Антон Мороков: Опухоль — это я.

Однажды вы назвали художников опухолью — чем-то лишним и, вместе с тем, неудаляемым. Попробуем препарировать это новообразование?

Я социофоб и не разбираюсь в искусстве, интервью не получится (смеется).

Я разбираюсь. Мы просто посмотрим на флаги, и вы не заметите, как дадите интервью.

План не сработает, поскольку коллеги меня готовили к встрече с вами. Говорили, будет что-то среднее между Дудем и Гордеевой. Я даже отрепетировал ответ на вопрос, сколько зарабатываю.

Погодите, вы же художник. Разве художники что-то зарабатывают?

Нет, разумеется. Хотя хочется, потому что художники ничем не отличаются от продавцов, кассиров, кондукторов.

Чувствуется лукавство. Продавец может смолчать, а художника хлебом не корми — дай посамовыражаться.

У вас очень богемные представления о художниках как о творческих личностях. У меня есть график, дисциплина, представления о том, что нужно работать. Если ты занимаешься искусством, придется засунуть свое эго подальше и пахать. Я из тех художников, которые пашут. И у меня есть трехлапый кот Сырок, которого надо кормить, сегодня последние деньги я потратил на его корм.

Что такое «пахать» для художника? Это же не завод, ваш труд не измерить количеством работ.

Я прихожу сюда каждый день в 11:00 (до этого времени у меня родительские часы с котом) и ухожу в 19:00. Все это время я работаю, даже если со стороны кажется, что ковыряю в носу. Ежедневный труд также лежит в основе моих перформансов. Например, 20 дней я инкогнито работал в Музее «Гараж» монтажником, бариста, официантом, сотрудником службы безопасности, гидом. Этот перформанс отразил мое реальное прошлое, в котором я тоже перепробовал разные профессии.

И что вы извлекли из этого опыта? Или искусство в выводах не нуждается?

Этот перформанс — образ того, как художнику приходится выживать, совмещая в себе все и сразу. И это метафора того, как опухоль, доброкачественная или злокачественная, может внедряться в любую структуру и изменять ее.

Опухоль — это вы?

Да. Люди реагировали на меня по-разному. Кто-то считал, что я занял его место, а для кого-то я был 25-м кадром. Люди часто не замечают других людей, даже если вступают с ними в непосредственный контакт. Вы можете сходить в ресторан и запомнить кухню, вкусы, интерьер, но официанта, скорее всего, не заметите, даже если он будет очень хорошо делать свою работу. Все запомните, а человека забудете.

Почему вас это тревожит? Вы хотите, чтобы вас запомнили?

Я просто человек, который помнит все.

Тогда вы наверняка не женаты.

Я против всех этих социальных норм и институтов.

Вы всегда такой были или это часть образа?

Нужно спросить у моего психиатра.

Он у вас один?

Уже два.

Я почему-то так и подумала. Чувствуется в вас какая-то раздвоенность. Верите в судьбу?

Я не верю в фатум, но верю в случай и хаос, а все неизвестное нас пугает. Люди боятся заводить новые отношения, потому что не знают, чего ждать. То же с падением биткоина и со всем остальным. Но страшно только до того момента, как мы захотим узнать, что будет дальше. Если мы находим закономерности, то становится нестрашно.

Это же игра с дьяволом, вы же понимаете, что систему можно придумать под любой набор случайностей?

У меня есть на эту тему работа «Даже форма молчаливого флага может кричать». Мы сидели в мастерской и выписывали тезисы для одного проекта. Вдруг лист с записями упал со стены на пол и сложился в форму свернутого флага. Это художественная профдеформация — везде видеть флаги, где их нет? Или просто удача интуитивно подметить — это уже творчество? Мне кажется, второй вариант.

Но ведь творчество не равно искусству. Творчеством может заниматься каждый.

Я работал бариста в Traveler's Coffee и знаю, что приготовить достойный напиток — тоже искусство. В Спаре на кассе был сотрудник Леонид, он всегда хорошо со мной общался — это искусство общения.

А вдруг это у вас просто волшебные очки. В левое очко вам светят флаги, а в правое — искусство. Вот вы их везде и видите. А у бариста это просто мастерство, а у Леонида – развитый эмоциональный интеллект.

У меня самого эмоциональный интеллект отсутствует. Все мои отношения разбивались из-за того, что я сухарь.

