, как художнику, связанному с деревом, не надо говорить много. Дерево молчит — можно быть, как оно, издавать такие же звуки. Недавно я начал писать стихи, это концептуальная топорная поэзия, вот пара строк из нового:

Тук. Тук. Тук. Тук. Тук. Тук.

Тук туктуктук туктук тук туктук,

Тук тук туктук туктуктук туктук

Туктук тук туктук туктуктук.

Тук туктук тук — туктук туктуктук

Тук туктук туктуктук туктук

Туктук туктуктук туктук тук

Туктук туктук туктук туктук. Тук,

Туктук туктуктук туктук туктуктук,

Туктук тук тук тук.  Туктук тук,

Тук туктук туктуктук туктук.

Туктуктук туктуктук туктуктук,

Тук туктуктук  туктук тук туктук тук

Тук туктук туктуктук тук туктук,

Тук туктуктук туктук тук

Туктук туктук туктук туктуктук,

Тук-тук, тук тук тук-тук. Тук туктук

Тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук.

Туктук туктуктук туктук, туктуктук.

Тук тук туктук тук туктук туктук,

Тук туктук тук туктук тук туктук:

Тук туктук тук туктук тук туктук,

Туктук туктуктук туктук-тук!

Текст: Павел Герасименко

Фото: Алексей Сорпов

Свет: Данил Тарасов Skypoint

Собака.ru благодарит за поддержку
партнеров премии
«ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2025

Ювелирный бренд Parure Atelier