Квартальный Надзиратель: Генеральский дворец на бывшей Грузинской улице

Журналист Адель Хаиров продолжает свой обход старинных особняков и приметных зданий Казани. Сегодня на его пути — дом Сандецкого.

Несколько правдивых историй из жизни дома Сандецкого

На перекрестке улиц Карла Маркса и Хамида Муштари стоит особняк с башенками и флюгером. До революции в нем проживал командующий войсками Казанского военного округа.

Типовой проект

Если мы заглянем в альбом «архитектурной моды» конца XIX века, пышно называемый: «Собрание фасадов, Его Императорского Величества высочайше апробированных для частных строений в городах Российской Империи», то, к своему удивлению и даже огорчению, обнаружим там образец нашего казанского особняка, близнецы которого стоят по всей России.

Но, справедливости ради, отметим: архитектуру Карлу Мюфке удалось перенести из альбома и удачно привязать к ландшафту один из красивейших типовых дворцов.

Внешний облик здания сохранился почти полностью (за исключением нескольких фрагментов кованой решетки), но внутри чудом уцелели лишь камины, а лепнина, картуши были безжалостно отбиты, трехпудовые люстры сняты, шелковые обои содраны, и все для того, чтобы легче проводить санобработку и изничтожать хлоркой бактерии. Объявили войну роскоши в тридцатых годах, когда в особняке устроили клинику для туберкулезных больных.

Ныне стены особняка украшает богатейшая коллекция икон и живописных полотен Федора Рокотова, Ивана Айвазовского, Карла Брюллова, Ивана Крамского, Ильи Репина, Ивана Шишкина, Исаака Левитана, Бориса Кустодиева и Николая Фешина.

В теплое время года, по вечерам в усадьбе Сандецкого собираются джазмены. Их слушают горожане и… Ленин из ракушечника в окружении модерновых скульптур.

Досье на хозяина дома

Александр Генрихович Сандецкий родился 17 августа 1851 года в Виленской губернии Российской империи под городом Вильна (ныне Вильнюс) в небогатой семье польских дворян, принявших православие. Образование получил углубленное в Полоцкой военной гимназии, во Втором военном Константиновском училище и в Николаевской академии генштаба.

В возрасте пятидесяти трех лет был произведен в генерал-лейтенанты. Служил на Кавказе, в Сибири, Забайкалье. 24 сентября 1907 года назначен командующим войсками Казанского военного округа, который занимал огромную территорию. В него входило десять губерний: Казанская, Пермская, Вятская, Оренбургская, Златоустовская, Екатеринбургская, Симбирская, Самарская, Саратовская, Сызраньская, Астраханская, и две области Уральская и Тугайская. Перевод этот в провинцию из столицы расценивался как понижение по карьерной лестнице. Сослуживцы генерала считали, что всему виной антипатия к нему Александры Федоровны, супруги Николая II. Причина - в резких высказываниях Сандецкого о бездушности швабов, их расчетливости, скупердяйстве. Немецкую речь он называл «гавкающей», а ведь это был ее родной язык.

Здание было построено специально для генерала Александра Сандецкого и его семьи. Деньги на строительство выделило Военное министерство Российской империи. Особняк имел обширный внутренний дворик с флигелем, конюшней и парком, где работал фонтан – из позолоченной пушки вверх била струя.

Как папенька сына на губу посадил

Во время Первой мировой войны сын Сандецкого, излечившись после ранения, по дороге из госпиталя на фронт на несколько дней прибыл в отпуск в Казань. Встречать сына на вокзал пришел сам генерал с семьей. Подошел поезд, проводник отворил двери, из вагона выскочил молоденький офицер в распахнутой шинели и тотчас кинулся на шею матери. Командующий округом был крайне возмущен, он одернул сына и прилюдно отчитал: «Как вы посмели, прибыв в округ, которым я командую и, видя меня, командующего, не представиться и не отрапортовать?!»

Генерал от инфантерии лично препроводил собственного сына на гауптвахту, где тот, отсидев пять суток на хлебе и воде, отбыл в полк.

