Актер Александринского театра Иван Трус: «Обломов сегодня особенно близок многим: не можешь принять что-то во внешнем мире — создай свой и находись там»

Хедлайнер труппы Александринского театра и главный обоже театро­ведов и зрителей Петербурга в премьере Андрея Прикотенко «Обломов» феноме­нально перезагрузил пыльный образ из школьных хрестоматий. Его Илья Ильич не инертный сибарит-соглашатель, а трогательный осколок прежней пре­красной жизни, не совпадающий с пазлом современности. Сыграно на нюансах и по­лутонах. Отзывается на максималках. Развидеть удивительной красоты финал со сценой, опутанной, как паутиной, кол­готками, и полными слез глазами Ивана Труса не получится (и не захочется!).

Иван Трус — лауреат премии «ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» в номинации «Театр и шоу».

О переезде из Беларуси, мечтах о велосипеде, любви к музыке Вячеслава Бутусова и Петербургу, а также о том, как стать Лапшиным и не повторить Алексея Германа, с Иваном поговорила его жена, автор журнала «Сеанс» Катя Трус.

«Обломов» как обломок

Премьера «Обломова» была всего ме­сяц назад — удалось ли тебе за это вре­мя осмыслить своего Илью Ильича? И понять, каким получился он и спек­такль в целом?

У каждого зрителя, который ждет спектакля с надписью «Обломов» на афише, свой Обло­мов в голове. Он архетипический персонаж — такой же, как Раскольников или Хлестаков. Все его уже знают, уже сами придумали и всё про него поняли. В этом есть дополнитель­ное препятствие, но и большой азарт. Наш Обломов — сложный человек, неоднозначный, глубокий, погруженный. Он не лежебока и не Емеля на печи. Тотальное погружение Обло­мова в собственный внутренний мир плени­ло и меня как артиста. В нем интересно разби­раться, там скрыто и зашифровано много тайн и глубин, с которыми увлекательно работать. Обломов не картонный и не плоский, а ров­но наоборот. Хотелось лишить его традици­онного школьного клише, сделать живым, пе­реживающим, страдающим. Когда сегодня, именно в наше время, появляется такой герой, наверное, он должен быть этой эпохе созву­чен. При сегодняшних скоростях, при просто неумолимом беге времени многие погружают­ся во внутреннюю эмиграцию, уходят в себя и к себе, отключаются от внешних батареек. Поэтому Обломов и его способ существова­ния, взгляд на вещи многим могут показать­ся близкими: если что-то не можешь принять во внешнем мире, с чем-то не можешь прими­риться, просто создай свой, построй свою все­ленную и находись там.

И «никогда Обломов не поклонится идолу лжи, в душе его всегда будет чи­сто, светло, честно» — как говорил про Обломова Штольц.

Именно так, потому что при внешнем якобы безделии в душе его происходит серьезная работа, сдвигаются и раздвигаются текто­нические плиты. Он не врет окружающим и себе и не способен на подмены. В этом нет инфантилизма или позиции «вечного ребен­ка». Просто Обломов другой. Такой вот дру­гой человек. Не могу пока вынести никаких вердиктов — получился он у меня или нет. Он только начал свою жизнь, свой путь. Ка­ким он будет, покажет время.

В тексте романа многие литературове­ды находят отсылки к Гоголю, одна из них — Обломов как говорящая фами­лия. Современный человек услышит в ней «облом», и это логично. Но со­временникам Гончарова ближе другая этимология — «обломок», отломанная от чего-то или просто сломанная вещь. И здесь Обломов представляется по­следним героем утраченного мира, ко­торый устроен по совсем другим пра­вилам и существует только в снах или грезах. Что ты думаешь об этом?

Мне близка идея про «обломок» как про что-то такое, чего уже нет и не будет. В на­шем спектакле Обломова, этот «обломок», все хотят себе присвоить или куда-то при­строить. Штольц, Ольга — все наблюда­ют в нем свое, какую-то часть себя, а не отдельного, целого, самостоятельного че­ловека. Никто не видит и не слышит само­го Обломова, который отрекся от внешне­го мира, от быта, поэтому любые движения навстречу блокируют волю и парализуют его. Знаменитая обломовская лень многих вводит в заблуждение, и если бы не она, то его говорящая фамилия была бы не Обло­мов, а Осколков.

Про этот спектакль Андрея Прикотен­ко уже написано приличное количе­ство рецензий, отзывов критиков и те­атроведов. Читаешь ли ты их, важны ли они для тебя?

