Панк-Дроссельмейер Никита Еликаров: «Балет — это ремесло инопланетян, а стиль — это твои демоны, которых познаешь и дрессируешь»

Я — единственный человек в россии, которому идут скинни

Никита, ты — главный фэшн-панк балета, которому одинаково идут и камзолы Дроссельмейера, и пиджаки Celine эры Эди Слимана. Как так вышло?

Фэшн-панком меня, наверное, никто никогда не обзывал. Просто я рос в Екатеринбурге в начале 2000-х годов и катался на скейтборде с нефорами из тусовки драмтеатра — модниками и классными ребятами. У меня вообще театральная семья: мать балерина, отчим драматический актер, папа музыкант. Мы жили в центре города, все приходили к нам: жарили курицу и слушали Pink Floyd. Мне уже тогда нравилось наряжаться — надевал мамины шубы с воротниками и танцевал под The Rolling Stones, воображая себя перед многотысячной толпой.

Как ты сумел совершить главный скейтерский трюк и съехать от родителей? Не каждому скейтеру по силам доехать до сцены Большого!

Я только сейчас начинаю понимать, насколько сильно переживал расставание с родителями, когда в 9 лет поехал в хореографическое училище в Пермь. Вместо комфортной жизни в прекрасной комнате, где тебе разрешают граффити на стенах рисовать, отправляешься в интернат и 8 лет выживаешь рядом с такими же демонами-подростками. Например, меня никто не научил финансовой грамотности — деньги сразу проедались на шоколадки, дальше по жизни так и пошло. Учусь сейчас вести себя хорошо.

Неистовое увлечение татуировками и коллекционирование архивов Saint Laurent и Celine — следствие финансовой (без)грамотности? Или просто новые шоколадки?

В юности, когда я перестал тратить деньги на шоколадки и перестал употреблять алкоголь, у меня в голове сработал переключатель. Началось с татуировок: я вырос в исписанных подъездах со стремными лифтами и прожженными кнопками, моя детская комната выглядела примерно так же. И концепция кринжовых тату — чем хуже, тем лучше — как будто бы оттуда.

У меня есть золотое правило: любая татуировка выходит из моды, поэтому нужно сразу делать ужасные тату: фолк-клеверочки, наручные часы на запястье и упаковку стирального порошка Tide. Еще пришивал к себе бирку Margiela, у нее классная концепция с четырьмя ниточками. Это же так просто — взять и пришить к себе бирку хирургической иглой.

Шмотки — тоже отражение моего внутреннего подростка, но уже чуть-чуть по- старше, который искусством интересуется. Я стал слушать Sex Pistols и носить Vivienne Westwood. Поехал в Лондон на гастроли и оставил там четыре зарплаты. После Вивьен я увлекся даркухой: Rick Owens, Boris Bidjan Saberi. Теперь отказался от полимеров и полиуретанов в одежде, не ношу кроссовки в принципе: слишком удобные и не стильные, не по-рокерски. Со временем влюбился в черные лакированные казаки Celine. А штаны становились все у́же и у́же: я вернулся к скинни-джинсам, которые носил с 15 лет, когда первый раз посмотрел «На игле» Дэнни Бойла. И без лишнего пафоса, я единственный человек в России, которому они идут.

Скинни-джинсы бодро возвращаются на подиум — в них нас переодевают Diesel, Acne Studios и даже амбассадоры оверсайза Balenciaga. Следуешь трендам и корам?

Стиль — это вам не мода, дорогие друзья. Стиль — это я. Стиль — это твои демоны, которых познаешь и дрессируешь. Никогда в жизни не буду носить модные, популярные вещи. Балет — это ремесло инопланетян, это искусство с большой буквы, а балеткор — для колхозников. Вот таби Maison Margiela — это обувь для людей, у которых в глазах есть что-то. А не для модников в стилизации с черными шортами и белыми высокими носками. То же самое, кстати, в музыке: я большой фанат группы Queen, но когда вышел фильм Bohemian Rhapsody, она звучала просто из любого утюга. Это превращается в “Smells Like Teen Spirit” Nirvana, которую теперь просто невозможно слушать, хотя это величайшая композиция. И да, я надеюсь, что когда-нибудь стану рок-звездой. Петь не умею, только кричать и пучить глаза.