Наказание лестницей

По этой мраморной лестнице лихо взбегали, цокая каблуками, юные адъютанты генерала с секретными пакетами, запечатанными сургучом, или с серпантином телеграмм. Они ходили, как и вся прислуга, по краю, не ступая на красную дорожку с изящным рисунком – «крылатые змеи, обвивающие золотой меч».

На красной ковровой дорожке, которой была устлана лестница в особняке, был выткан такой же символ, который мы можем видеть на фасаде купеческого дома О. Болдыревой по улице Кремлевской, 7.

Подтянутого хозяина дома коробили дебелые офицеры, которых он презрительно называл «салом» и любил гонять по этой лестнице, которую те прозвали «генеральским наказанием». Одного штабного подполковника со смешной фамилией Жбанчик, в котором наверное было девять пудов живого веса без сабли и медалей, он так умучил лестницей, заставляя того бегать за ним туда-сюда по каким-то срочным делам, что бедняга в конце концов скатился колобком по ступенькам и накрутил на себя ковровую дорожку, чем стал похож на мясной рулет. Он стонал в полуобморочном состоянии не в силах выбраться из плена. В это время, как назло, к супруге Александра Сандецкого с визитом прибыла местная красавица N, коей недавно делал предложение Жбанчик и получил «да». Она стояла перед зеркалом и прихорашивалась. В дверях показался Сандецкий и воскликнул: «Как это мило, что вы к нам сегодня пожаловали, сударыня! И как это кстати, ведь и подполковник Жбанчик как нарочно оказался здесь. Между прочим, где он? Ведь только что был здесь. Пантелеймон, посмотри в курительной». И тут подполковник расчихался. Его развернули, он стоял перед генералом и возлюбленной на четвереньках красный как рак и мокрый как водяная крыса.

Невеста презрительно отвернулась, а Сандецкий, беря ее под руку и уводя, бросил подчиненному невзначай: «Милейший, поросенок с хреном – ваш первый враг, а верные друзья – французская гимнастика, английский бокс и русская баня с прорубью». Говорят, через год венчание все же состоялась. Жбанчик лишился брюшка и третьего подбородка, зато стал полковником и заполучил мечту по имени N.

За свою службу Сандецкий был награжден десятью орденами, пятью медалями, тремя знаками отличия, благодарностью от самого императора. Он сорок лет своей жизни отдал русской армии.

В состав округа, который возглавлял генерал Сандецкий, входило 98 гарнизонов (Казанский был самым крупным – 50 тысяч солдат).

Во времена, когда в доме обитал генерал, повсюду висели тяжелые персидские ковры с ружьями, пистолетами и холодным оружием. Особой гордостью Сандецкого были английские каретные пистолеты с инициалами «АП», когда-то принадлежащие, как он сам уверял, самому Пушкину.

Когда строительство дома близилось к концу, написали письмо генералу, где спрашивали, какие инициалы выбить на щитах, украшающих фасад. Последовал ответ: «Я не граф и не князь, посему надобно оставить щиты пустыми для более именитого и тщеславного хозяина, который придет за мной следом».

Сандецкий был по натуре аскет. Среди офицеров поговаривали, что роскоши он чурается, презрительно обзывает гражданских «штафирками», ест грубый походный харч и спит четыре часа в сутки – под грубой шинелью, совсем как Наполеон.

На входе в городские сады по личному требованию генерала Сандецкого вывесили строгие таблички: «Вход солдатам, цыганам и гражданам с собаками – воспрещен» Также рядовым возбранялось под страхом гауптвахты появляться в кабаках и театрах.

Именной револьвер генерала, из которого он пытался застрелиться.

Генерал Сандецкий любил лошадей. Они у него были и в конюшне, и на стенах. После революции коллекция рассыпалась по частным собраниям, однако, две картины недавно выплыли на московском аукционе. Каждая с обратной стороны помечена переплетающимся вензелем «АС».

Портрет барона Мюнхгаузена в мундире кирасира, кисти Г. Брукнера, висел в кабинете Сандецкого. — Мне нравится его неунывающая дерзкая натура, — говорил генерал, — а еще недюжая сила. Известно, что барон мог, засунув три пальцы в дула трех мушкетов, поднять их высоко над головой.

