Памяти Юрия Бутусова: Могучий, Фильштинский, Лысенков и другие рассказывают о режиссере и работе с ним

Режиссеру сложно говорить о другом постановщике. Мы с Юрой находились в одном поле конкуренции, и она давала нам энергию. Когда в Петербурге стали работать Слава Полунин, Юра и я, в нем появилось правильное электричество. Этот момент продолжалось недолго: кто-то уехал, что-то не состоялось. Но это самое электричество я чувствую до сих пор.

Наше с Юрой поколение было невероятным взрывом надежды. В театр пришли подростки, сорванцы, которые ставили Ионеско и прочее, что нельзя было показывать предыдущие годы. Я помню, как в 2011 году в Москве мы собрались такой компанией: Юра, Витя Рыжаков, Кирилл Серебренников и я. Мы решили завоевать театральную карту России и наконец сделать все то, что было нами задумано. Конечно, мы ни к чему не пришли, потому что это была совершенно бессмысленная затея, но через некоторое время у каждого из нас появились возможности. И вот недавно Юра написал мне: «Помнишь, ту нашу встречу? Тогда у нас не было театров, и теперь их опять нет».

Нет и Юры. Но мы не прощаемся, потому что так или иначе он будет жить в своих учениках и в нас. Сейчас я набираю множество студентов, и каждый раз когда я спрашиваю, кого они любят из режиссеров, Бутусов есть в этом перечне. Он зафиксирован в молодых головах, и, я уверен, что он повлияет на то театральное движение, которое мы еще увидим в будущем. Он был профессионалом высочайшего класса. Его бескомпромиссность, капризность, желание и умение во что бы то ни стало достигать того, что он чувствует, достойны восхищения и подражания. Юра нарушал все возможные границы. Он был художником. Он — одинокий воин красоты. Это призвание и крест, и даже то, как он ушел — в какой-то степени художественный жест.

Юра пришел в театр «Перекресток» молодым человеком. Мы тогда ставили «Гамлета», и ему досталась главная партия. Однажды вечером после репетиции, идя через Крюков канал, он попросил меня снять его с роли. Я растерялся, но он объяснил, что видит этого персонажа совсем иначе, другим человеком. Я понял: ему нужны резкие, эмоциональные, молодежные театральные средства. У него сразу было свое чувство стиля: прямое, обнаженное. И он со мной — занудой психологического театра — не побоялся вступить в спор. Я вижу в этом преждевременную мудрость и ощущение себя. В итоге я решил ставить двухчастный спектакль, в котором был шекспировский Гамлет и его же версия из пьесы Саши Образцова «Два Гамлета». Современного Гамлета как раз-таки сыграл Бутусов.

Юра оказался чудным режиссером. Таким, который исходит из индивидуальности и свободы артистов. Но он стал еще и восходящей фигурой театральной педагогики, в нем было угадывание молодого поколения. Его ученикам — я уверен — очень повезло. Поэтому так грустно, обидно и страшно смиряться с тем, что Юры больше нет.

Нужно сказать, как же много молодых людей были заражены Бутусовым! В Москве я общался с коллегами, которые даже не работали с ним, но говорили, как сильно он повлиял на их мироощущение. Лично у меня нет больше слов, кроме благодарности и радости от того, что я встретился с Юрием Николаевичем. Я думаю, еще предстоят большие академические работы по изучению его наследия и того, как он изменил российский театр.

Все его спектакли вытекали один из другого, цитировали друг друга. Он ставил постановку длиною в жизнь, и даже его собственный финал оказался театральным. Мне невероятно жаль, что у него все только начиналось: двое детей, режиссерский курс…

То, что я пребываю в этом городе и такой профессии — заслуга мастерства Юрия Николаевича. Меня должны были выгнать еще со второго курса, я ничего не понимал, а потом случился урок по театру абсурда, и произошел внутренний прорыв. Бутусов вытащил из меня что-то, что я даже не могу описать. Он открыл не понимание, не осознание, а глобальный смысл профессии, а может быть и жизни. Всему нашему курсу он привил любовь к театру и невероятное чувство вкуса. Они были подарены нам щедро и безвозмездно.

Я никак не мог понять, чем Бутусов движим, что внутри него, как происходит его творческий процесс. Но на самом деле он незакономерный человек, его нельзя было определить или структурировать.

Последний спектакль, который я видела у Бутусова — «Барабаны в ночи». Я смотрела его в который раз и задумалась: может быть получится угадать алгоритм, по которому создаются постановки Бутусова? И угадала. Нужно, чтобы действие начиналось из немоты и темноты. Потом симфония вдруг нарушалась, а следом — случался страшный взрыв: такой всплеск энергии, чтобы довести до изнеможения актеров и зрителей. И когда они обессилели, приходило расслабление, и вновь возникала тишина.

Сначала я обрадовалась: как же здорово, что у меня получилось! А потом задумалась — кому это вообще может пригодиться? Единственное важное, что я точно для себя определила: странную неустойчивость и противоречивость театра Бутусова. Он творит в нервности, тревожности, счастье.

Если бы сейчас я задумывала новую книгу про Бутусова, я бы назвала ее «Мрачный театр счастливого человека». Несмотря на темноту, в каждом его спектакле много любви к жизни. Мне как театроведу и как человеку очень повезло, что я застала такой театр. Молодой по духу, красивый, чувственный и очень радостный.

Я благодарю театральных богов, что то мне посчастливилось работать с Бутусовым. Это уникальная энергия. И один из немногих режиссеров в моей жизни, который занимался театром в самом прекрасном, первичном понимании этого слова. Тот, для кого был важен не только результат, но и процесс. Сама идея того, что театр — совместное творчество режиссеров, актеров и зрителей.

Сейчас, занимаясь со студентами, я часто ловлю себя на мысли, что из меня выскакивают фразы Бутусова. Например, что театр — это территория свободы. За последние 15 лет мы виделись с Юрием Николаевичем всего два раза, но он был со мной, не оставлял меня, находился на одной волне.

Можно было бы успокоить себя тем, что я сыграл у Юры в шести спектаклях. Смириться и порадоваться тому, что такой опыт у меня был. Но невозможно пережить то, что я никогда больше не окажусь у него на репетиции. Все-таки режиссер определяется не тем, как он ставит спектакль, а как он его готовит. Равных ему в этом умении нет и не было. Мы пытались повторять подобные репетиции без него, но ничего не получалось. Его присутствие открывало какую-то свободу.

Сейчас для меня самое горькое в театре — видеть подражание Бутусову. Можно обмазать лицо краской и надеть черные шинели, но от этого не возникнет бутусовская атмосфера.

Юрий Николаевич — человек, который познакомил меня с большой сценой Александринского театра. Он учил дышать, говорить и изучать это пространство. Это как первая любовь, которая не забывается.

Я сразу поняла, что Бутусову нельзя задавать вопросы. Не надо вот этого: «А что это значит? А почему я вдруг бьюсь головой об стену?» Нет, важно просто удариться и понять, что твое тело должно сыграть. Я скучаю по феерии Юрия Николаевича, по его театру. Я счастливый человек и одновременно чуть-чуть несчастный, потому что соприкоснулась с ним, заразилась им, но это не продлилось долго.