Доктор физико-математических наук и профессор кафедры технической кибернетики Самарского университета имени Королева Роман Скиданов вместе со своей командой создал фотонный вычислитель, который умеет обрабатывать видеоданные в сотни раз быстрее современных цифровых нейросетей и оперативно анализировать гиперспектральные данные, и мечтает о том, чтобы мир стал более рациональным.
Почему вы в свое время выбрали науку?
Можно сказать, что это была моя детская мечта – заниматься наукой. Мне очень нравилась физика, потом я увлекся вычислительной техникой, в какой-то момент у меня получилось объединить оба моих увлечения. А еще я много читал: сначала мне понравился образ ученого в «Затерянном мире» Конан Дойла, потом были братья Стругацкие, Лем и так далее.
Конан Дойл и Стругацкие обычно рисуют романтичный образ ученого, в жизни которого есть какие-то приключения. Теперь, когда вы сами стали ученым, можете сказать, насколько реальная жизнь отличается от книжной?
Я бы не сказал, что она сильно отличается. Если что, приключений хватает: поездки, испытания прототипов и так далее. А в нулевые и девяностые, когда каждая поездка на конференцию превращалась в своеобразное приключение, было еще веселее.
В отличие от ученых новой волны, которые пришли в науку, когда государство взяло курс на то, чтобы сделать науку great again, вы стали ученым во времена, когда нужны были определенные усилия, чтобы не опустить руки. Что помогало вам сохранять уверенность в завтрашнем дне?
В 1995 году уверенности в завтрашнем дне не было не только в науке, но и в любой другой сфере. Я подумал так: раз уж мне довелось жить в это время, я буду жить, занимаясь любимым делом. Отказался от попыток заработать много денег, выбрал монашеский практически образ жизни и настроился на то, что у меня много чего в жизни не будет. Зато будет наука. Я был готов к этому.
Если бы вы не стали ученым, как думаете, где бы смогли реализоваться?
Вариантов было достаточно много, включая возможность вернуться в родной поселок учителем физики.
Мне кажется, дети в вашем поселке были бы только рады такому учителю! Но сейчас же вы тоже преподаете, поэтому не могу не спросить: чему вы в первую очередь хотите научить своих студентов, если отбросить законы и формулы?
Моя задача – и не только моя, но и университета в целом – проста: научить людей учиться. Большая часть информации, которую мы втискиваем в студента, забывается: уже через год остается двадцать процентов, и это в лучшем случае. А вот умение находить информацию – это очень ценное приобретение. И человек, который вот этому научился, он не пропадет, куда бы он ни устроился. Даже если ему придется работать не по специальности: если мы научим его искать информацию и воспринимать ее, он сможет справиться с любой проблемой. «Все помнить – это безумие!» – так говорил один из моих преподавателей. Всегда можно вывести формулу, если человек умеет это делать. А сейчас и вовсе сложилась уникальная ситуация, когда любую информацию можно найти в течение нескольких секунд. Это очень ценное приобретение для человечества! Жаль, что оно так криво пользуется этим приобретением.
Скажите, как, по-вашему, изменилось научное сообщество с того момента, как вы начали свою карьеру?
Я начинал в тот период, когда все разрушалось, причем разрушение, как мне казалось, носило какой-то целенаправленный характер. Пережив этот период разрухи, я с удовольствием наблюдал, как систему пытаются в каком-то виде пересобрать, и смотрел, как финансирование науки переходило от советского типа к грантовому. Не могу сказать, что грантовое финансирование чем-то лучше советского, но нужно было на что-то перейти, мы перешли, и сейчас все работает довольно успешно. Ученые, у которых нет привычки сидеть ровно на стуле, подают заявки на гранты, пишут статьи и работают вместо того, чтобы жаловаться на то, что им слишком мало платят, добиваются неплохих результатов. Хотя проблем, конечно, хватает: сегодня мы, например, слишком завалены бумажной работой.
Из разговоров с вашими коллегами я понял, что сейчас формируется новый образ ученого: если раньше он почти не покидал свой кабинет, сегодня от него требуется быть и маркетологом, и администратором. Как вы к этому относитесь?
