Архитектурный критик Мария Элькина — о том, как ленинградские авангардисты шли по стопам Петра I и почему прямо сейчас нам стоит следовать их примеру

Мы смотрим на Санкт-Петербург в первую очередь как на имперский город, построенный между 1703 и 1917 годами. Все лучшее и интересное, кажется, нам досталось из тех времен. Даже признавая ценность некоторых памятников советского конструктивизма 1920‑х годов, мы продолжаем считать их своеобразным дополнением к роскошной старой столице, а не явлением в своем праве. Отреставрированная водонапорная башня канатного цеха завода «Красный гвоздильщик» — ​прекрасный повод поменять точку зрения.

Построенная по проекту великого визионера Якова Чернихова в 1931 году башня на Косой линии Васильевского острова — ​несомненно, входит в пятерку главных архитектурных шедевров, сотворенных за все время существования города. Именно на нее в первую очередь отправилась смотреть экспериментатор от архитектуры и лауреат премии Притцкера Заха Хадид, оказавшись в ­Петербурге в 2003 году. Дело, конечно, не именно что в Захе Хадид, а в том, что ленинградские авангардисты в постреволюционные годы стали важнейшими соавторами того мира, в котором мы сегодня с вами живем, а отчасти и того, в котором нам только предстоит жить.

Это в Петрограде Владимир Татлин собирался построить грандиозную башню III Интернационала. Гигантская закрученная спираль должна была быть высотой в 400 метров. Три здания внутри нее — ​в виде куба, цилиндра и пирамиды — ​ вращались бы вокруг своей оси с разной скоростью. Конечно, проект не реализовали, но он остается источником вдохновения и примером безграничной смелости человеческой фантазии для архитекторов. Модели выставлены в центре Жоржа Помпиду в Париже, в Королевской Академии искусств в Лондоне и еще нескольких престижных музеях.

Казимир Малевич в 1920‑е годы в Ленинграде придумывал архитектоны — трехмерные модели зданий, радикально изменившие мышление архитекторов всех континентов Земли. Он фактически предложил рассматривать здание в первую очередь как объемную массу, а не как сочетание стандартных элементов вроде стен, крыш, окон, колонн и так далее. Такой обобщенный взгляд открыл совершенно новые просторы для фантазии.

Конструктивистские фантазии Якова Чернихова — ​невероятные по красоте композиции, которые оказались предсказанием относительно будущего мира. На них уже можно рассмотреть современные города небоскребов вроде Гонконга. Чернихов в основу своих эстетических экспериментов положил идею конструирования пейзажей из разных геометрических фигур и деталей. Его рисунки увели архитектуру насколько возможно далеко от архаичного представления о том, что более легкие элементы держатся на тяжелых. Он также отказался от использования в архитектуре только утилитарных структур. Его выдуманные здания могли выглядеть как эллипсы или вовсе не поддающиеся простому описанию криволинейные фигуры. В 1930‑е годы такая свобода могла казаться слишком большой смелостью, но по мере развития технологий, особенно когда в 1990‑е годы изобрели цифровое проектирование, стало очевидно, что в рисунках Чернихова есть самый что ни на есть практический смысл.

Нам сейчас сложно поверить, что все это имеет отношение к нашему городу. Дело в том, что еще в самые первые десятилетия XX века Петербург принял довольно своеобразное отношение к самому себе, заключавшееся в том, что все лучшее осталось в прошлом. Началось со статьи Александра Бенуа «Живописный Петербург», где художник признавался в любви к городу, но только тому, что был построен ко временам Пушкина. Перенаселенные доходные дома второй половины XIX века казались ему недоразумением, портящим великолепную имперскую столицу.

Со временем такое ностальгическое ощущение становилось только более ясно выраженным и непреложным. Все экспериментаторское и свежее стало казаться чуждым и угрожающим прекрасному наследию былых времен. Неслучайно многим интеллигентным горожанам не нравился Дом Зингера — ​дело было, вероятно, не только в его высоком куполе, но, в первую очередь, в том, что на Невском проспекте строили что‑то нарочито современное. Появилась мода на подражания стилям времен императоров от Петра I до Александра I. Иван Фомин спроектировал блестящий неоклассический особняк Абамелек-Лазарева, а Лев Ильин построил больницу Петра Великого в подражание постройкам Доменико Трезини и его современников.