Улица Карла Маркса, на которой стоит дом Сандецкого, когда-то являлась частью бесконечного Сибирского тракта, по которому гремели цепями каторжане, ехал в ссылку Радищев и Герцен, жены декабристов. Каждую пятницу ранним утром из Пересыльной тюрьмы под Кремлем в Сибирь отправлялся этап. Перед тем как покинуть город заключенные делали последнюю остановку у Варваринской церкви, где к ним выходил поп и совершал молебен. Генерал регулярно посылал своих слуг с корзинами хлеба и бутылями молока для раздачи преступникам.

Секретная комната

В начале семидесятых годов прошлого века дворец неожиданно выдал свою старую тайну. Казалось бы, во всем доме уже не оставалось неизведанного уголка – всюду излазили, все перерыли – однако, особняк не хрущевка, нашелся-таки один призрачный закуток.

Сторожем в ИЗО-музей тогда устроился первокурсник Казанского университета некто Варфоломеев с журфака. Студент оказался чересчур любопытный. Говорят, он был одержим манией кладоискательства. В редком фонде библиотеки имени Лобачевского раздобыл и срисовал план дома Сандецкого и по ночам стал сверяться, полагая, что генерал, заслышав канонаду приближающейся Красной Армии, запрятал семейные драгоценности в каком-нибудь тайнике. Неделю студент лазил по чердаку и подвалам, и наконец, на мансарде наткнулся на нестыковочку: на плане-схеме имелась маленькая комната два на три метра, что-то вроде гауптвахты, но в реальности ее не существовало. Просто толстая стена с потрескавшейся штукатуркой, и никаких намеков на дверь.

Варфоломеев ночами разбирал кладку, а утром приставлял к дыре шкаф, чтоб никто не догадался. И вот, вскоре образовался узкий лаз, который вывел к замурованной двери. Ломиком студент открыл хитрый замочек, надавил плечом и ввалился в секретную комнату для генеральских раздумий и печали. Пустые штофы со старинными мухами – тому немые свидетели. Никаких царских червонцев, никаких брошей, кулонов и тяжелых перстней, только маленький письменный стол с отброшенным в сторону стулом. Студент посветил фонариком и увидел чернильницу в виде пушки-единорога с прикипевшим пером-шомполом и именной револьвер с единственной пулей в барабане. На полу лежал скомканный и оплетенный паутиной листок бумаги. Это была предсмертная записка генерала, в которой он просил не трогать семью, указал место, где хранятся ценности. Скорее всего, верный «друг» дал осечку, а красноармейцы, ведомые предателем, внезапно ворвались в комнату и скрутили Сандецкого.

«Казанский телеграф» 12 ноября 1917 года сообщил: «В час ночи ротой солдат во главе с комиссаром Колчиным арестован командующий полками Казанского округа генерал Сандецкий».

Дверь в эту секретную комнату была так хитро устроена, что закрывалась сама собой и как бы растворялась в стене. По всей видимости, во время ремонта ее просто заштукатурили.

После ареста, одни обыватели говорили, что его той же ночью шлепнули, другие утверждали, что видели генерала в двадцатые годы в Москве, на Сухаревской толкучке. Ну, а третьи уверяли, что он сбежал в Париж…

На самом деле Александр Сандецкий был препровожден в Бутырку. После ареста генерала повели под конвоем по улице пешком к гауптвахте, которая находилась в Казанском кремле. По дороге к нему подбежал какой-то пьяный солдат и сорвал погоны, потом еще один – этот дал пощечину и сбил папаху. Конвой не препятствовал издевательствам.

Во время следствия Сандецкий вел себя вызывающе, критиковал советскую власть, учил грамотно вести допрос, и даже когда в 1918 году его поставили во внутреннем дворике к стенке – сам построил роту солдат и скомандовал «пли». Возможно из уважения к русскому генералу польского происхождения, тело его кремировали и урну с прахом отдали жене. Вскоре она уехала в Александрию, где и умерла в 1947 году. Прах Сандецкого захоронен рядом с ней на русской аллее местного кладбища.