Я к этому не очень хорошо отношусь. Потому что административная работа и изучение рынка – это не моя функция. Почему получается так, что мне и моим коллегам приходится этим заниматься? Потому что идет некое давление на науку: да, вы должны заниматься наукой, но нужно как-то внедрять ваши достижения в жизнь, а тут уже сами. В итоге ученые вынуждены сами разбираться, куда пристроить свое изобретение, и довести его до состояния, скажем, предсерийного или даже серийного образца. Я, собственно, всегда стремился к тому, чтобы те вещи, которые я разрабатываю, заканчивались железкой. Причем это было даже в 90-е: свой первый прибор я тоже сумел довести до железки, правда его продали в Израиль.
У вас внушительный список патентов: можете сказать, каким из своих изобретений вы гордитесь больше всего? Или скорее так: какое из них больше всего вам запомнилось или повлияло на карьеру?
У меня, в общем-то, циклическая смена тематики, скажем так. У меня есть принцип: после того, как работа дошла до железки, деятельность в этом направлении можно потихонечку сворачивать – дальше уже ученики справятся. В 90-е я начинал с разработки оптико-цифровой системы для распознавания отпечатков пальцев, которая и досталась израильтянам. После этого я начал плавно менять тематику на оптическую микроманипуляцию и закончил свою работу созданием оптического пинцета, который сфокусированным светом может двигать предметы размером в несколько микрометров – живую клетку, или даже части клеток, или бактерию, например. Мы разработали установку, которая как приставка ставилась на микроскоп и позволяла перемещать объекты в нужную точку. Попытка запустить установку в производство через «Роснано» закончилась тем, что нам популярно объяснили расклад: на зарубежные рынки нас никто не пустит, а емкость российского рынка раза в два-три меньше суммы, которую нужно будет вложить в наш проект. Надеюсь, со временем наше устройство все-таки будет востребовано. И перспективы есть: сегодня наши коллеги из новосибирского Института физики полупроводников пытаются наладить производство отечественных модуляторов света.
Насколько это частая история, когда приходится обращаться к давно созданным технологиям буквально с опозданием в пять, десять, а то и двадцать лет?
Я бы не сказал, что это опоздание. Скорее задержка. И эту задержку легко объяснить: в 1991 году наша страна пережила что-то сопоставимое с революцией 1917 года. Получилось так, что дважды за век Россия пережила уничтожение научной и производственной базы. Восстановиться после такого довольно тяжело, но мы восстановились. Это хорошо! Но понадобится время на окончательное восстановление. Сколько? Трудно сказать. Сегодня я уже не занимаюсь оптической манипуляцией: после попытки внедрить железку посчитал, что основная цель этого цикла достигнута, а дальше биться лбом в стену смысла особого нет. Поэтому мы с моей группой переключились на гиперспектрометры – приборы, которые позволяют снимать изображение с сотнями цветов. То есть представлять каждый пиксель в спектр, растянутый в некую кривую. То есть мы не просто анализируем спектр, а можем видеть картинку на разных длинах волн и пытаться проводить анализ по сочетанию этих длин волн, чтобы увидеть то, что не видно невооруженным взглядом. Сейчас в Самарском университете имени Королева ведется малосерийное производство, потому что ни один завод с таким заказом не справляется. Мы уже продали больше двух десятков гиперспектрометров, а три наших прибора даже в космос слетали. Больше скажу: в какой-то период наш гиперспектрометр был единственным работающим на орбите российским гиперспектрометром.
Насколько приятно читать отчеты о том, что ваша система помогла спасти от лесных пожаров или найти какие-то новые месторождения?
Не знаю насчет месторождений: это наши конкуренты, которые работают в том же направлении, пытались поставить свой гиперспектрометр на горнодобывающую машину, чтобы она могла разрабатывать наиболее перспективные участки. Мы используем наши гиперспектрометры в сельском хозяйстве, где у них много вариантов применения. Например, адресное внесение удобрений, и адресный полив, когда поливальная машина регулирует интенсивность полива в зависимости от сухости участка. По оценкам наших партнеров из РосНИИПМ из Новочеркасска, такое ерундовое нововведение позволит на двадцать пять процентов в среднем увеличить урожай. В Беларуси наши гиперспектрометры помогают искать туристов, которые незаконно находятся в лесах: с воздуха их не видно, но деревья от длительного присутствия человека меняют спектр, и анализ гиперспектральной картинки помогает их обнаружить. Говорят, что за счет штрафов они уже отбили деньги, потраченные на приборы.
Насколько для вас важны дипломы, награды или статьи о практическом применении тех железок, до которых дошли ваши изобретения?
