Основатели проектного бюро ТМ – а также амбассадоры старой Самары и энтузиасты тлена – на собственном опыте показывают, как использовать благоприятную среду и потенциал старого города. Они превратили каменную лавку самарского мещанина Ксенофонта Гаркина 1859 года постройки в резиденцию своего бюро, оборудовали во дворе пространство для выставок и устроили урбанистический лекторий, чтобы привносить в этот мир больше добра и красоты: архитекторы читают лекции сами и приглашают интересных людей, разделяющих их любовь к городам, искусству, архитектурному наследию и Волге.
Мне всегда интересно, как человек приходит в ту точку, в которой он находится, поэтому не могу не спросить, что было сначала: архитектура, из которой выросла любовь к истории города, или любовь к истории города, из которой выросло увлечение архитектурой?
Ира: В моем случае сначала был опыт из детства. Я жила в Промышленном районе, училась в одиннадцатой школе, а у моего отца был офис на Некрасовской, 62, поэтому у меня ежедневно происходила миграция из микрорайона в центр города: шла из школы к отцу на работу, а вечером мы ехали домой. Получилось так, что на протяжении своего взросления я наблюдала отличия между разными частями города, и постепенно приходило понимание, что здесь почему-то город настоящий, а там, где я живу – не совсем. Осознание, что я хочу быть архитектором пришло в старшей школе (отец моей подруги был архитектором, и мне очень нравилось то, чем он занимался), но поначалу это совсем не было связано с историческим центром: преподаватели в университете пропагандировали достаточно модернистский подход к архитектуре, который был далек от идей сохранения наследия. Желание жить в историческом центре пришло на фоне окончательного осознания всех плюсов этой среды: захотелось найти аутентичную квартиру в старом фонде поближе к набережной – с высокими потолками, большими окнами, уютным двором и минимальным количеством соседей, потому что жизнь в микрорайоне ничего этого дать не могла. Но! На тот момент деньги на покупку жилья выделяли родители, и они идею со старым фондом не одобрили, мы купили квартиру в центре, но в новостройке.
Тут-то вы впервые и встретились с инвестором!
Ира: Да-да! Но мечта осталась. Поэтому, когда нам понадобился новый офис, мы целенаправленно искали помещение в историческом здании и – по чистой случайности! – нашли его здесь, на Молодогвардейской. А началась любовь к старому центру в детстве. Мне нравилось гостить у подруги, которая жила на улице Фрунзе в квартире с арочными окнами, четырехметровыми потолками и антресолью: пять минут до набережной, уютный дворик с перевернутыми лодками и атмосферой старой дачи – эти впечатления – самая светлая часть моего детства. Наверно, поэтому мне так хочется сохранить это пространство и так больно видеть, как оно разрушается.
Александр: У меня немного другая история. Я вырос на улице Больничной – это не совсем окраина города. Мне очень нравился район, где стоит цирк, Дворец спорта и «Шанхай» со своим сквериком, и в детстве мое восприятие города заключалось в транзите: чтобы попасть в центр, нужно было пройтись пешком. Но это никак не повлияло на мое решение заняться архитектурой – она мне просто нравилась. Любовь к старому городу пришла позже. Сначала мы с Ирой жили в районе рынка Шапито – и он сильно отличался от центра. Я не хочу сказать, что там какая-то ужасная среда, но хорошего там не очень много: монотонная застройка и серый вид из окна создавали довольно депрессивное впечатление, особенно в межсезонье. Если коротко: в нашем подъезде был наркопритон! И в какой-то момент у меня сформировалось желание сепарироваться от враждебного общества: купить свой участок где-нибудь за городом, построить дом и обнести его забором!
Ира: Но эта история не сработала, потому что у меня уже имелся опыт жизни в таком формате: у родителей была дача на девятой просеке, где в самом начале превращения этого района в самарскую «Рублевку» папа построил дом, в котором я жила с тринадцати лет. А поскольку я училась в строительном институте, зимой мне приходилось каждый день сначала тащиться по сугробам с планшетом и макетом до остановки шестого автобуса, на Ново-Садовой пересаживаться с него на битком набитый шестьдесят первый или полтинник, ехать до Ульяновского спуска и подниматься по крутой лестнице до института, все это время не выпуская планшет и макет из рук. И такое путешествие ждало меня каждое утро и вечер. Летом, конечно, было классно: бегать по лесу мне до сих пор намного приятнее, чем по многолюдной набережной. Но в то же время я понимала, что дачный участок – это вообще не вариант. Тем более что самарский двор предлагает такую же дачно-приватную среду с минимумом соседей, но при этом со всей городской инфраструктурой в пешей доступности. И я смогла Сашу в этом убедить.