Честь отдавать молодцевато!

Кроме предсмертной записки от генерала осталось еще два документа – это вырванный листок из дневника и военный приказ. Читая их, так и видишь в пороховом облачке портрет русского офицера, настоящего военного интеллигента, который прибыл в незнакомый город и рьяно принялся наводить в своей «епархии» армейский порядок.

Из Приказа войскам Казанского Гарнизона, датированного февралем 12 дня 1907 года: «Встречаю на улицах города нижних чинов, одетых разнообразно: одни ходят в мундирах, другие – в шинелях внакидку. Последняя форма не установлена. Предлагаю строго соблюдать главное однообразие в форме одежды. Коменданту каждый раз испрашивать моих указаний о переменах в форме одежды и точно исполнять ст. 28 Устава Гарнизонной службы. Господа офицеры ходят в шинелях нараспашку. Этого не допускать! Не дозволяется нижним чинам ходить в садах, по бульварам и в местах народных гуляний. Не увольнять в город нижних чинов без крайней в том нужды. Позаботиться, чтобы у себя в казарме они нашли все, что им необходимо как для службы, так и для отдыха. В день своего приезда в Казань, я встретил несколько нижних чинов даже на вокзале, среди толпы, к тому же одетых не по форме. Никто не подумал об удалении их отсюда! На будущее время встреченных одетыми не по Уставу буду отчислять в войска, а на офицеров налагать штрафные взыскания. Честь нижние чины отдают вяло, не молодцевато. Добиться в самом скором времени исправлений».

Дневники, которые вел генерал, видимо, были изъяты во время обыска и затерялись в архивах НКВД, но одна запись, процитированная им самим в письме своей жене, сохранилась: «Я понял, что стал стариком: вокруг неприветливые лица, чужие равнодушные люди. Я сам себе единственный друг в этом чужом мне мире, заселенном азиатскими племенами», – так он жаловался дневнику, мучаясь в Казани от одиночества до приезда семьи.

В ту пору он не любил свой особняк, где гул шагов долго вышагивал по этажам, разносимый эхом, и целыми днями пропадал в вверенных ему дивизиях. И все проверял, учил, муштровал. Солдаты уже не могли ходить нормальным шагом, и даже в уборной делали «ать-два», а прапорщики позабыли, какой вкус имеет водка, – сладкий или горький? И пили, как какие-нибудь купцы проклятущий чай с молоком. Тьфу!

С егерем Поликарпом генерал охотился на уток неподалеку от своего дома, спустившись на берег Казанки. Здесь же они удили щук и окуней.

Солдатские стандарты

Глубокий отпечаток на внешний облик дореволюционной Казани накладывало то обстоятельство, что в городе был расквартирован Каргапольский драгунский полк (ныне в этих «квартирах» расположилось танковое училище), а также было много военных учреждений. Барышни млели, а их предки немели.

В Казани распределение новобранцев по полкам происходило за городом на Арском поле (район ТРЦ «Корстон»). От каждого полка приезжала делегация для отбора солдат. Высокие шатены с правильными носами шли в Преображенский полк, блондины – в Измайловский, рыжие исключительно уходили в Московский (в народе их называли «жареными раками»), высоких брюнетов со стройной фигурой – в кирасирские полки, с усами – в гусарские, с бородой – в «вензельные» роты гвардейских полков, где они таскали на парадах тяжелые бунчуки, стяги и полковые орденские регалии. Великанов с широкой грудью брали в гвардейский флотский экипаж. И все это происходило без всякой ознакомительной беседы, чисто на глаз! При этом каждого новобранца хлопали по плечу, тыкали в живот, щупали за нос, засовывали пальцы в рот и даже заглядывали в штаны.

Генерал Сандецкий также принимал участие в призывной кампании и отбраковывал щуплых, косых и колченогих «чтоб русскую армию не позорили».

