Кандидат педагогических наук, доцент кафедры физического воспитания Академии имени Штиглица, выпустившая в свет более 10 000 студентов, рассказала своему ученику и арт-директору «Собака.ru» Игорю Можейко, как спасла сестру от смерти под обстрелом во время блокады.
Светлана Ивановна, что вы вспоминаете о блокаде?
В самом начале блокады фашисты разбомбили Бадаевские склады, где хранились все продукты для города на ближайшие месяцы. Помню, как моя мама с двумя сестрами принесли несколько мешков земли с пепелища, и первое время мы спасались именно благодаря этой земле. Промывали, фильтровали, варили, находили в ней и крупу, и сахар. Мы жили тогда в деревянном доме на Ординарной улице на Петроградке. Но первой же зимой нас выселили. Пришли матросы с Балтийского флота и сказали, что наш дом — важный стратегический объект, пойдет на отопление военных судов. Пришлось нам впятером с сестрами, мамой и братом перебираться в соседний дом на Теряеву улицу (сейчас Всеволода Вишневского) в 15-метровую комнату. Дали нам ее на первом этаже — чтоб не тратить силы на подъем по лестнице и быстрее добираться до бомбоубежища. Из мебели было только две кровати, круглая печь, как тогда у всех (батарей не было), и буржуйка — чтобы готовить еду. Остальное все сожгли. Ну, почти все.
Неужели каким-то вещам удалось пережить блокаду?
Уцелели два собрания произведений — Маяковского и Лермонтова, они до сих пор в моей библиотеке. Маяковский был с большими полями, и мой брат там рисовал картинки — танки, самолеты. А Лермонтова не жгли, потому что у нас в семье все его любили и читали. Это было юбилейное издание с иллюстрациями, выпущенное к 100-летию со дня гибели поэта.
Где работали ваши родные в то время?
Мама шила рукавицы на фабрике «Красный маяк» на Ораниенбаумской улице. Одна сестра служила в МПВО, вторая — рыла окопы в Озерках, в Лахте и на Поклонной горе, попутно работая на Монетном дворе. Все получали за работу карточки, среди которых были ненужные нам водка и папиросы. Ходили на стрелку Васильевского острова, где стояли зенитки, и солдаты охотно меняли их на хлеб. Мы с братом все время были дома — мама нас запирала и выходить запрещала. Но мы выбирались через форточку, чтобы поиграть с соседскими детьми.
Хватало ли продуктовых карточек?
Конечно нет, есть хотелось все время. На второй год блокады, когда уже стало ясно, что война надолго, все начали делать у дома грядки — выращивали лук, редиску. Однажды я объелась белены, она же сладкая на вкус, и заболела. Сестра повезла меня в больницу Эрисмана (теперь это Первый мед). Из-за меня ей пришлось пропустить работу, и когда на следующий день она вернулась, то узнала, что вся ее бригада погибла под обстрелом. Это была очень страшная ситуация, за прогул могли лишить карточек на месяц, а тут еще такая беда.
Как вы узнали, что блокада закончилась?
Из репродуктора, который стоял у нас в комнате. Такие репродукторы были в то время у всех. В основном передавалось тиканье метронома, которое учащалось, если была опасность бомбежки. Но иногда по вечерам репродуктор оживал. Мы с мамой и сестрой спали в одной кровати, чтобы было теплее, и вот лежим мы на перине (да-да, у нас была перина!), а тебе Ольга Берггольц читает сказки Андерсена. А? (Смеется.)
Как сказалась блокада на вашем здоровье и жизни?
Здоровье у меня было очень слабое, больное сердце, рахит. Мама и на прогулках-то держала меня в тени, так как на солнце у меня шла носом кровь. Я была ниже всех на голову, но характер всегда был боевой. Дружила только с пацанами, и они меня даже за девочку не считали, звали Мишкой, и я у них верховодила. Гоняли в футбол, дрались двор на двор, и, пока я платье на надела, меня так за девочку и не принимали.
А как произошло, что с больным сердцем вы занялись спортом?
Я не могла бегать, это я быстро поняла, но прыгать в высоту, толкать ядро, метать копье — почему бы и нет? Записалась в секцию легкой атлетики и неожиданно выросла (это в выпускном-то классе!) и стала показывать результаты. Упрямая была. (Смеется.)
Но профессиональным спортсменом вы никогда не хотели стать?
Нет, я считаю, что с помощью спорта мы должны гармонизироваться, а не зарабатывать деньги, портя себе здоровье. После школы я поступила в Герцена, куда меня охотно взяли, в отличие от Лесгафта, где мое сердце не прошло экзамен. (Смеется.) И после уже начала преподавать. Последние сорок лет — в Академии имени Штиглица. После института увлеклась походами и даже защитила диссертацию по туризму. Уверена, кстати, что именно благодаря походам я исправила свое здоровье. Всем советую чаще бывать на воздухе.
Что вы стараетесь дать своим студентам? Есть у вас любимчики?
Я их всех люблю, но особенно мне близки те, кто спорт воспринимает как часть культуры. Я вижу свою миссию не в том, чтобы выращивать тут чемпионов, а в том, чтобы прививать любовь к здоровому образу жизни. У меня специфическая аудитория — художники, скульпторы — гении, люди с подвижной психикой, и моя задача, чтобы они продолжали творить, а не прыгали с моста в речку.
Я вижу, как вы периодически берете в руки ракетку, встаете на корт и обыгрываете первокурсников. Как вы это делаете?
Понятно, как я это делаю, — я же опытнее их в сто раз, скорее нужно спрашивать, зачем я это делаю. Преподаватель обязан показать, что знает свой предмет, тогда и обучение пойдет гораздо эффективнее. А вообще, просто надо любить свою работу, вот что я тебе скажу.
фото: Игорь Можейко
Комментарии (1)