Скажем так: к дипломам я отношусь совершенно нейтрально. Лежат они себе в шкафу стопочкой и лежат. На стену их не вывешиваю. Да, общественное признание иногда греет душу, но в целом мне просто нравится заниматься тем, чем я сейчас занимаюсь. А дипломы, ну, это, скажем так, некая сопутствующая вещь. Может быть, и важная.
Скажите, как вы, как человек, который внутри нашей научной системы, оцениваете перспективы наши? Насколько хорош запал у потенциальных ученых, которых вы обучаете и готовите?
Да запал-то хорош. Просто сейчас приходится вытаскивать людей со способностями к науке из очень-очень локализованных групп: с университетского потока человека три-четыре могут заниматься наукой, остальные просто не хотят. Что меня немного удивляет: сейчас с точки зрения активности университет – очень хорошее место. Чловеку, который хоть в чем-то проявляет активность, достается почет, уважение и повышенная стипендия. Тем не менее очень многие вообще не хотят ничего, кроме как ровно сидеть на стуле. Вот это основная беда. А в целом мы уверенно двигаемся вперед: мы ищем молодежь, у нас есть возможность молодежь привлекать к научным исследованиям, и молодежь к нам идет. Со своей позиции мне кажется, что перспективы у нас есть, и неплохие. В некоторых областях мы даже чуть впереди всего остального мира: я говорю про так называемые аналоговые вычисления. Мы с группой сейчас ввязались в программу разработки оптического вычислителя, который, опять же, увязывается с гиперспектрометром: по сути я вернулся к разработкам, которыми занимался в 90-е годы, только на новом технологическом уровне. Если тогда обрабатывались единичные изображения, сейчас мы стремимся к выработке видеопотока.
Стоит ли человечеству в ближайшее время ждать какого-нибудь технологического прорыва или новых каких-то суперизобретений, которые изменят нашу жизнь?
Я думаю, что стоит. Здесь в большей части все завязано, конечно, на Китае, который вкладывают огромное средства развитие науки. И у них нет того жуткого перекоса в сторону электроники, который заметен в мире: в последнее время есть жуткий перекос в сторону электронных девайсов, а остальная наука финансируется постольку-поскольку. В итоге в некоторых сферах развитие почти застопорилось. В биологии, например, движение есть, но эту науку в последнее время искусственно ограничивает огромное количество юридических запретов, с которыми, на мой взгляд, переборщили. Несколько лет назад мне пришлось работать с офтальмологами: мы сделали устройство для проверки их идеи насчет моментальной операции по коррекции зрения. Идея была простая: мы сделали прозрачную накладку на глаз, чтобы в зрачок ничего не попало, сквозь нее светили лазером, получался локальный нагрев, и за счет того, что накладка имела определенные радиусы, глаз менял форму роговицы. В итоге человек буквально через пару минут выходит из кабинета с нормальным зрением. Но до производства разработка не дошла: слишком большое количество проверок успешно ее остановили. И это просто пример. А так я слежу за биологическими исследованиями во всем мире и вижу, как из-за запретов и зарегулированности некоторые ученые из США перебираются в Колумбию, чтобы вести исследования там. Поэтому прорывы возможны и в физике, и в биологии.
Роман, скажите, пожалуйста, о чем вы мечтаете?
Моя мечта – это простое человеческое счастье.
Счастье для себя, или как у Тарковского: чтобы никто не ушел обиженным?
Для всего мира – это вряд ли это возможно. Мечтаю о том, чтобы люди начали более рационально тратить свои усилия, чтобы люди побольше занимались наукой. Мне кажется, занятие наукой может привести нас к миру, который, с моей точки зрения, рациональный. Вот это моя мечта: чтобы вектор развития человечества сменился на нормальный, чтобы мы перестали зацикливаться на нашей планете и начали двигаться в пространство, чтобы мы начали больше уделять внимание физике, биологии и энергетике, чтобы мы перестали тратить столько времени на электронные девайсы. Мечтаю, чтобы мир чуть-чуть перестроился, в том числе и под действием моих работ. Сегодня человечество в ряде случаев просто накапливает знания, используя долю процентов имеющегося в нашем распоряжении научно-технического потенциала. Надеюсь, что в ближайшее время нас ждет много интересных открытий.
Текст: Денис Либстер
Фото: Снежана Фадеева
Комментарии (0)