Мне как бывшему жителю Промышленного района немножечко обидно, что почти все плюшки – красота, благоустройство и праздники – достаются старому городу. И всегда было интересно: почему бы не перенести часть университетов, например, и другой инфраструктуры поближе к бывшему ипподрому?
Александр: Просто у нас структура города не радиально-кольцевая, как в Москве, а векторно-лучевая. Так уж сформировалась Самара, что все образовательные центры расположены в исторической среде. И сегодня озвучиваются разные идеи, включая перенос в район стадиона «Солидарность Самара Арена» образовательного кампуса. С другой стороны, когда мы переехали сюда, для меня стало открытием, что, с точки зрения потребительских возможностей, периферийная застройка и Промышленный район дают больше преимуществ. Потому что хороший продуктовый магазин в центре надо было поискать. На первых порах для меня это было проблемой.
Ира: Я думаю, что идея с переносом филиалов – это хорошая история. На самом деле было бы здорово перенести на периферию хотя бы часть образовательной функции, чтобы немного сгладить эту постоянную миграцию через весь город. В то же время Промышленный район был изначально сформирован по принципу микрорайона. То есть сам тип среды и застройки там таков, что так называемый «настоящий город» не сформируется. Там слишком крупные кварталы, слишком большие здания, и при этом очень «рыхлая» среда с огромными дворами и ничейными пространствами. В Европе (например, в бывшем ГДР) подобные районы рекультивируют: прокладывают дополнительные улицы, превращают одиноко стоящие секции в периметральную застройку с живым уличным фронтом и небольшими, приватными дворами. Нашим периферийным районам также нужна рекультивация. Если просто взять и бахнуть в таком же огромном квартале филиал университета, это не решит проблему рыхлой среды и зависимости от транспорта. Изолированность, свойственная модернистскому подходу к градостроительству, – разделение территории города на крупные, оторванные друг от друга зоны делает жизнь в нем неудобной и вынуждает нас все время перемещаться куда-то на автомобиле или на общественном транспорте. Тем и прекрасен исторический центр, что здесь нет этого зонирования! Мой любимый пример – дом на ул. Куйбышева, ближе к Некрасовской, где на первом этаже базируется филиал детского сада, в глубине двора – жилая часть, где-то между ними сидят юристы, стоматологи и даже гинекологи, а на втором этаже – Департамент культуры. То есть в одном доме – целый город! И это, в принципе, правильно. Желание модернистов поделить все на зоны и всех расселить по микрорайонам было связано с развитием промышленности, которую нужно было дистанцировать от жилья. В нашу постиндустриальную эпоху это не нужно.
Александр: Понятие «пятнадцатиминутный город» – общемировое определение, подразумевающее, что все сервисы и функции, которые тебе необходимы, находятся в пятнадцатиминутной пешеходной доступности. И центр Самары этому критерию полностью соответствует. С Промышленным районом сложнее. Тольятти и вовсе автомобильный город, который вообще не был заточен на пешеходное перемещение. И это, к слову, отличный пример того, что технологии и менталитет меняются гораздо быстрее, чем реализуются градостроительные стратегии. Прошло всего лет сорок с тех пор, как у автомобильного транспорта был некий приоритет, а у нас уже есть индивидуальные средства мобильности, электросамокаты и электровелосипеды, для которых нет пространства в сложившейся планировочной структуре. В том же Тольятти много места, поэтому ему будет проще переформатироваться. Но нам все равно придется с этим работать, просто мы только-только начали осознавать масштаб проблемы.
Получается, эта инерционность по отношению с градостроительными решениями резко повышает стоимость ошибок, которые незаметны сначала и больно проявляются лет через десять?
Александр: Конечно. И сегодня мы практически не строим новых городов – они развиваются интенсивно, а не экстенсивно, без серьезных градостроительных изменений. И это общемировая тенденция. «Южный город» и «Кошелев» я не имею в виду, потому что это как раз ошибка, которая заметна сразу: мы создали скопление людей на периферии в среде, которая не сформирована как город. И та же компания «Древо» к нам обращается за помощью, потому что понимает, что город у них пока не получается. Уличный ретейл и общественные пространства очень медленно внедряются в микрорайонную застройку. Тем интереснее наблюдать, как общественные функции постепенно перебираются на просеки и там один за другим исчезают заборы.
Мне кажется, заборчики – это символ нашей страны и они не исчезнут никогда!
Ира: Это так – страна заборов!
Александр: Один из наших заказчиков – это компания, которая строит коттеджные поселки. И один из своих проектов в сосновом лесу они представили как клубный поселок, в котором не будет заборов. В итоге у людей, потративших серьезные деньги, возникает слом шаблона: им трудно представить свою жизнь без забора!