Здесь, конечно, можно было бы слукавить и сказать: «Нет, не важны» или «Не чи­таю». Но ты же сама мне их периодически подсовываешь, если я что-то упускаю. По­этому стараюсь читать и вникать: с чем-то внутренне спорю, с другим соглашаюсь. Всегда приятно, когда отметили неочевид­ное или объяснили что-то даже мне само­му. Испытываю весь вполне предсказуемый набор реакций: радуюсь, когда про спек­такль, про меня или коллег пишут хорошо. Все мы существуем в общем поле, поэтому глупо искусственно конструировать вокруг себя вакуум, закрываться и ничего в него не впускать. Появляются спектакли, арти­сты, режиссеры, о них пишут — это впол­не нормальное, интересное течение жизни, в которой мы все барахтаемся.

Наш друг Иван Трус

Ваня, прямо сейчас на твоем столе ле­жит книжка Юрия Германа, с облож­ки которой смотрит грустными глаза­ми артист Болтнев, сыгравший Ивана Лапшина у Алексея Германа. В кон­це апреля ты приступил к репетици­ям спектакля «Лапшин» в режиссуре Елены Павловой в Александринском театре. Вокруг его главного героя су­ществует огромное множество допол­нительных источников знания, кро­ме непосредственно самой повести: от каноничной картины «Мой друг Иван Лапшин» до фундаментального труда редакции журнала «Сеанс» — книжки «Герман», которая тоже прямо сейчас нам подмигивает корешком, и многое, многое другое. А для тебя с чего нача­лась работа над этой ролью?

Я пошел классическим прямым маршру­том: еще до начала репетиционного, за­стольного периода (начальный этап рабо­ты над спектаклем — разбор сверхзадачи, поиск интонации с режиссером. — Прим. ред.) прочитал повесть и посмотрел кино. Сказать, что в моей голове сложился какой-то образ героя, пока не могу, но что-то важ­ное про него все-таки понял. Лапшин раз­дробился на множество мелочей: мятый плащ, гора окурков, скулы, неприкаянная жизнь. Тот самый «воздух времени», о ко­тором все пишут и говорят. Сейчас, в про­цессе репетиций, я стараюсь все это забыть и придумать собственного Лапшина. Со­всем не оглядываться, конечно, невозмож­но. И режиссер Алексей Герман, и актер Андрей Болтнев могут стать помощниками, даже соучастниками, только в том случае, если не пытаться их повторять и копиро­вать. Да, в первоисточнике и в фильме со­держится важное для меня знание, но оно лишь повод для формирования своего соб­ственного. Просто взять и повторить или начать себя измерять ими, постоянно све­ряться — неинтересное, бессмысленное занятие.

Твоя история с Лапшиным только на­чалась, премьера планируется в сле­дующем театральном сезоне — 12 сен­тября 2025 года, поэтому, думаю, впереди, в репетициях, тебя ждет еще много новых пониманий и открытий.

Я впервые работаю с режиссером Еленой Павловой, ее «Чайку» на Новой сцене на­шего театра я посмотрел с большим ин­тересом, очень порадовался прекрасным актерским работам коллег, например Оль­ги Белинской в роли Аркадиной. Сейчас, в репетициях «Лапшина», Еле­на не пытается скопировать кино или как-то ему подражать. У нее есть свое видение, которое мы стараемся уловить и понять. Происходит генерация наших общих представлений и знаний.

Александринский театр как перемена участи

Зимой 2025-го исполнилось ровно пять лет, как ты ра­ботаешь в труппе Алексан­дринского театра. Представить то, что с тобой происходит сейчас, в 2020-м едва ли было возможно — когда мы только переехали из Беларуси, будущее было, мягко говоря, туманным. Со стороны твоя карье­ра в театре кажется не про­сто стремительной, а какой-то космической. Понимаю, что у тебя нет никако­го «рецепта успеха», но ка­кие промежуточные итоги пятилетки?

Состояние эйфории, которое на­стигло, когда я переступил по­рог Александринского театра, не покидает меня до сих пор, хотя все предсказывали, что со временем «отпустит». Очень горжусь служить здесь, быть частью прекрасной, професси­ональной труппы, работать с лучшими, ве­ликими режиссерами. Это все какие-то банальные, формальные слова, но я дей­ствительно так думаю и чувствую. До сих пор радуюсь, когда нахожу фамилию Трус в приказе будущей премьеры, а чем больше названий своих спектаклей вижу в текущем репертуаре, тем для меня лучше. Очень бо­юсь остановок, потерянного времени, по­тому что ощущаю внутреннюю силу и не хочу, чтобы эта энергия ушла в пустоту.

То есть не было никаких подводных камней при перемене участи?

Нет, я попал в удивительную, сложно устроенную вселенную со своими плане­тами, галактиками и энергиями. Со време­нем в ней у меня появились свои проводни­ки, моральные камертоны, например Семен Семенович Сытник, заслуженный артист России и мой старший товарищ (вместе играли в спектакле «Один восемь восемь один» Валерия Фокина, Семен — великого князя Константина Николаевича, Иван — Александра III. — Прим. ред.). Поэтому ни о каких разочарованиях или неоправдан­ных ожиданиях не может быть речи. Един­ственное беспокойство — как бы спра­виться самому, не подвести и не снизить существующий, уже давным-давно задан­ный высокий профессиональный уровень, который есть в труппе.