Получится балетный крик — Эдвард Мунк встречает Эдгара Дега.

Балетный крик — да. Просто я до сих пор не совсем понимаю, как стильно монетизировать кристально чистое искусство, точнее себя в нем. Я могу прийти в татуировках в балетный класс, снять какой-нибудь ролик и быстро набрать миллион просмотров. Но это ужасный колхоз.

Но тем не менее ты прощупываешь почву для выхода из андеграунда: записываешь виральные рилсы Get ready with me, которые залетают на десятки тысяч просмотров.

Мой психолог учит не оправдываться, но да, записываю. До последнего держался трушным, но это выбор: либо остаешься в андеграунде, либо идешь на сделку, продаешься массам и получаешь деньги. А деньги я люблю. Мне 36 лет, я достиг возраста, когда можно пожертвовать собой ради финансовой безопасности. Есть мысль сделать танцевальный фестиваль. Еще у меня была идея запустить бренд женского нижнего белья. Концепция следующая: царская Россия, Матильда Кшесинская и Николай II, жирнейшая порода и бархат. Хочу, чтобы все блогерки, которые ходят на балет ради того, чтобы зачекиниться, носили мои трусы. А стилизовала бы первый кампейн Настя Соломеина: выглядит отбито, но рафинированно.

Кто еще из русской моды выглядит супер?

Рома Крихели классный — умнейший городской сумасшедший. Влад Лисовец импонировал мне с детства, он для меня главная достопримечательность Чистых прудов. И Данила Поляков — легенда, единственный и неповторимый. Мы с ним знакомились 10 тысяч раз, потому что он всегда ничего не помнил.

Ты артист или арт-объект?

Арт-объект — это Данила Поляков. А я — артист: это больше, чем арт-объект.

Большой белый хаос

Наметим истоки твоей субличности артиста театра: как из екатеринбургской комнаты с граффити перебраться в Большой? И почему именно через Пермь?

Сначала я уехал в Пермь, потому что там очень сильное хореографическое училище: во время блокады в город эвакуировали штат Ленинградского хореографического училища, нынешней Академии Вагановой. После Перми я сразу уехал стажироваться в Академию Русского балета, но через год сбежал из Петербурга в Москву. Вышел на Пресненскую набережную напротив гостиницы «Украина», глотнул волшебный воздух — и всё. С этого момента влюблен в город и в Большой театр — хотя у нас нет других театров.

Петербуржцы с тобой поспорят: нет никакой Москвы, только Мариинский театр!

Пусть спорят. Большой — это Вавилон. Это храм. Я первый раз вышел на историческую сцену в балете «Раймонда». Открывается занавес, играет Глазунов. Стою по центру на первом плане, вижу царскую ложу. Понимаю, что это место — симбиоз величия, пафоса, гнева, торга, в общем, один большой прекрасный хаос белого цвета.

Ты — виртуоз игровых ролей от Дроссельмейера до Кощея и Раджи. Нет амбиций расширить репертуар до Зигфрида и Солора и двигаться в сторону ведущих партий?

Безусловно, у меня были амбиции танцевать ведущие роли, однако из-за травмы не могу выполнять часть премьерских движений. Но я не выбыл из игры. Мои роли — это маски, которые как костюм Железного человека: на сцене вживаешься в образ и чувствуешь себя комфортнее, чем на репетициях. За столько лет эти маски так или иначе входят в метаболизм и учат всегда быть разным, будь то театр, поход в музей, поездка к родителям или занятия сексом.

Могут ли балетные костюмы стать маской по жизни — есть нестерпимое желание выгулять Дроссельмейера за пределами Театральной площади?

