18+
  • Мода
  • Герои
Герои

Фэшн-легенда Андре Леон Телли — о «заклятой дружбе» с Анной Винтур и отношениях с Карлом Лагерфельдом. Отрывок из книги «Мои шифоновые окопы»

В издательстве «Одри» вышла книга «Мои шифоновые окопы» — автобиография фэшн-иконы и креативного директора Vogue Андре Леона Телли. В январе этого года легенда модной индустрии скончался в возрасте 73-х лет. В своих мемуарах Андре Леон Телли вспоминает о начале карьеры, семье, говорит о депрессии, расизме и подковерных модных играх и, конечно, повествует о дружбе с Карлом Лагерфельдом, сотрудничестве с Анной Винтур и самых громких и значимых съемках за всю историю Vogue. «Собака.ru» публикует отрывок из книги.

Я был негласным редактором по Карлу Лагерфельду; его присутствие в Vogue было чрезвычайно важно как в смысле контента, так и в финансовом плане. Анна (Винтур, — прим. ред.) не поручала мне самому писать о нем статьи, иначе это выглядело бы кумовством. Вместо этого она пригласила прекрасного журналиста из The New Yorker. Я был рядом, чтобы присмотреть и посодействовать. Карл, слега располневший, возлежал на диване с густым слоем макияжа на лице и веером, за которым он мог спрятаться. Мне нужно было сделать так, чтобы и Карл, и Vogue были счастливы. И, поскольку я находился как раз посередине, все сошлось идеально.

У нас с Карлом практически во всем было много общего. Его баловала мама, меня — бабушка. Он любил своего отца, хотя и видел его редко. Подобные отношения были и у меня с отцом. Мы оба находились на стадии набора изрядного лишнего веса. Я думаю, мы оба пережили унижение в детстве, но Карл никогда не распространялся о своих личных обстоятельствах. Хотя он упоминал, что мать в юности привязывала его к кровати кожаными ремнями, чтобы он не ел по ночам. Еще он рассказывал, что, когда ему было восемь, мать говорила: «Ты похож на меня, но не так хорош».

Нас объединяла любовь к книгам. И мы оба любили роскошь во всех ее проявлениях: тончайшее постельное белье, изысканные ароматы, точеные фигуры людей обоих полов, красивую одежду, мебель, машины. И мы оба находили вдохновение в классическом кино. Когда Карл был школьником, мать могла разрешить ему пропустить занятия и распорядиться, чтобы водитель отвез его в кинотеатр, где он проводил весь день.

Я столькому научился у Карла. Знания этого человека могли сравниться с Александрийской библиотекой, особенно в том, что касалось истории высокой моды. За обычным ужином он мог рассказать всю историю легендарного Дома Christian Dior, нарисовав на салфетке хронологию каждой кутюрной коллекции за десятилетний период. Я восхищался его страстью к Франции восемнадцатого века и мастерством в arts de vivre — искусстве жить.

Я на целый сезон был отлучен от показов, но усвоил ценный урок: не доверяй никому в окружении Кайзера Карла

Он мог моментально впасть в зависимость: его период ар-деко, который только заканчивался, когда я встретил его в 1975 году; его мемфисский период, который длился лишь миг; коллекционирование гобеленов и фарфора музейного качества, продолжавшееся почти два десятилетия. В последние годы жизни он обратился к современности, стирая прошлое, избавившись от редкого ковра Aubusson из Версаля, сохранив лишь одну любимую картину Кандинского и одну невероятную работу Николя Пуссена.

Даже обычная прогулка с Карлом в Café de Flore становилась захватывающей. А уж каково было провести с ним десять минут, сидя подле него, когда мы, вымотанные и уставшие, но довольные, выдержавшие бесконечное количество примерок, ехали домой или направлялись из бутика Chanel на улице Камбон в два часа утра после показа от кутюр или прет-а-порте. После каждого шоу я отправлял ему свои печатные или рукописные факсы или письма с комментариями о том, что я считал особо сильным в коллекции, а что, по моему мнению, могло бы быть лучше: макияж, шляпа, отрывок музыки, декорации.

