Александр Шумилин, создатель независимого молодежного театра «Немхат», где актерами выступают студенты Пермского медицинского университета, а сценой – знаковые городские локации. Их спектакль «Пока все дома» вошел во внеконкурсную программу «Золотой маски 2021».
В этом году театру исполнилось шесть лет. За это время, наверное, было много потрясений, связанных с постановкой спектаклей. Сейчас все стабильно?
Мне не нравится вырождение, когда говорят, пришлите сценарий, мы почитаем и скажем вам, что убрать. Вроде мы адекватные люди, вряд ли будем показывать расчлененку. Здесь вопрос доверия к молодым. Говорить: «Сейчас мы вас научим и покажем, как нужно делать» – так не работает ни сегодня, ни всегда. Я вспоминаю, что это было самое тяжелое, но, слава богу, сейчас этого нет в нашей жизни.
Как сейчас можно охарактеризовать «Немхат»?
Это не театр и не театральная компания. «Немхат» – это вечное исследование. Мы делаем какие-то открытия, но открытия не с точки зрения зрителя, а с точки зрения нашего восприятия, опыта.
Сначала мы пробовали себя в стационарных спектаклях, когда выходили на сцену, играли и уходили. Пробовали сделать из пьесы «Чайка» мюзикл под песни Пугачевой. Я не называю это экспериментом, я называю это исследование. Мы наблюдаем за зрителем: что он выбирает, что ему нравится. Мне кажется это очень важно, поэтому «Немхат» – это вечное исследование.
Точно так же со спектаклем в бассейне «Пермское море». Со сценой у тебя уже есть картинка в голове того, как ты хочешь, как видишь этот спектакль. Но ты идешь в бассейн и думаешь «А как? А что?». Мы для себя каждый день столько открытий свершили, типа, вот здесь можно показать так, а сделав вот так, получится такой смысл. У нас репетиции были чисто, как тренировки, ребята даже подтянулись за то время и научились быстрее плавать. Пространство всегда помогает тебе вносить какие-то изменения, находить новые смыслы, что помогает в режиссуре.
Насколько совпадают ваша изначальная идея о влиянии площадки на постановку и конечный результат?
На самом деле они не совпадают, а в несколько раз превосходят ожидания. Ты берешь определенный материал и думаешь, как сделать так, чтобы идею и смысл материала раскрывал не текст, а именно пространство. Так работает site-specific art (с англ. предметно-ориентированное искусство – Прим. ред.), когда театру смысл и идею диктует пространство, место.
Вам нравится слово перформанс?
Да, нравится. Только очень многие в нем не разобрались. Даже наш пермский зритель если видит, что спектакль не на сцене, то говорят, что это перформанс. Хотя отличие найти очень просто: у спектакля есть начало и конец, а в перформансе начало и конец стихийные, не простроенные, заранее не продуманные.
Не знаю, как назвать вашего зрителя – зрителем. Пока смотришь спектакль-дыхание «Пермское море», в какой-то момент начинаешь рефлексировать, не обращать внимания на то, что происходит вокруг, начинаешь слушать свои мысли. Получается такая психологическая игра. Вы изучаете психологию, чтобы придумывать такие ходы?
Здесь работает пространство. Татьяна Джурова, эксперт «Золотой маски», отмечала зрительское участие в «Пермском море». Есть субъектность в перформерах, где они полностью описывают себя – уши, нос, глаза. И есть субъектность зрительская, когда зритель становится частью спектакля. Зрители ложатся, садятся далеко на трибуне, ходят все время вокруг бассейна и, таким образом, становятся частью сценографии. Вот эти два субъекта и делают спектакль. И это очень круто.
Ваши спектакли – это и есть сама жизнь, они естественны, как дыхание. Вы погружаете зрителей в свою игру, размывая границы между реальностью и искусством. Но театр – это ведь все-таки про изобразительное искусство?
Здесь нужно вернуться к понятию «современный театр». Его априори не существует, потому что «театр» – слово архаичное, оно существовало еще в XV веке. Когда мы говорим о театре, нужно относить его к слову «актуальный».
