«Православие и мир»: возможен ли компромисс общества и РПЦ?

Об Исаакиевском соборе

Ольга Седакова: «В самом процессе передачи храма нарушены какие-то основные правила поведения в обществе. Если бы всё происходило другим образом: согласовано, выслушано, обдумано – это не вызвало бы такого противостояния. Как писал Михаил Пиотровский, задача всех (и церкви в том числе) хранить мир каким-то образом в обществе, которое и так раздирается разнообразными расколами.

Если бы голосование все же было, я выбрала бы статус-кво – то, как это сейчас, то есть
музей, но с регулярными богослужениями».

Отец Алексей Уминский: «В Москве нет этой проблемы, потому что музейное сообщество и церковь за долгие годы успели выработать модель взаимоотношений. Третьяковская галерея прекрасно сосуществует с храмом, который ей принадлежит. В нем постоянно проводятся богослужения, а в качестве икон – Владимирская Божья матерь и «Троица» Рублева. Как храм открыт для всех посетителей (не только верующих), так и музей предоставляет помещение церкви для регулярных богослужений. Новодевичий монастырь в статусе музея сосуществует с действующим женским монастырем. Это противостояние – оно не на уровне противостояния музея и храма, Церкви с большой буквы и Культуры, а об амбициозности, хамстве, неслышаньи друг друга, нежелания диалога и понимания. 

Я бы, конечно, проголосовал за то, чтобы Исаакиевский собор был храмом и музеем в равной степени. Богослов Павел Флоренский в СССР пытался создать модель взаимоотношений церкви как хранительницы культуры и светского общества. Мне кажется, это вполне возможно. Просто немного страсти должны как-то поутихнуть, сбавлен хамский тон ужасный. Храм не может строиться на хамстве и скандале. Храм – это место мира, который он должен распространяться вокруг себя.

О фанатизме

Ольга Седакова: «Со стороны создается образ, что вот эти вот боевые дружины, которые врываются на концерты, срываются спектакли и выставки, это и есть голос церкви. Откуда это взялось? Думаю, можно было бы такого ожидать. Мать Мария писала еще в 1930-е годы о том, что произойдет, если церковь вернется, будет реабилитирована, разрешена и туда придут люди советского формирования, которые кроме идеологии не понимают других отношений со смыслом. Они обрели не смысл какой-то собственной жизни, они приобрели идеологию, которая построена на борьбе. Первое, что нужно делать – найти врага и с ним бороться. И здесь мне, конечно, очень обидно, что именно это принимается за голос церкви. Видимо, должны быть со стороны церкви более решительные заявления, что «это не мы, это какие-то другие самочинные, самосвятские люди, которые все это делают». Вот такого голоса, к сожалению, не слышно».

Отец Алексей Уминский: «К сожалению, это тоже мы и нельзя проводить черту «Они – чужие». Это люди, из которых церковь и состоит. Из кого она еще может состоять в постсоветском пространстве как не из постсоветских людей? Кто еще может войти в эту церковь как не те люди, которые были годами воспитаны в идеологии и квазирелигии? Вот это ложное религиозное сознание, помноженное на идеологию, рождает христианство как новую идеологию. В этом нет ничего удивительного.

Отец Александр Мень однажды сказал: «Христианство еще не началось». Мы думаем, что все фазы исторические закончились, но, может быть, оно только-только и рождается. Такое впечатление, что каждый раз христианство рождается заново: в человеке».

О пути РПЦ в 1990-е

Ольга Седакова: «Сослагательное наклонение здесь невозможно. Но я могу сказать, что была надежда – когда церковь явилась впервые не угнетенная, не реабилитированная, не такая, про которую постоянно распространяют слухи, что там секта. У общества был стихийный кредит доверия к церкви. В это время от нее ждали очень многого люди, которые там близко не бывали. Что, наконец, они явятся, за ними есть какой-то капитал страдания, терпения, верности, общения с духовным миром, которого у советского человека вообще не было. Уже сейчас можно сказать, что вряд ли эти надежды оправдались. Для меня это больнее, чем для любого человека со стороны.

Самое трудное для нашей церкви – это, действительно, поворотная вещь была бы – открытость по отношению к другим христианским вероисповеданиям. К этому очень мало шагов сделано за всю историю. Нет внутренней готовности даже у самых просвещенных людей. Есть традиционное какое-то недоверие, особенно к католичеству. Ну и к протестантству, к сектантству. Эта закрытость и сбережение «своей истинной правды» – очень глубоко в церкви. Может быть, другое легче как-то открыться миру и изменить другие вещи, но вот это очень трудно».

Отец Алексей Уминский: «В 1990-е вдруг все наши мечты – христиан 80-х годов – сбылись. Всё, что нам казалось «Вот бы было такое время, когда церковь могла бы в школах проповедовать, как в старой России. Вот бы наши государственные деятели стали воцерковленными людьми и ходили бы в храмы, причащались. 

Открытость и диалог с другими христианскими конфессиями очень важна в той самой мере, в которой он мог бы быть для всех доступен. Потому что это проблема не только, скажем, христианской церкви, но и всех остальных: доверия католиков к протестантам, протестантов к католикам, тех и других к православным. Она примерно на одном уровне. Может быть, Католическая церковь в последнее время просто сделала гораздо больше шагов после Второго Ватиканского Собора».

Материал подготовлен на основе текстовых расшифровок проекта «Диалоги».