Ира: На самом деле очень классно, что начинают появляться подобные регламенты и девелоперы, которые выбирают, кто будет жить в их проектах. Буквально: если вы разделяете наши ценности, тогда вы нам подходите. Это правильный подход. Кстати, тему с заборами хорошо разбирают авторы книги «Страна заборов»: по большому счету российские заборы – это железный занавес, который так и не упал у людей где-то внутри. И у нас целое поколение выросло с желанием отгородиться от всего мира и всевидящего ока государства. Но менталитет постоянно меняется: волнами и циклами.
А можно ли говорить в целом о ментальности города как вот некого эгрегора? Потому что если Самара – город-курорт, то у него должна быть соответствующая некая там ментальность и атмосфера, чтобы не отпугивать туристов.
Ира: Мне кажется, мы часто забываем о том, что наш город – это по большому счету два города: закрытый Куйбышев и открытая Самара. И у этих двух городов совершенно разная ментальность. Самара, которая заканчивается где-то на Полевой, это, в основной своей массе, расслабленные и приветливые волжане, а ближе к Безымянке все ярче проявляется закрытый менталитет куйбышевцев-заводчан, привыкших к заборам и повышенной секретности. В 2018 году мы помогали организовывать проектный семинар для молодых архитекторов и назвали его «Самара – открытый город», в противовес тому, что Куйбышев всегда был городом закрытым.
Александр: Мне кажется, с ментальностью в нашем городе все хорошо. И это заметно сильнее, когда возвращаешься домой из Москвы с ее дисбалансом и понимаешь, что у нас, в общем-то, всего достаточно и все хорошо. И не надо нам мешать. Когда я приезжаю в Москву, то очень остро ощущаю, как все в стране централизовано в одном месте: и какие-то уникальные сервисы, и хорошая архитектура, и огромное, ненормальное, количество людей. И когда возвращаюсь, всегда чувствую, как же у нас хорошо. Нам ничего не надо, только не трогайте нас.
Ира: Я тоже, когда возвращаюсь из Москвы, люблю пройтись от железнодорожного вокзала по Красноармейской и вдохнуть этот, чисто самарский, человеческий масштаб среды. Интересно, что когда мы работали в Сызрани, много людей там говорили, что любят свой город за то, что в нем хорошо и тихо, в отличие от Самары, где шумно и слишком много людей.
Давайте перейдем от городских историй к вашей: говорят, чтобы проверить крепость семейного союза, нужен совместный ремонт. Вы эту задачу решали со звездочкой и сделали ремонт в старом здании. Расскажите, как все прошло и стал ли союз крепче?
Александр: У нас же архитектурное бюро, мы постоянно то на стройке, то в ремонте. Поэтому мы, скажем так, были подготовлены к тому, что нас ждет.
Ира: Это так! С учетом того, что мы постоянно вместе что-то проектируем и реализовываем, ремонт дома под офис стал просто одним из проектов.
Александр: Ира просто всегда загорается идеей, начинает фонтанировать решениями, и я в этот творческий процесс не вмешиваюсь, потому что просто не успеваю за ней. А когда все приобретает какую-то устоявшуюся форму, мы приступаем к реализации.
Ира: У нас такая история по жизни: я как воздушный шарик – очень легко могу воспарить в потоке идей и озарений, и Саше приходится периодически меня «приземлять», чтобы эти идеи подружились с реальностью и воплотились в жизнь. И это нормально. Прежде чем стать супругами, мы долгое время были друзьями, у нас огромная общая база ценностей и интересов. Тем не менее, мы стараемся работать над разными проектами, чтобы меньше конфликтовать.
А как сочетается ваша идеология воздушного шарика с громоздкой бюрократической машиной, необходимой для принятия каких-то градостроительных решений, с которой вам приходится сталкиваться в статусе советника губернатора на общественных началах?
Ира: Я общаюсь с заместителем председателя правительства по креативным индустриям – Анастасией Сорокиной. Она как архитектор и реставратор очень неравнодушна к Самаре и ее историческому наследию. В этом году прошло несколько выездных совещаний по градостроительным регламентам исторического поселения: вместе с чиновниками из всех причастных ведомств мы ходили по самым спорным кварталам и на месте обсуждали их проблемы и возможности – это суперпродуктивный подход в противовес кабинетным заседаниям. В целом, я давно поняла: для того, чтобы сохранить то, что я люблю, нужно очень хорошо разбираться в истории и очень четко понимать все механизмы и связи, действующие в городе. Только тогда получится влиять на ситуацию. Поэтому мой «воздушный шарик» прекрасно сочетается со структурным подходом и умением доносить свои идеи так, чтобы они воспринимались как конструктивные предложения, а не как возгласы сумасшедшего. Для этого пришлось перечитать массу литературы, разобраться в основах градостроительства и понять, почему одни районы города живые, а другие – мертвые. Поэтому, когда мне говорят, что нельзя сравнивать Самару с Нью-Йорком, я отвечаю, что нет никакой разницы в развитии городов – механизмы ведь одни и те же.