Может, вы себе просто интереснее, чем все остальные?

Нет. Меня и от флагов-то тошнит. Многое делаю на автомате, и даже кофе утратил для меня прежний вкус. Я просто считаю, что нужно максимально фокусироваться на том, что делаешь. Сейчас у меня на выставке ежедневные визиты, я нон-стопом общаюсь с посетителями. Недавно была женщина в возрасте, которая сказала, что мой проект вызывает у нее отвращение — слишком много лет она провела под красным знаменем. Мы поговорили и решили, что красный цвет ни в чем не виноват.

Но почему именно красный?

С 2017 года я рисую флаги, поначалу это были черно-белые изображения на серой бумаге. Но флаг работает, только если он заметен. Красный — это страсть, красота, экспрессия, опасность, огонь.

Но это же ужасно банальная символика. Если флаг, то в 9 случаях из 10 на ум приходит именно красный.

Или пиратский черный, или белый флаг. Вам так кажется, потому что сейчас вы стоите рядом с моими работами, они на вас так влияют.

У вас есть любимая работа?

Меня тошнит от моих работ. Но это экзистенциальная тошнота. Я их вижу каждый день — что может быть ужаснее.

Зачем вы меня поставили к окну? Не люблю постановочные кадры, это максимально неестественно.

Но вы же глобально не знаете, что мы с фотографом сейчас с вами делаем. Когда в «Гараж» приходили люди, они не знали, что они — часть вашего перформанса. А теперь наш перфоманс. Может, вы просто ничего не понимаете в искусстве?

Это правда. Как только говоришь, что понимаешь в искусстве, на тебе уже можно ставить крест.

А в искусстве вообще надо что-то понимать?

Думаю, да. Все, что здесь изображено — это максимально обезличенные личные переживания. Я лингвист, поэтому постоянно мусолю текст. Мне приходит идея, я выбираю образ. А потом пытаюсь убрать собственное я и оставить емкую, универсальную фразу, которая могла бы попасть в сердечко.

Вы хотите в чужое сердечко?

Я не люблю, когда человек уходит с пустыми руками. Мне надо ему что-то дать.

А вам не говорили, что это моветон — подписывать свои работы, как будто вы их объясняете зрителю?

Что плохого в тексте на работе? Язык текста нам ближе несмотря на то, что начинаем мы жизнь с языка изображения. Я бы хотел, чтобы зритель на моей выставке сначала вплотную встречался с текстом и только потом мог отойти и увидеть работу целиком. Если форма и содержание совпадут — отлично.

Часто расходитесь с посетителями во взглядах на ваши работы?

Один человек сказал, что видит здесь черный юмор. Я сказал, что мне не смешно, но переубеждать не стану, потому что не имею права перенаправлять чужой личный опыт. Эта выставка — проект не назидательный, а задающий вопросы и запускающий размышления. Вам скучно?

Нет, я веселюсь. Меня как раз всегда волнует, что хотел сказать автор, я убеждена, что автор всегда говорит больше, чем видят.

Это тоже ваше заблуждение. Все зависит от внутреннего мира зрителя. Вы подходите к голландскому натюрморту и считываете символическое значение изображенного на нем черепа, потому что у вас есть инструкция. А у человека неподготовленного ее нет.

А вы сталкивались со зрительским паразитизмом? Когда человек начинает умничать перед работой не потому, что он что-то видит, а просто хочет казаться глубже и интереснее, чем он есть?

Какая мне разница, если я не читаю нотаций. Если он хочет так меня обманывать, то это его личное дело, его личная жизнь.

А вам интересна эта личная жизнь? От посетителей вас не тошнит?

Ни в коем случае. То, что они мне говорят, перестает быть их личной жизнью, потому что они мне эти слова отдают добровольно.

Вам повезло, вас знают по флагам и птицам. Большинство современных художников просто не знают.

Меня один человек спросил, куда я дел голубей. А я ни одного голубя в жизни не нарисовал. Узнаваемый стиль — это смерть художника. Когда у тебя появляется почерк, тебе уже сложно сбежать с этих рельсов, от тебя ждут чего-то конкретного.

Выставку Антона Морокова «В ожидании правильного ветра» можно посетить в Студии «Тихая» до 14 августа. Формат посещения можно выбрать здесь

Текст: Катерина Смирнова
Фото: Иван Ежов