Диана Вишнева — о жизни после рождения сына, спектакле с Ульяной Лопаткиной и отношении к Сергею Полунину

О современном балете 

Еще недавно я не понимала, как танцовщица на пике своей карьеры, имея возможность работать со всеми театрами мира, может уйти в стезю современного танца. А теперь отвечаю сама себе: во-первых, это жадность, а во-вторых, ограниченность. Даже в стенах таких прекрасных театров, как Большой, Мариинский или Гранд-Опера, многим балеринам становится тесно, ведь танец — нечто большее, чем классические движения, наследие и репертуар. Танец — это способ самопознания, который помогает талантливой балерине стать выдающейся артисткой с разными хореографическими техниками, языками и направлениями. 

Такие партии, как Жизель или Одетта и Одиллия, достаточно драматичны и глубоки. Они действительно трогают душу зрителя: он смотрит на танец балерины и понимает, что это нечто недосягаемое, фантастическое, потрясающее. Но очеловечение драматургии, вся глубина чувств познаются только через современную хореографию. И именно она способна раскрыть балерину: здесь нет школы, которая загоняет тебя в определенные тиски и душевные рамки. Нет жестких правил, форм, пропорций, поворотов головы, из-за которых ты теряешь себя настоящую. Нет необходимости действовать по определенным сценарию, структуре, линии. Ведь несмотря на то, что балерина доводит все движения и чувства до идеала, это во многом фейковая история, она не связана с ее нутром. Раскрыть его, избавить от зажимов, подарить балерине кислород помогают современное искусство, современная техника и непосредственная работа с хореографом: и ты уже не изображаешь из себя Джульетту, а действительно становишься ею. 

О профессиональной жадности

Классическое образование длится восемь лет, и все это время ты укрощаешь свое тело — ставишь спину, ноги, голову в определенное положение суставов.  К примеру, «закрывание» руки отрабатывается по миллиону раз с самого детства — и только за таким количеством рождается качество. Чтобы все это забыть, нужно либо поддаться гипнозу, либо провести серьезную интеллектуальную работу: компьютер в голове должен перезагрузить себя и компьютер в теле. Только потом на технику накладываются чувства, эмоции, жанр и стиль, и такой профессиональный рост может длиться лет десять. Когда балерина, наконец, понимает, как нужно танцевать, и чувствует себя профессионалом, наступает пенсия. Поэтому я и называю себя жадной: один год у меня за три-пять — за это время (как бы ни просило тело лечь и отдохнуть) нужно растить, познавать, развивать себя, в том числе через работу с хореографами. 

О трудностях обучения 

В Вагановской школе убивают любовь к своему телу и к пониманию движения этого тела. Балеринам приходится себя восстанавливать — мне в этом плане помог как раз современный балет. Но такое громкое слово, как насилие, к профессиональной школе применять спорно — это, скорее, дисциплинированная система координат. Преподавателю нужно как-то заставлять ребенка заниматься, поэтому иногда в ход идут не только слова, но и действия. Ребенок воспринимает это не на личный счет, а как некую систему координат, в которой существует. И самое главное, что при всех полученных синяках и травмах из школы никто не хочет уходить: если человека отчисляют, он рыдает крокодильими слезами и думает, что его жизнь рухнула. Но на самом деле лучше, когда некоторых танцовщиков отпускают рано, чем когда они в 25 лет поймут, что не соответствуют стандартам, что не могут занять достойное место в трупе, что не могут быть лучшими в театрах.

О Марте Грэм  

Долгое время меня воспринимали как молоденькую балерину, которая танцевала лишь спящих красавиц и эфемерных принцесс. Моя душа бунтовала: это лишь одна составляющая танца, я хочу совершенно другого для себя! Ходить по кабинетам и отстаивать свою точку зрения я считала бесполезным занятием — балерина должна доказывать своим телом, искусством и спектаклями. Я пыталась найти для этого внутренние силы в книгах, музыке и танцевальных жанрах, а в итоге обнаружила их в творчестве хореографа Марты Грэм. То, что она вкладывала в свои произведения, помогало мне почувствовать силу женщины: тебя 10 лет учат превращаться в воздушное, нежное и невесомое, а тут ты стоишь на сцене и чувствуешь будто весишь тонну.  

О закулисье

Любой танец — классический или современный — это большой труд, который со стороны кажется коротким и незначительным. Никто не видит, что на самом деле происходит за кулисами. Так, после партии с кастаньетами в «Дон Кихоте» меня ждала команда с нашатырем — слишком много сил и эмоций я отдавала залу. А однажды закончив танец Джульетты, я понеслась в кулису, не понимая, где нахожусь: обычно из-за сцены светят фонариком, но в тот момент я его не увидела. Побежала, наткнулась на штырь и упала навзничь: грохот был такой, словно рухнула декорация! Через мгновение я обнаружила, что на руке срезана кожа, на балетное трико льется кровь, а все вокруг суетятся и спрашивают: «Что случилось? Ты можешь подняться?». Тут же услышав музыку, во время которой я должна быть на сцене, я распихала людей и выбежала, хотя сначала не понимала, могу ли вообще стоять. Естественно, я дотанцевала спектакль: хорошо, что во время драмы не нужно улыбаться!