Я никогда не спорил с ним по поводу коллекций Chanel. Хотя нет, однажды все же был такой случай. Он сделал огромные портретные шляпы из золотого ламе с бахромой, свисающей, как занавеска, перед лицом модели. Я этого не понял, и, на мой вкус, шоу было неудачным. Я поделился этими соображениями с коллегой Карлин Серф, которая тут же рассказала первому помощнику Карла Жилю Дюфуру, что я считаю новую коллекцию гротескной. И я на целый сезон был отлучен от показов, но усвоил ценный урок: не доверяй никому в окружении Кайзера Карла. Как и при Версальском дворе, придворные всегда наготове и ждут момента, чтобы занять ваше место и подорвать влияние на короля.

Но в конечном итоге мы всегда приходили к согласию. Я мог поговорить с Карлом, как никто другой. Вот почему я всегда сидел рядом с ним. Я всегда поддерживал его, когда он спрашивал мое мнение. Я бы никогда не назвал его работу уродливой или безвкусной. Я бы не стал открыто критиковать или принижать его действия. Если мне казалось, что какие-то моменты можно исправить, я просто предлагал разные варианты, и он мог попробовать. Иногда он прислушивался к моим предложениям, иногда нет.

Карл Лагерфельд и Андре Леон Телли во дворе Елисейского дворца на церемонии вручения ордена Почетного Легиона Анне Винтур, 2011 год
пресс-служба издательства «Одри»

Карл Лагерфельд и Андре Леон Телли во дворе Елисейского дворца на церемонии вручения ордена Почетного Легиона Анне Винтур, 2011 год

***

Помимо постоянной ежемесячной рубрики, моей основной работой в Vogue были выездные съемки, чаще всего с Хельмутом Ньютоном, одним из ведущих фотографов. Он работал исключительно со мной.

Чтобы снимать с Хельмутом, мне приходилось ехать к нему домой в Монте-Карло на Французской Ривьере и ужинать с ним и его женой Джун. Эти ужины могли длиться до двух-трех часов утра. На следующий день нужно было подняться рано и отправиться на поиски интересных мест для съемки на улицах в Сен-Тропе, Ницце и окрестностях. Изматывающее занятие, но, как только место было определено, съемка проходила быстро. Хельмут не снимал более девяти кадров, и остаток дня мы проводили у бассейна.

В их доме я встретил Каролину Монакскую. Перед ее приходом Джун предупредила меня: «По протоколу ты не можешь встать из-за стола и уйти прежде, чем это сделает Каролина».

Каролина осталась пить шампанское до трех часов утра. С ней было очень интересно, но она все никак не уходила! В конце концов я провозгласил: «Либо я засну прямо за этим столом, либо в кровати в спальне!»

Я принимал участие в съемках Бриджит Фонды в Монте-Карло, а также в красивейшей съемке купальников с Синди Кроуфорд. При этом всегда с обувью Manolo Blahnik. Я никогда не снимал без Manolo Blahnik. Вне зависимости от цели съемки в запасе у меня всегда имелась пара обуви, специально изготовленная Маноло Блаником.

Когда Иман заявила об окончании модельной карьеры, Хельмута Ньютона пригласили сделать ее последнюю съемку, и Анна направила меня в Монте-Карло в качестве стилиста. Это была одна из моих люби- мых фэшн-историй; в одном из кадров Иман обнажена (а она не позировала обнаженной для кого попало), на ней лишь золотые сапоги Yves Saint Laurent из парчи по колено. В другом кадре она в джинсах и жакете Chanel от кутюр. Диана Вриланд всегда называла Иман «возродившейся Нефертити». Хельмут любил с ней работать, потому что она всегда выкладывалась на двести процентов больше, чем другие модели. Сногсшибательные фотографии. И конечно же, она на самом деле не забросила карьеру модели.

Андре Леон Телли и Анна Винтур по дороге на показы коллекций прет-а-порте в Париже в 2000 году
пресс-служба издательства «Одри»

Андре Леон Телли и Анна Винтур по дороге на показы коллекций прет-а-порте в Париже в 2000 году

Однажды Анна отправила меня снимать с Хельмутом Антонио Бандераса. Антонио — на тот момент восходящая звезда фильмов Педро Альмодовара — еще не имел должного лоска. На нем были плавки из золотого ламе от Versace, больше напоминавшие облегающие трусы. «Андре, принеси мне зеркало», — велел Хельмут, и я помчался исполнять приказ. Хельмут не обсуждал со мной свои идеи, я был для него скорее обслуживающим персоналом. Он распылил тальк на зеркало и заставил Антонио симулировать вдыхание белого порошка.