В праздники солдат строем водили в церковь, там они стояли шеренгами. У каждого гвардейского полка была своя церковь. Там делалось все по команде «на колени!», «молись!», «крестись!» и т.д. По схожей схеме происходило посещение домов терпимости, из казны на это нехорошее дело отпускалось по сорок копеек на каждого солдата в месяц, и официально эта акция именовалась «Днем облегчения».

Сама пришла

Во дворике особняка, притулившись к стене, стоит надгробие из белого мрамора, позеленевшее от кислых казанских дождей. Скорбный ангел, сложив ручки и крылья неутешно рыдает, заливая слезами высеченное имя покойной — Пелагея Романова. Как могильный камень здесь оказался? Какое он имеет отношение к Сандецкому? Стали искать ответ и оказалось, что когда в девяностых годах благоустраивали Арское кладбище, то одна именитая могилка с литой оградкой, с заказанным в Москве памятником, стала на пути прокладываемой среди захоронений новой дорожки. Сдвинули в сторону на пять метров, затем на десять, на пятьдесят… Так оно оказалось далеко за территорией кладбища. Случайно надгробие заприметил реставратор из мастерских ИЗО-музея Владимир С., он на своей «копейке» вывез дорогой камень сначала к себе домой, но когда жена начала наблюдать на кухне хрущевки призрак пьющий ея кофий, то притащил его на работу.

«Как же такую красоту бросишь? – оправдывался он перед директором. – Вот отреставрирую и вам на юбилей подарю».

Директор аж прослезился от такой заботы. Но самое удивительное не это, а другое. Оказалось, что у Александра Сандецкого и Пелагеи Романовой был роман на почве обоюдной приязни. И, говорят, даже имелся плод любви – в виде карапуза с щеками как красные яблоки. Внезапная и жуткая смерть Пелагеи с сыночком в 1912 году потрясла весь город. Генерал подарил своей любовнице модную соломенную шляпку с длинной булавкой, торчащей как антенна. Однажды, когда дама с ребенком прогуливалась в окрестностях Казани, началась гроза. Первая ветвистая молния ударила в дуб, вторая – похожая на вилы подожгла мельницу, третья одинокая как пика вошла в булавку и убила наповал сразу обоих. В письме своему другу – генерал-майору Никольскому Сандецкий пишет такие подробности: «Они лежали как живые, обнявшись. Лишь обуглились и дымились ботиночки на их ногах, на земле только гвоздики остались».

Сапог со стихами

Как вспоминал писатель-шестидесятник Василий Аксенов «свои первые стихи о любви к соседской девчонке Яне, после того, как их нашла под матрасом тетка и обхохоталась, я зарыл в саду туберкулезной больнички под добрым львом». В те годы, когда в Казани жил Аксенов, такая больница размещалась напротив его коммуналки, в доме Сандецкого.

Писатель сообщал также такие подробности: «Сунул я их в яловый сапог, которым самовар во дворе раскочегаривали. Туда же положил, скатанную трубой, тетрадку с первыми своими неумелыми рассказами. Удивительно, как только закопал сапог, так сразу любовь моя к Янке прошла – испарилась, и я по уши втрескался в Люцию».

Дворовый товарищ его Рустем, сын татарского писателя Аделя Кутуя, писал о хулиганствах, которые они вытворяли. Как-то поздним вечером 7 марта отпилили с ограды дома две чугунные розы, чтобы наутро преподнести «невянущие вечные цветы» своим девчонкам.

Пианино «из дворца»

Прошлым летом в одном из антикварных салонов города неожиданно всплыло немецкое пианино из дома Сандецкого. Нынче товар этот не ходовой, к тому же инструмент требует серьезного ремонта и настройки, и хозяин приобрел его за бесценок соблазнившись историей, которую рассказал последний владелец пианино. Семидесятилетний казанец Талгат Саитов, бывший учитель музыкальной школы, сообщил, что дед его работал у генерала Сандецкого садовником. Когда пришли красные, то прислуга растащила из экспроприированного здания все, что попадалось под руку. Разбили на неровные куски даже зеркало из вестибюля, так как оно не пролезало в двери! Садовник, утомившись поливкой, вздремнул на лавочке, а когда протер глаза, то особняк был уже пуст – пришлось ему тащить пианино. Первое время пытались продать, да людям тогда было не до музык! Ну, стали использовать как обеденный стол, а сын начал одним пальцем колотить по клавишам. Шли годы, появился внучок, этот уже двумя пальцами легко извлекал из инструмента хаос, что-то вроде пьесы «Косая хромоножка» Софии Губайдулиной. Генеральское пианино определило его будущую профессию, вместо того, чтобы идти в слесаря, он пошел в пианисты. Если верить деду, сам генерал неплохо музицировал, а жена его пела романсы. Да так красиво, что даже конюх Хабибрахман прекращал бить лошадь по лицу и говорил «якши» («хорошо»).