О студии Context Pro

В Contex Pro может заниматься любой, вне зависимости от наличия танцевальных навыков. Это продиктовано моим собственным опытом: однажды придя в студию в Нью-Йорке, я увидела абсолютно разных людей: одни мечтали танцевать с детства, другие хотели узнать балетные термины, третьи стремились привести тело в тонус. Зал делили профессионалы — Михаил Барышников и Александра Ферри и начинающие — пожарник и человек на коляске: все они выполняли одни и те же движения — никто не смущался, не комплексовал, не задавал вопросов потому, что получал то, что ему было нужно. Любой урок — это определенная концентрация и медитация, через которые ты не только погружаешься в движения, но еще и познаешь себя. Ради этого и открывалась студия.

О жизни после рождения сына

В век Галины Улановой и Майи Плисецкой балерины отказывались от деторождения ради профессии и ради себя на сцене. Они не знали, смогут ли вернуться в балет в прежней форме и смогут ли вернуться вообще. У меня же была настолько насыщенная и полноценная жизнь, что подобных вопросов не возникало. Ну, не вернусь я на сцену, и что? Зато у меня сын и самое желаемое большое счастье!

Я не занималась танцами во время родов: во первых, на то были определенные медицинские показания, во-вторых, я наслаждалась единственным в жизни шансом отдохнуть от балета. Уйти от мира, который сильно меня загрузил: фестивалями, студиями, карьерой, контрактами, именем, бесконечными обещаниями всем на свете. Казалось бы, Диана, какая беременность, какие роды? А на самом деле без этого спокойного времени я бы не прожила. К тому же, материнство — это огромный ресурс как для женщины, как и для человека в профессии.

В балет я возвращалась через другие пути и техники: пилатес, фитнес, гимнастику айкуне. Чтобы восстановить свое тело, искала его заново, договаривалась с ним, делала все, чтобы ему было лучше. Помогало еще и то, что со своим ребенком я действительно ожила: посмотрела на себя иначе как на женщину, организатора, балерину. В скором времени сыну исполнится год — и это точно самый счастливый год в моей жизни! 

О спектакле с Ульяной Лопаткиной

Мне очень хотелось вытащить Ульяну из ее подполья. Ведь какая несправедливость — такая балерина ушла и не попрощалась со своим зрителем. Хотя с другой стороны я понимала: если человек уходит от внимания, уходит за своими естественными переживаниями, то ему уже не так просто вернуться. Но видимо, за определенный период времени она смогла накопить в себе силу и энергию, чтобы выйти на сцену вновь и что-то сказать.

Получилось поистине грандиозное событие — прямо перед столетием Большого драматического театра! Хотя изначально мы даже не знали, к чему нас приведет выбранный формат домашнего чаепития, где одна балерина задает вопросы, а другая отвечает. На сцене все произошло быстро, а на репетициях мы общались 20 часов — я и Ульяна за всю жизнь столько не разговаривали! 

О Сергее Полунине

Это несомненно талантливейший профессионал, танцовщик. Но талант, несмотря на свою огромную важность, лишь капля в море труда. Балетный танцор — это шахтер: от точит себя, постигает, достигает и растет дальше. Сергей же решил, что добился всего в 22 года: да, возможно, но что потом? К сожалению, не нашлось людей, которые бы подсказали ему нужный путь развития, поэтому он пошел по пути лености. Я знаю его, я танцевала с ним — он внутри ребенок! Говорит о серьезных амбициях — создать трупу, балет, но при этом сам себя организовать не может. Не приходит на репетицию вовремя, уже на следующий лень устает, все болит. Полунин не дошел до мастера именно потому, что внутри незрелый. А чтобы быть зрелым, нужно пройти каждодневные трудовые тернии — с утра до вечера и с вечера до утра.

По каким-то меркам Сергей Полунин успешен: Instagram, фолловеры, съемки в фильмах и клипах. Но за этим успехом нет созидательности, нет того самого момента истины — со зрителями, с собой, со своим делом. Люди кричат и аплодируют ему на спектаклях, но тех, кто действительно хорошо разбирается в искусстве, современной хореографии и театральном действии, это не трогает и не захватывает. Для чего люди приходят в театр? Некоторые на люстру посмотреть. Некоторые — похлопать. Некоторые — увидеть человека, у которого миллион фолловеров. Сейчас все размыто. 

Об овладении профессией 

Когда я в Америке выхожу на сцену и слышу «enjoy» («наслаждайтесь!»), хочется ответить: «Да заткнитесь! Какой "enjoy"?». Ведь как раз в этот момент рождается серьезность происходящего: ты ждешь момента, который внутренне тебя поменяет, отменит реалии и погрузит в параллельный мир. Мир, в котором не думаешь, сколько времени, в каком ты году, что происходит в мире, какие санкции. Единственное, что тебя волнует, — это контакт со зрителем.

Танцовщик на сцене делает свое дело: если ты выходишь как Китри, то должна нести посыл радости, будто все действительно происходит в сентябре на площади в Испании. Включила улыбку, взяла веер и вышла — так не работает. Это глупость и самонадеянность — как раз, когда ребенка приводят в балет и он «энжоит». Но дальше идет овладение профессией, долгое и мучительное, все детали выступлений накапливаются годами.

Мне повезло, что у меня был учитель, который объяснял смысл технического жеста ради какой-то эмоции и донесения истории. Этот смысл вылился во внутреннее движение, которое помогало доказывать, настаивать, бороться с сопротивлением. Педагог говорит мне: «Ты снова против течения», — но это «против течения» дает мне делать то, что прежде всего хочу я. Теперь когда я выхожу на сцену и слышу «ты должна всем понравиться», то отвечаю: «Нет, не должна»

Фото: Никита Шубный, Ксения Каргина