Драматургию мы подбираем под зрителя: что ему сегодня будет интересно, за чем понаблюдать, что посмотреть. Поэтому, когда мы берем эту жизнь, то думаем с точки зрения актуальности. Актуальности не форм, а драматургического материала. Чтобы зритель понял, о чем идет речь, чтобы было проще воспринимать, чтобы история была про человека. Я не пытаюсь придумывать что-то сверхъестественное про его желания, потребности, амбиции, хочу исследовать человека с точки зрения того, какой он сегодня. Дыхание – явный жест твоего присутствия, очень важный, чтобы друг друга видеть, слышать, чувствовать.
У вас есть какие-то критерии, идеалы или наставники?
Скажу, что не надо ни с кем советоваться. Мой критерий – внутренний. Театр – это не наука. Там нет формул, ничего не взорвется, если сделаешь вот так. (Смеется.)
Когда учился в театре, я научил себя не слушать тех, кто говорит мне, как надо делать. Если у тебя есть потребность и желание сделать, как ты хочешь, то ты должен сделать так, а если будешь слушать кого-то, не будет искренности.
Возвращаясь в начало, я ненавижу методички. «Чтобы поставить эту сцену, нужно сделать вот так…» – кто это сказал? Эти театральные этики сегодня не работают. Крепостной театр, куда актер идет на работу и хочет увидеть распределение ролей, – это тоже уже не работает. Человек свободен на столько, на сколько он свободен. С развитием технологий все хотят получать удовольствие, а когда в театре есть иерархия, – это не про 2021 год.
Поэтому я прихожу именно к тому, чтобы все делалось по любви, чтобы те, кто со мной работает, делали все по любви. Все мои студенты находятся на линейном отношении со мной, без иерархии. Чтобы не возникало крепостного театра, нужно всегда делать open call (с англ. открытый запрос – Прим. ред.), и на проекты придет тот, кто хочет участвовать в этом проекте. Я вижу, какие студенты заряженные, они сами просятся играть, и я только рад, что все меняется. Они в любое время могут уйти и вернуться. Непостоянность крута тем, что мы друг другу не надоедаем, и главное – никто никому не должен.
Почему в ваших спектаклях участвуют только молодые актеры?
Не только молодые, у нас есть актеры и за сорок. «Пермское море» только подразумевает молодых, мы специально набирали в спектакль людей до 25 лет, потому что было интересно посмотреть именно на эту прослойку, на то, как они воспринимают себя. Все в этом возрасте по милому наивны, с искренними эмоциями. Я был таким же. Сейчас мне 28 и понимаю, как бы я ответил. Когда тебе за тридцать, нет наивности, там есть доля цинизма, мы уже познали жизнь.
Что дает вам Пермь?
Я очень люблю Пермь. Года два–три назад пытался отсюда уехать, но это была наивность и максимализм. Потом раз – и остался.
Когда едешь в аэропорт, там висит «Пермский Край. Здесь начинается будущее». И я думаю: «Реально, может и здесь начинается будущее». У нас есть инфраструктура, молодежь поддерживают. Есть только одна проблема, и мы как раз сказали о ней в «Пермском море», это то, что нам молодым, творческим людям не дают ресурс. Поэтому и родился спектакль про миграцию. У меня есть много друзей, кто уехал из Перми. Это театральные критики, продюсеры, режиссеры, актеры, композиторы, драматурги. Они уехали отсюда только из-за того, что им не давали ресурс. Они все любили Пермь и хотели здесь жить. Я не против того, чтобы сюда приезжали режиссеры из других городов. Но дайте нам тоже реализоваться.
Еще одна проблема – исчезает коми-пермяцкий язык и культура, которым мы тоже должны гордиться. Об этом уже наш следующий проект.
Сама Пермь – не проблема. Я очень люблю Пермь и не хочу отсюда уезжать.
Текст: Анастасия Толкач, Виктория Абрамова
Фото: Алексей Ушаков
Комментарии (0)