Новосибирский историк завершил работу над книгой «Алихан Букейханов. Человек-эпоха» о российском и казахском политике прошлого века, которая оказалась неожиданно актуальна, была с интересом принята на родине героя, а теперь представлена и в России.
Что вас привело к работе над книгой о Букейханове?
Это получилось естественным образом: работая в архивах, интересуясь определенным периодом истории, я постепенно вышел на фигуру Букейханова. Кстати, ряд российских коллег сразу мне сказали, что это очень интересная, но недостаточно изученная тема и ее надо развивать. Тем более что, начав разбираться я понял, что в России нет ни одной книги о нем, и можно стать «первооткрывателем». А ведь он был депутатом Государственной Думы, поэтому неправильно считать его только героем казахской истории — он часть истории России.
В такой работе очень важно, чтобы она с самого начала подтверждалась какими-то позитивными событиями. И мне повезло — я практически сразу нашел интересный документ в томском архиве, потом в омском, потом изыскал возможность поехать в Самару и в Оренбург — и там обнаружил совершенно бесценные документы, к которым не прикасалась рука исследователя. Постепенно картинка складывалась. После этого я поехал работать в казахстанских архивах — там, конечно, возникали вопросы типа «чего это русский решил заняться нашим казахом?», но я такие дебаты сразу пресекаю, просто потому что в них нет никакого толку.
А в чем для вас был толк этой работы?
В этой работе я решал важную научную задачу: я сразу обозначил для себя, что пишу для российского научного сообщества и читателя. То, как потом сложилась судьба этой книги в Казахстане, стало приятной неожиданностью. Я, конечно, предполагал, что Букейханов — большая и значимая фигура для истории Казахстана, но не предполагал, насколько. Уже в процессе работы поступило предложение провести презентацию книги в Казахстане, что было тоже приятно, и переросло в небольшое путешествие по городам страны, в итоге их набралось пять, и везде встречи с аудиторией были довольно значимым событием. В этом, кстати, отличие от ситуации в нашей стране, где сложно сказать, какая историческая книга могла бы стать событием. Там же на встречи приходили люди, уже знакомые с моим текстом (тираж в город приезжал заранее), и обсуждение становилось очень содержательным.
Почему предметом ваших исследований становятся события начала XX века?
Не совсем так. Темами моих диссертаций были прежде всего переломные этапы в истории страны. Кандидатская и докторская были посвящены эпохе Перестройки, становлению многопартийности, периоду с 1985-го до средины 1990-х годов. Кандидатская — Западной Сибири, докторская, которую я защищал в Москве, — уже всей Сибири.
Позже, в двухтысячные годы, пришло время так называемых «цветных» революций и пошли разговоры про технологии подобных событий. Мы с товарищами как-то сидели после бани на крыльце, никого не трогали и мне в голову как-то «стукнуло» — а что, если с точки зрения этих же подходов посмотреть на революцию 1917 года? Сказано — сделано, я начал заниматься этим периодом, собирать материалы, пополнять свою и без того немаленькую библиотеку. И когда начал все глубже входить в тему, то у меня «всплыл» такой персонаж, как Гучков Александр Иванович. Естественно, мы все, кто изучали историю, о нем читали, но я столкнулся с тем, что разные авторы оценивали его роль очень по-разному, доходя до противоположностей. Занимаясь какое-то время пиаром, я понял, что в этом что-то есть. Потому что, если человек неинтересный, то про него ничего не говорят. А когда одни взахлеб хвалят, а другие ожесточенно ругают, это значит, что он не оставляет равнодушным.
В итоге я, по совету старшего товарища, не стал браться за большую тему всей революции, а взялся за отдельную фигуру. Тем более для меня это был новый жанр — персоналистика, что тоже интересно. Я изучал его роль в ходе Февральской революции, показывал, что он был одной из главных фигур этого события. В итоге появилась книга «Александр Иванович Гучков и Великая русская революция».
Есть давний вопрос, который обсуждается в исторической науке и касается революций: соотношение стихийности и организованности в подобных событиях. Многие сходятся к тому, что это все стихия.
Вы, судя по всему, с такой трактовкой не согласны?
Категорически. Основных трактовок сегодня по-прежнему две: либо стихия — отчаяние, «верхи не могут, низы не хотят» и так далее; либо заговор — немецкие деньги, англичане, масоны, кто угодно. Я же исхожу из того, что стихия и заговор — это две крайние точки, между которыми есть еще целый ряд возможностей. На мой взгляд, в сегодняшних терминах это называлось бы управление кризисом или работа кризисного менеджера, хотя слов таких тогда не использовали.
Очень многие историки и сегодня исходят из того, что, если в то время не было современного названия для явления, то и самого явления не было. Хотя древние греки очень удивились бы, если б узнали, что они «древние» и живут до какой-то Нашей эры. Или византийцы, которые тоже себя так не называли.
Ваши книги — это наука или беллетристика?
Я пишу научные работы со всем соответствующим аппаратом, но стараюсь писать в несколько научно-популярном жанре, который рассчитан не только на узкий круг профессиональной аудитории, а на широкий круг читателей. Для меня наука — это производство новых знаний. Есть новые знания — есть наука. А язык — это лишь форма донесения информации. Нет необходимости писать так, чтобы человек садился читать текст со словарем. Все, что можно писать на понятном русском языке, я пишу на нем, а сложную терминологию использую только тогда, когда что-то нельзя объяснить более простыми словами, нет других терминов.
Виктор Иванович Козодой работал вице-губернатором Новосибирской области, а также руководил Институтом истории Сибирского отделения РАН и Сибирской академией управления и массовых коммуникаций.
Книга «Алихан Букейханов. Человек-эпоха» уже пережила три переиздания и переведена на несколько языков.
Сейчас профессор Козодой работает над книгой, посвященной событиям Февральской революции в России.
Текст: Павел Ютяев
Фото: Сергей Черных
Комментарии (0)