Как генерал художников отбрил

Рассказывают, что как-то к генералу явились трое художников и предложили купить свои картины. Разложили прямо в фойе на кафельном полу. Генерал, нахмурив переносицу, долго ходил среди холстов и картонок, а потом сказал откровенно: «Господа, вы на меня не обижайтесь. Я человек военный, поэтому говорю прямо. Такие картины может нарисовать мой ахалтекинец Ратмир, если только его хвост в краску окунуть, бумагу подсунуть, и дунуть ему в ухо. Шедевр сделает, я вас уверяю». Но все же велел накормить троицу и дать каждому по серебряному рублю. А это были: Николай Фешин, Александр Родченко, Давид Бурлюк. Потом он, правда, с Фешиным сдружился и даже заглядывал к нему в мастерскую. Перед самой революцией тот делился с ним своей идеей, что хочет написать большое полотно, где покажет опьяненных кровью забойщиков, которые сдирают кожу с коровьих туш. Первоначально художник хотел использовать вместо красок бычью кровь «для пущей правдоподобности». Однако Сандецкий отговорил: «В таком случае первыми и последними вашими зрителями будут мухи» Тот согласился. Кстати, теперь эта картина под названием «Бойня», висит в особняке Сандецкого в Фешинском зале. Искусствоведы считают, что художник чувствовал приближающиеся потоки крови, в которой захлебнется Россия в 1917 году.

В запасниках ИЗО-музея хранится большая коллекция карандашных рисунков обнаженной натуры, которую сделал Николай Фешин в мексиканском городке Таосе. Картины настолько вызывающие, а позы такие бесстыжие, что дирекция музея не решается показывать эти работы широкому зрителю, боясь нездорового ажиотажа.

Золото Российской империи

Генерал Каппель, когда брал Казань, еще не знал, что командующий Казанским округом уже расстрелян. В Санкт-Петербурге они дружили семьями, потом переписывались. В сентябре 1918 года, войдя в город, Владимир Каппель с отрядом устремился к дому Сандецкого. На улице Грузинской (ныне Карла Маркса) из окна дома, принадлежащей цветочному купцу по фамилии Ге, внезапно застрочил пулемет, уложив троих бойцов. Пришлось прямой наводкой из пушки истребить гнездо большевиков. Брешь потом просто заделали, не восстанавливая оконные проемы. Через год один из сопровождающих Владимира Оскаровича Каппеля прапорщик Тихон Поромонов утверждал на допросе, что за ними ехал автомобиль, груженный тяжелыми опломбированными ящиками, которые по приказу генерала они погрузили из подвалов Казанского госбанка (сюда из Москвы подальше от красных был перевезен весь золотой запас Российской империи, – прим. ред.). Выяснив, что Сандецкий был схвачен ЧК, генерал обошел опустевший дом командующего и велел ехать в тот самый дом, который был обстрелян из пушки. Найдя там удобным один подвал, велел перетаскать ящики туда. Теперь остается только догадываться, для чего Каппелю понадобилось часть золотого запаса оставлять в Казани и прятать в первом попавшемся доме? Но что интересно, в доме купца Ге, в шестидесятых годах действительно был найден клад, о чем даже писала «Советская Татария», только это было фамильное столовое серебро с фарфором и большая библиотека хозяина. А золото Каппеля быть может все еще пылится где-то там и ждет своего часа, чтобы ослепить глаза кладоискателя.