В 1920‑е годы многие из работавших в городе архитекторов, включая фактически руководящего планированием мегаполиса Льва Ильина, приняли точку зрения, что проектируемые авангардные здания и районы нужно приблизить к эстетике классического Петербурга, сделать их не слишком уж яркими и заметными. Даже конструктивистские жилмассивы старались украсить полуаркой или фронтоном, сделать не слишком вызывающе аскетичными.

Сталинский курс на отрицание ценности русского авангарда еще усугубил ситуацию. Даже те, кто строил Ленинград в 1960‑е годы, думали, как привнести в него что‑то от имперской столицы. Авторы ансамбля на Свердловской набережной сделали все, чтобы придать ей хоть немного имперской строгости и симметрии.

Город в свое время не постарался, чтобы помочь своим героям реализоваться в полной мере, а потом еще и как‑то стер из памяти их величие.

Творческий порыв Татлина, Малевича, Чернихова и их современников был последним случаем в истории, когда Петербург захотел еще раз примерить на себя придуманную для него Петром I роль центра радикальных преобразований. Новая столица на берегах Невы была устроена царем в начале XVIII ради торговли с Европой и импорта знаний и технологий. Петербург планировался как центр культурной революции, место, с которого должны были начаться радикальные изменения в окружающем мире. Как раз последние ленинградским гениям в 1920‑е годы, несомненно, удались. Едва ли кто‑то возьмется спорить с их ролью в изобретении современного пейзажа. Они освободили наши представления о зданиях и городах от множества ограничений, открыли возможности для великого множества экспериментов. Кажется чудовищно несправедливым, что сам Петербург не то что не ощущает себя точкой концентрации этой творческой энергии, обращенной в будущее, но даже не замечает всей ее важности и плодотворности.

В последние годы как‑то так сложилось, что появилось сразу несколько поводов обратить взоры в сторону конструктивистского Ленинграда. Открыли культурный центр в здании Левашовского хлебозавода — ​ изобретении легендарного инженера Георгия Марсакова. 

Отреставрировали, хоть пока и для непонятных нужд, силовую подстанцию фабрики «Красное знамя» великого берлинца Эриха Мендельсона. В 1925 году это было одно из первых зданий в послереволюционном городе, автор задумал его в виде корабля, который должен привезти промышленность и вместе с ней весь город в современность. Культурная жизнь зародилась в одном из первых построенных советских домов культуры — ​ДК им. Горького на Нарвской. Стали много говорить про те памятники конструктивизма, которым грозит разрушение.

Есть несколько несомненно узнаваемых в мире русских культурных явлений. В области архитектуры — это авангард и Санкт-Петербург. Стоит ли говорить, что авангардный Петербург мог бы стать брендом, который привлекал бы внимание и дал бы городу так нужную ему идентичность современного мегаполиса?

Имперский Петербург прекрасен, может быть, как никакой другой город на свете. Однако это совершенно не повод закрывать глаза на все остальное. Конструктивистский Ленинград — ​и построенный, и не построенный — ​предлагает совершенно другой образ городского ландшафта. Много зелени, чистые ясные формы, сравнительная малолюдность, мечты о будущем. Любой город, и наш не исключение, обязан быть разным, без этого современному гигантскому мегаполису просто не стать в полной мере местом для жизни, не приспособиться к современным реалиям.

В конце концов, куда разумнее поклоняться Петру I не как архитектору, а как идеологу. Заново изобрести себя и мир вокруг, совершить небывалое — ​вот в чем заключается настоящий завет основателя города. Башня Якова Чернихова — ​резкая, выразительная, изящная, невероятная — ​лучшее лекарство от мучительной и неплодотворной ностальгии, великолепное напоминание о том, что мы живем в городе будущего. Едва ли Петербург выигрывает что‑то от своего неумения любить достижения прогресса и неостановимого желания повернуть время вспять.

В Петербурге мог бы быть современный высокотехнологичный порт, эффектные набережные, зеленые крыши и фасады домов, многоэтажные деревянные дома, как уже в десятках городов мира. На пути изобретений бывают ошибки, но мир — ​и Петербург не исключение — ​становится лучше только за счет того, что имеет смелость с оптимизмом смотреть вперед.

Текст: Мария Элькина
Фото: архивы пресс-служб RBI и Setl Group, Сергей Ермохин