Если мы возьмем костюм Дроссельмейера, то он шьется так, чтобы в нем было удобно танцевать: в жизни такое не поносишь. Но если его прогнать через ChatGPT, то это спокойно мог бы быть Эди Слиман, вообще изи. Сочетание золота с черным бархатом, доломановские плечи, эполеты, гусарская шнуровка. Если бы меня впустили в мастерские театра, я бы первым делом побежал смотреть исторические кители и камзолы, которые можно классно стилизовать с казаками Celine.

Костюмы к какому балету мог бы сделать Эди Слиман?

Я думаю, «Кармен-сюита»! Было бы круто переобуть кордебалет в туфли-бабетки, как в осенне-зимней коллекции Saint Laurent 2014 года. И сделать весь сетап в черно-красной гамме.

С лучшими балетными фэшн-костюмами разобрались! Скажи, кто твои ролевые модели в хореографии — от патриархов до контемпорари-визионеров.

Безусловно и навсегда это будут Юрий Николаевич Григорович и Владимир Викторович Васильев. В 2025 году мы работали с Максимом Петровым над «Коньком-горбунком»: милейший и очень стильный петербургский хореограф с классным видением. Я вовлекаюсь в продукт настолько, чтобы чувствовать запах фильма, картины, балета. Тогда я верю создателю. Вот у постановок Макса запах есть, его все отличают. Еще советую сходить на «Жар-птицу», которую сейчас возобновили Андрис Лиепа и Игорь Пиворович, милейшие люди. А дальше неоклассики я не спускаюсь: контемпорари-хореография не дисциплина, а дроп русского балета, лучшего в мире.

Есть что-то, что раздражает в Большом и ты бы хотел институционально поменять?

Да, есть один чел, который мне торчит 5 тысяч рублей.

Черный лебедь и лошадиная сила

Прямо сейчас студент «Вышки» Илья Мигмун переодевает фэшн-див в birdcore-платья, созданные по мотивам костюмов Одетты и Одиллии. Почему «Лебединое озеро» — ключевой архетип, взятый модой из мира балета?

«Лебединое озеро» очень выстрелило за счет фильма «Черный лебедь» с Натали Портман, а это великие образы. Но вообще лучший лебединый лук — Бьорк в платье Marjan Pejoski на «Оскаре» в 2001 году.

«Черный лебедь» — это вообще русская скрепа! Какие еще фильмы про балет у тебя в топе?

Когда я был маленький, смотрел фильм «Авансцена» про American Ballet Theatre — такой балетный «Американский пирог». «Билли Эллиот» — очаровательнейше-крутой фильм! Обожаю британцев, обожаю мюзиклы.

Еще вышел сериал «Этуаль» — про постпандемийные обмены между парижской и нью-йоркской балетными труппами.

Не знаю. Название — шлак, как магазин парфюмерии с шампунями для лошадей. Кстати, очень неплохие от перхоти, я пользуюсь. Животное внутри меня должно быть с чистой, выжженной гривой — это и есть красота. Ковбойская эстетика, вестерны — это вообще мне близко. У меня дочери 12 лет, там сплошной родеокор: Анна занимается конным спортом, очень любит лошадей.

Уже выбираете вместе детские казаки?

Нет, дочь растет в очень консервативных условиях, чему я несказанно рад, а мода ее вообще не интересует. Мы с женой развелись, когда ребенку было два года, — и это лучшее, что мы могли сделать, потому что сохранили теплейшие отношения. Мы постоянно видим-я вживую, и я раньше жаловался на своих бывших женщин. Жене, а не дочери.

Пройдет пара лет — будешь жаловаться уже дочке.

100 %.

Фото: Андрей Кирсанов

Текст: Полина Шевцова

Продюсер: Екатерина Кузнецова

Стиль: Валерия Любченко

Визаж: Юлия Худякова

Волосы: Роман Коверга

Свет: Сергей Румянцев

Ретушь: Анастасия Билык