Петербуржец в 4-м поколении Алексей Абакумов о богемных предках

Мой прадед Николай Андреевич Шестериков был иконописцем и довольно известным художником. Он учился в Центральном училище технического рисования барона Штиглица. В основном, работал по своему профилю – расписывал церкви. Прадед хорошо воспринял революцию: был коммунистом и довольно авторитетным человеком, даже написал несколько портретов советских лидеров. Если честно, я ни одной картины не видел, но так утверждают в моей семье. Десять лет назад мы случайно обнаружили, что портрет Николая II из коллекции Гатчинского дворца-музея ─ холст моего прадеда. Работа датирована 1916 годом, а в последующие уже нет ни одного известного изображения императора. Специалисты и научные сотрудники музея сделали вывод, что это последний прижизненный портрет государя. Был он писан с натуры или нет, сказать довольно сложно. Исторических сведений мы не нашли.

Николай Андреевич Шестериков еще до революции преподавал в высших и средних учебных заведениях, вел классы в Академии Художеств. Когда началась блокада и вся семья уехала из Ленинграда, прадед решил остаться вместе со своими учениками. Он скончался в 1942 году от пневмонии. Уже после войны его ученики рассказали, что он умер, сидя за мольбертом с кистью в руках. Это история судьбы волевого и принципиального человека, настоящего художника.

Его дочь, моя бабушка Тамара Николаевна Кирсанова, закончила Ленинградское хореографическое училище и была одной из любимых учениц Агриппины Яковлевны Вагановой. В 1930-е годы бабушка стала солисткой Мариинского театра и во время Великой отечественной войны выступала на фронтах. Она была дружна с известными балеринами: с Феей Балабиной и Татьяной Вечесловой. У ее старшей дочери, моей тети, есть альбом, где собраны трогательные письма от людей, чьи имена вписаны в историю мирового балета. Несмотря на это, бабушка всегда оставалась в стороне от больших амбиций, никогда не стремилась никого подсидеть. У нее были высокие награды, большие роли и поклонники ─ известные люди из творческой интеллигенции того времени. Но все, что имело отношение к жесткой конкуренции балетного мира, было ей чуждо.

Балетные танцоры традиционно уходят на пенсию в возрасте 40 лет. Во время войны бабушка утеряла документы и, когда восстанавливала, уменьшила свой возраст на два года. Таким образом, она продлила себе работу в Мариинском театре. Потом Тамара Николаевна работала в мастерских театра, а затем ушла в преподавательскую деятельность: первой организовала в Ленинграде балет на льду. Наш известный тренер Алексей Мишин до сих пор хорошо ее помнит.

Моя мама, Людмила Михайловна, училась тоже в Академии Штиглица, на кафедре Моделирования костюма. Сразу по окончании стала преподавать и параллельно работала в Интуристе: она хорошо знала английский и проводила экскурсии по городу. В начале 1980-х ей предложили пойти в загранплавание. Для мамы это было сложное решение: с одной стороны, ее взяли преподавать, значит, прочили большую карьеру, с другой – возможность посмотреть мир из-за железного занавеса. И она выбрала заграницу. За 12 лет совершила семь кругосветных плаваний на кораблях Балтийского морского флота. Мама побывала в огромном количестве стран, и в детстве у нас в доме висели картины, написанные ею в разных частях света.

Несмотря на все путешествия, я никогда не задавался вопросом, может ли мама уехать жить в другую страну. Она все-таки настоящая петербурженка. Правда, в 1990-е мои родители организовали бизнес – возили за рубеж произведения искусства современных художников. Для многих это была настоящая путевка в жизнь – родители наладили связь с немецкими галереями и на судах Балтийского морского флота переправляли картины. Так что в детстве я несколько лет провел в Германии с редкими возвращениями на родину. Когда произошла смена власти и развалилось морское пароходство, родители остались у разбитого корыта. Встал вопрос, где жить дальше, и они решили, что ребенок, говорящий на русском языке, должен учиться в школе на Родине.

В любом городе – старинно-европейском или захолустно-российском ─ я нахожу свою прелесть. Мне интересна культура, быт, традиции. Я получаю искреннее удовольствие от Петербурга, потому что здесь чувствую себя дома. Это такая зона комфорта, где я не задумываюсь, что и как устроено. У меня в определенном возрасте произошло второе открытие города. Я начал поднимать взгляд от горизонтальной плоскости, смотреть наверх, разглядывать архитектурные стили и до сих пор не перестаю восторгаться Петербургом. Бывает, конечно, возвращаюсь домой из путешествия, смотрю вокруг: регулярная планировка, фиксированная этажность. Выглядит довольно монотонно. А потом замечаю все нюансы – и глаз радуется.

Петербург и моя семья уже крепко связаны, и я прикипел к городу. Хотя территориально я воспринимаю Петербургом только центр, где родился и вырос. Все остальное – это другой мир и другой город. Там даже люди меняются, оказавшись в новом пространстве.

В Петербурге я скучаю по Ленинграду. Для меня это не лощеный город, не тщательно отреставрированный. Он заросший, с деревьями, пробивающимися сквозь архитектурные сооружения. В начале 1990-х он был именно таким и даже трещины на фасадах скорее напоминали Старую Европу. В той же Флоренции, например, все дома выглядят ветхими, хотя, в целом, они хорошем состоянии. Наверное, я пытаюсь увидеть город, который меня однажды впечатлил и который так полюбил. Я чувствую себя здесь дома как раз потому, что в моем сердце и памяти Петербург именно такой.

Текст: Камилла Джа

Фото: Камилла Джа, личный архив Алексея Абакумова