Давай перечислим твои роли в Алек­сандринском театре, что для тебя осо­бенно важны.

У меня появились не просто важные спек­такли, а Спектакли с большой буквы «С». Все они — открытия и огромный приобре­тенный опыт. Первым был «Товарищ Кис­ляков» Андрея Калинина, но он требует отдельного панегирика. Потом Йозеф К. в спектакле «Процесс» Аттилы Виднян­ского, «Боркман» — вновь у Калинина и Александр III в «Один восемь восемь один» Валерия Фокина. По последнему то­скую особенно (постановку, несмотря на номинацию на «Золотую маску», пере­стали играть с зимы 2024 года. — Прим. ред.). Это было очень ценное для меня со­бытие: я впервые работал с Валерием Вла­димировичем Фокиным, человеком, кото­рый всегда был для меня героем учебника по истории театра. И вдруг он стоит рядом со мной, еще и разговаривает. Очень хочу еще когда-нибудь сыграть этот спектакль, окунуться в его мир. А еще во время ре­петиций я лично познакомился с Вячесла­вом Бутусовым, который писал музыку для спектакля. Я с раннего детства был его пре­данным поклонником, переписывал песни группы Nautilus Pompilius с кассеты на кас­сету, и тут такая встреча — из разряда «не­возможное возможно».

А теперь обещанный отдельный пане­гирик про «Товарища Кислякова».

Моя профессиональная жизнь в Петербур­ге началась именно с «Товарища Кисляко­ва», это входной счастливый билет. Спек­такль совершенно особенный для меня. Во-первых, его бы не случи­лось, если бы не аванс режис­сера Андрея Калинина, ко­торый взял еще никому не известного артиста в эту рабо­ту. Во-вторых, у спектакля сло­жилась головокружительная жизнь: большая гастрольная ге­ография, приличный список наград — от «Золотого софи­та» до «Золотой маски», вни­мание зрителей. Мне прият­но, что я к нему причастен. Это мой первый спектакль в Алек­сандринском театре, и как все первое, я люблю его особен­ной любовью. Он живет вместе со мной, растет со мной, меня­ется. Мне повезло с коллегами, которые тоже в нем заняты. За это время мы стали настоящей командой.

Петербург пешеходный и велосипедный

Расскажи про свой Петербург. Какой он для тебя?

Попробую опровергнуть класси­ческую цитату: «Город — злая сила». Я родился в маленькой провинции, с серыми пятиэтаж­ками и пустым школьным стади­оном (город Узда Минской обла­сти. — Прим. ред.). Поэтому все, что сейчас меня окружает, кажет­ся музеем или декорацией. За это время у меня построились довольно близкие отношения с Петербургом, мне здесь хорошо, несмотря на пресловутые «холод и гранит». Если сложить все тысячи шагов, подсчитан­ные приложениями в телефоне, которые я на­шагал по городу, получится внушительная цифра. Кажется, я уже неплохо его знаю, есть свои маршруты, свои места силы, свои люди. Выучил все местные штучки про парадные, поребрики и шаверму. Мечтаю о велосипе­де, как ты знаешь, чтобы география путеше­ствий еще больше расширилась.

Давай я назову два твоих любимых ме­ста в Петербурге, а ты добавишь тре­тье: внутренний дворик Шереметев­ского дворца, подворотни в районе Лиговского проспекта и…

Катькин садик.

До переезда в Петербург у тебя была совсем другая профессиональная жизнь: театры, режиссеры, спектак­ли. Что из прошлого тоже «переехало» и с тобой до сих пор?

Я никогда не старался умышленно что-то забыть или, наоборот, запомнить. Так сло­жилось, что со мной уже, наверное, навсег­да остались два человека, моих учителя, — заслуженный артист Республики Беларусь, мастер моего курса в Академии искусств Фома Сильвестрович Воронецкий и ре­жиссер Саулюс Варнас, с которым мне по­счастливилось работать в Могилевском драматическом театре. Они оба занимают особенное место в моем сердце и сознании, с ними я советуюсь, сверяюсь, настраиваю внутренний компас. Многое, что я сегодня могу и умею, происходит исключительно благодаря им. Фома Сильвестрович умер в 2022 году, но его: «Вперед, друзья, и горе королеве!» — по-прежнему во мне звучит.

Текст: Катя Трус

Фото: Валентина Каштан

Стиль: Олег Ульянов

Ассистент стилиста: Кристина Нурдинова

Свет: Данил Тарасов Skypoint

Собака.ru благодарит за поддержку
партнера премии
«ТОП50. Самые знаменитые люди Петербурга» — 2025
Ювелирный бренд Parure Atelier