А что самое сложное, наверное, в работе человека, который хочет спасти наследие?
Ира: Самая большая сложность в том, сколько это сжирает времени. И когда у тебя двое детей, семья и какие-то еще проекты, порой ловишь себя на мысли: «Черт возьми, похоже я очень много времени уделяю общественной деятельности вместо того, чтобы побыть со своими детьми!» Ну и, конечно, очень тяжело постоянно разочаровываться. Но, когда среди разочарований встречаются такие истории, как победа по Элеватору после трех лет судебных тяжб, я понимаю, что все было не зря! Или когда новый губернатор подписывает список ценных градоформирующих объектов, и я осознаю, что теперь эти дома точно не снесут. Такие истории вдохновляют. Как и то, что я вижу изменения менталитета: раньше, когда я приходила на совещания, все чиновники были убеждены, что в историческом центре можно строить высотки. И это абсолютно нормально, и «Зачем нам эти гнилушки?» А на последнем совещании был только один человек с подобным мышлением. И вот, когда оглядываешься назад, оценивая сделанное за несколько лет, понимаешь, что в целом все идет нормально!
Александр: Мне кажется, сегодня одна из главных задач – убедить чиновников и инвесторов в том, что исторический центр может дать много бонусов городу, причем речь идет не только о финансовой прибыли. Тут же проблема не только в менталитете: у крупных застройщиков вся техника и производственные процессы заточены под высотное строительство, им сложно перестроиться. Для этого и нужны четкие правила и стимулы.
Ира: Как раз на эту тему мы спорили с новым министром градостроительства, который предложил снести половину квартала в историческом поселении, чтобы построить новую школу, которых в том районе не хватает. А мы показываем ему на здание Реального училища: восемь тысяч квадратных метров и потрясающая история. Невозможно? Да нет же: вот в сентябре прошлого года в Санкт-Петербурге открылась школа в здании Кавалерийского училища, которое практически близнец нашего Реального. И это здорово, что такие прецеденты создаются – мы должны использовать уже имеющиеся ресурсы – в историческом центре масса пустующих зданий, и их можно и нужно приспосабливать под необходимые городу новые функции. Это и есть самый прогрессивный и грамотный – интенсивный путь развития территорий.
Если Реальное училище можно спасти, это прекрасно! Но как относиться к таким ситуациям, когда практически на наших глазах рассыпаются здания, как, например, дом на Некрасовской, 61? Можно ли считать это естественным процессом и частью жизни большого города?
Ира: Это повод для переживаний, безусловно. Я специально изучаю историю реюза и редевелопмента, чтобы понимать, что наши исторические здания можно сохранить. На мой взгляд, нужно обращаться к работающим механизмам: у нас сейчас вся страна живет нацпроектами. Так почему бы не совместить программу по строительству новых школ, к примеру, с программой восстановления исторических зданий? Если мы можем выделить миллиарды на то, чтобы построить еще одну школу в условном «Южном городе», почему бы не выделить средства на спасение Реального училища с созданием этой школы в нем? Это роскошная локация для развития и здание, без которого не может существовать Самара. Если мы снесем его – это будет равнозначно тому, чтобы Монумент Славы положить горизонтально или перекрыть Волгу. Вопроса о том, нужно или не нужно сохранять Реальное училище, в принципе не должно возникать. И осознание этого факта нужно доносить до людей, для этого мы и ведем свою просветительскую деятельность. А для того, чтобы чиновники это понимали, их нужно переселить в исторический центр! Эту идею однажды высказал Виталий Стадников, и, мне кажется, он абсолютно прав: куда уходит власть, туда же уходят деньги. Власть ушла на просеки (там сейчас резиденция губернатора), и состоятельные люди пошли строить виллы на просеках. Если мы перевезем власть обратно в старый город, сюда же вернутся и люди с деньгами!
У меня остался последний вопрос: есть ли у вас какая-то мечта, которой вы можете поделиться?
Ира: «Дом птиц» стал примером возвращения зданию исторического облика с максимальным использованием его внутреннего потенциала. И теперь у нас есть мечта создать крутой пример современной архитектуры в историческом центре – объект, который гармонично сюда впишется и покажет, как можно здорово и правильно работать со средой. У нас есть задел для реализации этой мечты, но пока все далеко от конкретики. Если говорить о мечте в глобальном смысле, нам, конечно, хочется, чтобы в старом городе перестали сносить дома и осознали его безграничный потенциал, чтобы он стал абсолютным «городом мечты». Но это долгий процесс. Город – живой организм, и нам очень нравится наблюдать за тем, как он живет, быть частью этой жизни и по возможности менять ее к лучшему.
Текст: Денис Либстер
Фото: Михаил Денисов
Комментарии (0)