Куда идет русский язык: мысли филолога

Чтобы разобраться, действительно ли иностранные слова угрожают нашему языку и национальной идее, сайт «Собака.ru» поговорил с филологом. Доцент кафедры русского языка и методики преподавания, ученик профессора Г. А. Николаева Даниил Копосов рассказал о книгах с опечатками, законопроектах Жириновского и общении в интернете.

Русский язык никогда не был в упадке и никогда не будет. Что такое язык? Это средство общения, он используется. Да, сегодня никто не говорит красивым языком Пушкина в обиходе, но это естественно, это норма.

Язык – это язык. Это средство общения. Ну, допустим, наше правительство вдруг запретит русский язык или попытается заменить его английским, то нация, народ – исчезнет, пропадет. Государственность определяется только языком. Пока мы говорим по-русски мы народ, мы нация. Мы можем сломать хребет кому угодно. Как только мы лишимся своего языка, то извините, простите, Excusez-moi.

Во многом язык меняется благодаря переходу общения в виртуальный формат. Разговаривая в интернете, люди трансформируют язык, используют сокращения. Однако такая игра слов не может вредить общей грамотности, потому что грамотность воспитывается в семье и в школе, а не в интернете. Моя дочь пишет «пжлст» вместо «пожалуйста», «спс» вместо «спасибо». Я не считаю, что от этого она теряет в рассудке и интеллекте. Бывает, люди продолжают говорить так и вне интернета, какие-нибудь «окай», «хз», но такие вещи не приживаются, если мыслить поколениями, то эти словечки очень быстро уходят.

Русский язык в школах преподают хорошо. Другое дело, что существуют территориальные национальные особенности. Если говорить о речи абитуриентов из Дагестана, Чечни и Ингушетии, то их речь, мягко выражаясь, не то, что не грамотна, она совершенно неграмотна. Но если мы рассматриваем абитуриентов из Москвы, то их речь может быть грамотной, полуграмотной или уместно грамотной. Так что не следует объединять разные республики одним экзаменом.

Жириновский предлагает ввести штрафы за использование иностранных слов. Ну что ж, пока мы терпим Жириновского – мы будем терпеть и его глупости.

Те, кто разворачивают кампании против мата, не знают, что такое ругань. Я могу, глядя в глаза, сказать пять матерных слов. И никому не будет некомфортно от этого, потому что будет понимание, что я перечисляю какие-то термины. А вот если я, не дай Бог, скажу, что вы полненькая девушка – вы можете обидеться.

Мы все договорились, и при этом не требовалось никакого решения Госдумы, говорить о думающей машинке как о компьютере. Верно? Ноутбук, нетбук и так далее. Мы приняли эти слова, поскольку приняли эти реалии. Если кто-то в Госдуме считает, что каждое слово должно иметь эквивалент, то пусть он эти эквиваленты найдет. Я смеялся уже пару раз над тем, что ни один закон, направленный против педофилов, в течение 10 лет, Госдума не приняла. Может быть, если назвать педофила «детолюбом», то это поможет? Вот, что мне интересно. Вот, что мне важно.

Меня тоже раздражают ошибки в речи и на письме. Но я никогда не сделаю из этого жупел и не буду этим махать, как флагом. Моя работа – поправлять людей.

Логика многих борцов за правильность речи такова: человек, который любит русский язык, должен обязательно поправлять тех, кто делает ошибки. Это допустимо. Каждый порядочный человек поправляет другого. Это то же самое, когда ребенок говорит: «Мама, сейчас мультики начнулись». «Не начнулись, а начались», – скажет мама. Я считаю, что это красиво, уместно и грамотно.

Я читаю книги только с опечатками. Всегда. С 1993 года нет книг без опечаток. Я сам себе подрисовываю исправления, но читаю книги с опечатками.

Моя девятилетняя дочка для меня идеальный носитель русского языка. Может быть, она где-то и косноязычна, где-то крива. Но когда я умру Лезька, моя Елизавета, будет тем человеком, который будет говорить на классическом, литературном русском языке. У нее на планшете «Евгений Онегин», «Тарас Бульба». И «Онегина» она читает, как солнышко поет. То есть слово к слову. Не всегда она понимает эти слова, но текст идет сам. Ей комфортно читать его.