Как только фотографии были присланы в Vogue, мне позвонила Анна. Она завопила: «Это женский журнал. О чем ты вообще думал?!» Я пытался объяснить, что на самом деле это был не кокаин, но это не остановило обрушившуюся на меня лавину. Я был в тихом ауте. На Хельмута она не орала. Я был редактором съемки и должен был нести ответственность. Фотографии не прошли цензуру, и больше меня никогда не отправляли работать с Хельмутом Ньютоном.

Это была одна из немногих съемок, о которых Анна когда-либо озвучила свое мнение. Она знала, чего хочет, и была уверена, что получит это. Спорить было бесполезно: она своего мнения не меняла. Она работала в активной связке с редакторами, но, когда материал был готов, редактировала его сама и ни с кем не делилась. Фотографии передавались в художественный отдел, и, возможно, она обсуждала их с арт-директором. Потом фотографии помещались на световой стол. Это был огромный стол, на котором хватало места для каждой пронумерованной страницы. Если ваш макет попадал на стол, бинго! Хотя его все равно могли вырезать при дальнейшей работе.

Если ваших фотографий не было на столе, вероятно, они были запрятаны в какой-то ящик и лучше о них было не упоминать. Поскольку я находился в Париже, то после отправки фотографий дизайнерам я звонил одному из ассистентов и просил удостовериться, попали ли мои съемки на стол. Если моя съемка не ставилась в номер, никакой обратной связи или комментариев я не получал. И я не собирался звонить Анне Винтур и задавать вопросы типа «Почему моя история не подошла? Не понравилась прическа? Или туфли?». Если вашего материала не было на столе, значит, Анне он не понравился и обсуждать было больше нечего. Никакой лишней болтовни, все по делу. Это было негласным правилом. Анна принимала решения, а все остальные, включая меня, должны были уважать их. Ни у кого не хватало смелости задавать ей вопросы.

Кроме Грейс Коддингтон.

Когда речь заходила о чернокожих моделях, Анна спрашивала меня, хорош ли кадр

Когда у Грейс Коддингтон вырезали одну фотографию из разворота, у нее случался нервный срыв. Она снова и снова пыталась убедить Анну изменить свое решение. Иногда она ее просто выматывала, защищая свои съемки. В очень редких случаях, когда ее материал браковался полностью, Грейс могла неделями быть вне себя.

Я понимал, что она чувствовала. Многие мои съемки также оказались в мусорной корзине без каких-либо объяснений. Многие. Многие. Это было ужасно — пройти весь процесс съемки, зная, сколько денег заплатил за нее журнал, и потом обнаружить ее в мусорной корзине. Сложно не расстроиться в такой ситуации. «Редакторы должны не тратить время попусту, а заняться делом», — только и отвечала на это Анна. Подобные удары обрушивались на всех классных редакторов Vogue — одни сносили их легче, другие тяжелее.

У нас с Грейс Коддингтон никогда не было серьезных разногласий. Конечно, существовало скрытое напряжение, но Анна никогда не сталкивала нас друг с другом. Анна спрашивала моего совета по одним вопросам, а Грейс — по другим. Например, когда речь заходила о чернокожих моделях, Анна спрашивала меня, хорош ли кадр. Когда она все же консультировалась со мной по поводу съемок, сделанных Грейс, та ходила по офису в глубоком смятении.

Была одна фотосессия Брюса Вебера с Майком Тайсоном и Наоми Кэмпбелл, которой Грейс особо гордилась. Съемка получилась смелая и дерзкая, сексуальная и опасная. Анна вызвала меня к дизайнерам и спросила, не считаю ли я снимки оскорбительными. Я ответил «нет». Нет, нет и нет. Грейс сидела рядом молча, но ее нахмуренные брови выдавали ее чувства: она была в ярости, что по поводу ее съемки интересуются мнением другого редактора. Анна же просто проявляла осторожность. И съемка пошла в номер, как и большинство других работ Грейс. Коддингтон была непревзойденным профессионалом и замечательным человеком. Я был привязан к ней и поддерживал ее творчество, а она — мое.

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: