Журналист Адель Хаиров, углубившись в прошлое, забрел туда, куда до революции вход с нравственностью был строго запрещен, ее оставляли за порогом.
В здании гостиницы, которая называлась на европейский манер «HoteldeKazanП.В. Щетинкина» (бывшая гостиница «Казань»), когда-то целое крыло снимала польская труппа актрис. Гастроли девушек затянулись на три года, все это время они репетировали спектакль «Варшавский Амур» – так называли эти «нумера» между собой клиенты.
Домов, где зажигали по вечерам красные фонари,в городе было много. Совсем неприметные, скорее даже скромные. Они светились в ночи глазами змея-искусителя. Внутри пошло хохотали, чокались и шептались по углам: шу-шу-шу...
Красна изба не углами, а девками
Уездный город, это не только гостиный двор, магистрат, театр и чахлый сад с хилым фонтаном, но и так называемые «веселые дома». Куда, как правило, направлялись после трактира – по ниспадающей!– приняв для петушиной храбрости графинчик. И там уже «вкушали» плотский грех, а утром опять возвращались к своей повседневной жизни. Старики, перелистнув сальную страницу вчерашнего загула, усердно дули на блюдце и рассуждали о падении нравственности, которая «таяла сахарком в кипятке блуда», а молодые самцы, взяв петцольдовского пива, раскрасневшись, смаковали подробности визита в бордель. Вспоминали новенькую Соньку, совращенную помещиком, которая только что получила билет проститутки. То, что короток век таких Сонек, как бабочек-однодневок, никого не волновало. Похоже, только Куприн пожалел ее в своей «Яме».
В Казанской губернии насчитывалось двадцать три дома терпимости, где трудилось сто сорок девять женщин. В самой же Казани таких домов было семнадцать, и по количеству она опережала Нижний Новгород, Самару, Пермь и даже Киев. В Петербурге их насчитывалось шестьдесят девять, в Москве – сто двадцать четыре.
«В четырнадцать лет ее растлили, а в шестнадцать она стала патентованной проституткой, с желтым билетом и с венерической болезнью. И вот вся ее жизнь обведена и отгорожена от вселенной какой-то причудливой, слепой и глухой стеной. Обрати внимание на ее обиходный словарь – тридцать-сорок слов, не более, – совсем как у ребенка или дикаря: есть, пить, спать, мужчина, кровать, хозяйка, рубль, любовник, доктор, больница, белье, городовой – вот и все. Ее умственное развитие, ее опыт, ее интересы так и останутся на детском уровне до самой смерти…»
В "Hotel de Kazan Щетинка" (бывшая гостиница
"Казань") когда-то целое крыло снимала польская труппа актрис. Гастроли девушек затянулись на три года, все это время они репетировали спектакль "Варшавский Амур" - так назвали эти "нумера" между собой клиенты.
Редко кто из казанцев не захаживал на греховную улицу. Гимназисты, студенты, профессура, чиновники, актеры, ремесленники, полицейские, военные, вдовцы, женатые… Считалось само собой разумеющимся «отметить» свое совершеннолетие в публичном доме. Даже некоторые продвинутые папеньки приводили сюда своих половозрелых сынков, где они, пыхтя, теряли девственность. Купцы чистопольские, елабужские, мамадышкие, тетюшские нарочно устраивали себе раз в месяцвеселые «ярмарки», так они называли командировки. Что дома – грех, то в Казани – баловство!
И даже «пастухи овец православных», которых именовали сокращенно – п.о.п., и те бывало, заглядывали на красный обжигающий огонек.
В Казани из 330 официально зарегистрированных на 1900 год проституток было: 162 польки, 93 украинки, 32 русские, 25 бессарабок, 6 калмычек, 5 чувашек, 4 татарки, 2 еврейки и 1 девушка без национальности.
Как поп грехи отпускал
Вторая древнейшая профессия охотно писала о первой. «В окружном суде предстоит рассмотрение небывалого процесса. Отец Яков заявил, что подвергся ограблению в квартире проститутки Григорьевой, где у него были сорваны золотой нагрудный крест, часы с цепочкой и вытащены кошелек и бумажник с 60 руб. денег. Григорьева сказала в свое оправдание, что была вынуждена обокрасть потерпевшего, так как не получила от него условленного вознаграждения и платы за выпитое вино», – такая вот новость была опубликована в разделе «Происшествия» в газете «Казанское Эхо».
Старую прессу сейчас особенно интересно читать. Перед глазами оживают горожане, прах которых лежит себе под серым камушком и уже ничего не хочет, ничего не просит.
Публичные дома высшего разряда рассылали своим клиентам рекламные буклеты с фотографиями проституток и ценами.
«МАЛЬЧИК аккуратный с красивым почерком и хорошо пишущий на машине «Редингтонъ» желает поступить к частному лицу».
«ЮЖАНКА интеллигентная, знающая основательно хозяйство ищет место экономки к одинокому мужчине».
«ИНСТИТУТКА, кончившая Высшие курсы с золотой медалью и изучившая основательно за границей французский язык, дает уроки состоятельным мужчинам».
«ФРАНЦУЖЕНКА молодая привлекательная с дипломом, располагает еще свободным временем. Адрес в редакции».
Давид Бурлюк, обучаясь в Казанском художественном училище, любил ходить в публичный дом рисовать. Заплатит за девушку и заставляет ее позировать. Да так у художника все криво выходило, что вскоре его перестали пускать.
«ПРЕДЛАГАЕМ приобрести Дневник Монахини. В этой книге яркими красками изображена интимная жизнь католических монахинь. Книга читается легко и с захватывающим интересом, выдержала в Англии 30 изданий! Высылается в закрытом пакете за 1 руб. 30 коп. Книгоиздательство «Энергия».
Чтобы читатель не подумал, будто казанцы тех лет были озабочены только этим, приведем еще какое-нибудь объявление. Ведь жизнь в Казани была многообразна!
«ПОМОГАЮ заочно от запоя, пьянства, даю личные и письменные советы. На ответ 3 марки по 5 коп и рубль в конверте». Прочитав такую публикацию, купец магометанин Шигап Мансуров послал, что требовалось, и просил помочь избавиться ему от запоя. Через три дня он получил печатный листок с копеечною маркою, следующего содержания: «Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа! Всего проклятого зелья не пропьешь. Избегайте его пуще всего. Обходите заведенья, торгующие им, читая трижды: «Да воскреснет Бог». Просите помощи святителя Николая. Не ходите в общество пьяниц. Пейте чай с молитвою, лимоном и молоком. Аминь».
Девок не изнурять
При Николае I проституция была объявлена терпимою и в Санкт-Петербурге учрежден первый Врачебно-полицейский комитет, затем такие же появились в Москве, Одессе, Казани. Главной задачей его был контроль за публичными домами. Тогда же были утверждены правила:
«Разрешение открыть бордель может получить только женщина средних лет от 30 до 60. В число женщин в борделях не принимать моложе 16 лет. Кровати должны быть отделены друг от друга или перегородками, или ширмами. Женщины должны содержать себя опрятно, и с этой целью принимать каждодневно горячие ванны. С хозяйки борделя требуется следить за тем, чтобы девки раз употребленные тотчас же не переходили к другим посетителям не омывшись. Содержательница также подвергается строгой ответственности за доведение живущих у нее девок до крайнего изнурения неумеренным употреблением».
Приличные неприличные заведения
Публичные дома различались также, как и гостиницы – на неприличные и… приличные. Вывесок не было, да и красный фонарь не везде горел, иногда его заменяли кумачовые шторы. Но клиент эти точки знал. Для аристократов и высокого начальства в центре города работало несколько закрытых заведений, куда незнакомцев допускали лишь с рекомендацией старожила. Например, был такой «клуб» в доходном доме Киселева напротив Лядского (Ляцкого) сада на нынешней улице Муштари. Раньше на модерновом фасаде, облицованном керамической плиткой «порхала» стилизованная скульптура птицы. Поэтому клиенты, когда собирались сюда, говорили друг другу в телефонный аппарат: «Алле, сегодня часиков в девять вечера идем в «Птичку». По случайному совпадению в этом же доме появился на свет писатель Василий Аксенов, который кажется и не догадывался, что тут было до него:
«Я родился на улице тишайшей, что Комлевой звалась в честь местного большевика, застреленного бунтующим чехословаком. Окошками наш дом смотрел в народный сад, известный в городе как Сад Ляцкой, что при желании можно связать и с ляхом».
Из-за престарелости клиентуры «грехопадение» ограничивалось бокалом шампанского, игрой в подкидного дурачка, пением цыганских романсов под гитару и поглаживанием «шенкеля», как тогда называли женскую ляжку. Старики платили щедро, а щупали мало из-за аритмии. Потом гимназистки (которых изображали сорокалетние женщины) вяло танцевали на столе канкан и адью!
Рядовые посетители дешевых борделей
Что-то похожее творилось и в закрытых клубах для татарского купечества. Например, в гостинице «Амур» на Московской улице. Татарам очень нравилось, когда женские ручки чешут бородку. А пятки почесать – уже считалось извращением!
Однажды вспыхнула "обитель греховной любви" - бывшие номера "Гранд-палас" ярким пламенем, даже крысы не успели удрать. А когда уехали пожарные, дом покрылся коркой льда.
Здесь подавали водку или коньяк в заварочных чайниках, а пили спиртное из пиал. Почему-то считалось хорошим тоном закусывать дорогой французский коньяк смородиновым вареньем.
В гостинице "Амур" крутили амуры татарские купцы.
Под вывеской «Гранд-отеля»
Мне довелось побывать в двух таких сохранившихся до наших дней домах. Конечно, они уже были «перепрофилированы». Первое заведение «с претензией», с консьержкой внизу, буфетом и музыкальным коллективом скрипачей-евреев находилось в доме Свешникова рядом с театром Розенберга (ныне театр имени Василия Качалова). И именовалось оно «Гранд-отель», а на самом деле под этой вывеской размещался обыкновенный публичный дом. Вначале здесь и вправду была гостиница, которая вскоре просто расширила круг предоставляемых услуг. Клиентов по-прежнему называли постояльцами. А проституток – горничными. В советские времена в доме разместился штаб Отдельной приволжской татарской стрелковой бригады. Потом здесь была коммуналка и общежитие актеров. На первом этаже отражало всех входящих уцелевшее зеркало в изогнутой золоченой раме модерн, грустная вахтерша ловила в баночке пельмешки, старинная обесковренная лестница плавно изгибалась наверх, а там, в длинном коридоре, хлопали многочисленные двери «пеналов», где было место всего для одной, но большой кровати. Я увидел актрису, которая вчера играла королеву Елизавету в пьесе Шекспира. Сегодня она шествовала с мусорным ведром и дымила через нос.
Кстати, кровати во многих комнатушках оставались старые, те еще, которые помнили дореволюционных клиентов. Я посидел на одной, поскрипел крепкими пружинами, и услышал, как они простонали: «ааах!»
Хитрая штучка
Несмотря на то, что в официальных публичных домах, имеющих сертификат на работу, врачи осматривали проституток каждую неделю, риск заразиться венболезнями был высок. К тому же осмотр зачастую производился визуально, без забора анализов. Презервативы уже давно производились фабрично, но были дороги и ненадежны. По выходе от проститутки просто окунали пенис в рюмку водки. Считалось, что таким образом, они оберегаются от «французского насморка», то есть сифилиса. Завсегдатаи носили с собой многоразовый каучуковый чулочек с подвязками, который по индивидуальным размерам изготавливался в Париже. Требовалось минут пять, чтобы облачиться в такой купальный костюм. В ходу также были «перчатки», а точнее один кожаный палец из сафьяна тончайшей выделки для своего сокровища. Он так и назывался «кошелек». Время от времени в газетах рекламировались всевозможные новинки из рыбьего пузыря или кишки ягненка, но большинство посетителей публичных женщин полагались на русское авось.
По рукам в Казани ходил альбом с откровенными цветными открытками, подписанными стихами А.С. Пушкина.
Как бабы Володе мешали
Покажу еще одно местечко, которое славилось своими домами терпимости, укомплектованными крестьянками, приехавшими в город на заработки. Простоватые, мужиковатые. Они ворочали пьяными мужиками как мешками с картошкой. Находилась эта «деревенька» прямо на том самом месте, где ныне располагается ресторан «Иерусалим» под музеем Владимира Ульянова-Ленина. Его комната, как раз окнами глядела на все эти безобразия, что очень ему мешало. Пока Володя зачитывался Энгельсом, за забором матросы штурмовали публичный дом, занятый солдатами, пытаясь их оттуда выбить. И только они вывешивали тельняшку на крыше, как пехота, утерев окровавленные носы, вновь рвалась в бой. Был случай, о котором вспоминала Мария Ильинична. Однажды Володя не выдержал, распахнул окошко и крикнул: «Товарищи! Низменные ваши инстинкты отвлекают вас от главного смысла человеческого существования – от стремления обрести свободу, от желания сбросить оковы рабства. Долой эксплу…!» Договорить он не успел. Бутылка, пущенная кем-то из толпы, его надолго успокоила. Синюю студенческую фуражку с лопнувших козырьком мать Ленина хранила долгие годы, а потом в музей отнесла.
Любовь на Песках
Но настоящая казанская «яма» была не там. Она шуршала на Песках. Так назывался район «красных фонарей» тянущийся вдоль берега озера Кабан (обширный отрезок от Закабанной мечети до моста, ведущего к площади Вахитова). Вот, где были Содом и Гоморра по-казански!
Будучи подростком, я заходил в один из таких домиков, где обитала семья моего школьного товарища. Двухэтажный, низ каменный, верх деревянный с просторной верандой и балконом. Меня удивили деревянные колонны в зале, аркадные своды и мудреная лестница на второй этаж. Кое-где проступала позолота. Когда жильцы начали делать ремонт и отодрали старые обои, то увидели выкрашенные красным стены, на которой были намалеваны золотые амурчики. В остальных комнатах их озадачили откровенно пошлые сцены из жизни поручика Ржевского, которые обнажились под облупившейся краской. Когда родители приятеля уходили на работу, мы бегали смотреть на рисунки всем классом. Позднее, прочитав воспоминания Федора Шаляпина, который когда-то жил на Суконной слободе в соседнем от меня доме, я узнал, что здесь находились те самые нехорошие заведения: «Я не понимал, почему в театре о любви говорят так красиво, возвышенно и чисто, а в Суконной слободе любовь – грязное, похабное дело, возбуждающее злые насмешки? На сцене любовь вызывает подвиги, а на нашей улице – мордобой. Что же – есть две любви? Одна считается высшим счастьем жизни, а другая – распутством и грехом? Я видел, что все ищут любви, и знал, что все страдают от нее – женатые и холостые, чиновники и модистки, огородницы и рабочие. В этой области вообще было очень много страшного, недоступного разуму моему: девицы и молодые женщины пели о любви грустно, трогательно. Почему? А парни и многие мужчины рассказывали друг другу про любовь грубо, насмешливо и посещали публичные дома. Почему? Я знал, что такое публичный дом, и никак не мог связать это учреждение с любовью, о которой говорилось в «Даме с камелиями».
На втором этаже над «Казенной винной лавкой» размещались комнаты публичного дома, который клиенты называли «Сверчок». Хозяйка Софья Пилтуцкая вовлекла в проституцию двух своих дочерей и жену сына, о чем писали газеты.
Рекламные листки «резиновых изделий» разносились прямо по публичным домам – клиентам в руки. Доставлялись также пробники.
Маруся из «Марусовки»
Всех проституток, обитавших в ночлежных домах купца Луппа Марусова, звали Марусями. Притон этот состоял из двух огромных домов непонятной архитектуры, которые лепились на склоне горы, там, где ныне находится Профессорский переулок (за Пенсионным фондом). Третий же дом Марусова – самый ухоженный – выходил фасадом на Рыбнорядскую улицу, ныне Пушкина. Множество входов и выходов делали полицейские облавы бесполезными. Самым известным постояльцем «Марусовки» был Алеша Пешков, благодаря которому мы теперь можем заглянуть в знаменитую казанскую ночлежку:
«Узнав, как мне трудно и опасно жить, он предложил поселиться с ним и готовиться в сельские учителя. И вот я живу в странной, веселой трущобе – «Марусовке», – вероятно знакомой не одному поколению казанских студентов. Это был большой полуразрушенный дом на Рыбнорядской улице, как будто завоеванный у владельцев его голодными студентами, проститутками и какими-то призраками людей, изживших себя. Плетнев помещался в коридоре под лестницей на чердак, там стояла его койка, а в конце коридора у окна – стол, стул и это – все. Три двери выходили в коридор, за двумя жили проститутки, за третьей – чахоточный математик из семинаристов, длинный, тощий, почти страшный человек, обросший жесткой рыжеватой шерстью, едва прикрытый грязным тряпьем, –сквозь дыры тряпок жутко светилась синеватая кожа и ребра скелета».
Вспоминая о своей работе в булочной у Семенова, Максим Горький пишет, что каждый месяц в день получки все работники отправлялись в близлежащие публичные дома, а затем в баню. Одним из таковых была «Марусовка», где любовь можно было купить всего за двадцать копеек. Дешевле в Казани и не найти!
"Любил женщин и рассказывал о них вкусно, чмокая, с восторгом, с какой-то судорогой в разбитом теле; она возбуждала у меня брезгливое чувство, но речи его я слушал внимательно, чувствуя ее красоту. - Баба, баба! - выпевал он, и желтая кожа его лица разгоралась румянцем, темные глаза сияли восхищением". /М.Горький "Мои университеты"/
Здесь же Алеша встретил свою первую любовь. Маруся оказалась Наташей. Взяла с Пешкова плату булкой, а потом у них закрутилась симпатия маковым кренделем!
Прейскурант ласк и объятий
В перворазрядном заведении Казани за визит с клиента брали 3 рубля, 5 рублей – если оставался на ночь, 10 – если уводил барышню с собой. В домах терпимости второго разряда брали от рубля до двух, в третьеразрядных – от рубля до 50 копеек – примерно за три часа. Обычно посетители приходили в семь вечера и веселились до девяти. Вторая волна накатывала с девяти до двенадцати. Третья толкала двери за полночь и шумела до рассвета. Днем девушки отдыхали.
Для сравнения, в 1903 году матрос Волжско-Камского пароходства получал в месяц жалования 18 рублей, капитан – 73 рубля. Подручный пекаря – 16 рублей. Профессор – 300 и более, но ему здоровье не позволяло потратить эти деньги с умом.
Из всех «субъектов» империи не существовало публичных домов лишь в Финляндии, на Кавказе, в Туркестане, а также на Чукотке.
До революции парк "Черное озеро" был чем-то вроде Булонского леса. Вечером на его аллеях одинокие сердца искали быстрой любви.
Скабрезности на стенах
Публичные дома для простого народа – представляли собой просторные деревянные избы, которые находились на окраине рабочих и ремесленных слободок. Что-то вроде сельских клубов в советские времена. Неизменным атрибутом украшения комнат были лубки – «сраматушки», которые печатались в Санкт-Петербурге и расходились по всей империи. Известны такие веселые картинки:
Суженная встречает мужа, вернувшегося с поля. Он спрашивает ее: «Мы ужинать, жена, или покормим петушка сперва? А жена ему: «Ты сам, драгой, изволь избрать, но суп еще кипит, жаркое не поспело! – И на колени ему села».
Или, популярный сюжет с блинщицей, которой мешает парень. Настоящий эротический комикс:
Блинщица, замахиваясь на парня сковородой: «Поди прочь от меня, мне дела нет до тебя. Пришёл, за ж… хватаешь, блинов печь мешаешь!» А парень отвечает: «Твоя воля, изволь бить, дай только за ж…. схватить!»
Пошлые лубки висели в притонах, а приличные заведения для аристократии украшали картины малых голландцев. Оригиналы!
Но уже после революции все лубки были изрядно отредактированы и проблемные слова замазаны ретушером. А ведь в первоначальной версии известного сюжета «Мыши кота погребают» был такой сопроводительный текст:
«Мыши-блудницы хотят печаль утолить – в г….ной яме Казанского кота утопить». Далее на каждую мышь давалась забавная характеристика, вроде этой: «Плачет седая мышь не с того, что сломала очки, у нее кот порвал ж… в клочки!»
Студенческие стишки
А вот так забавлялись студенты Казанского императорского университета, (может даже и Лев Толстой среди них был, который там сносно учился). Писалось на первый взгляд безобидное любовное послание и подбрасывалось объекту вздыханий. Хитрость заключалась в том, что смысл сообщения был зашифрован в заглавных буквах каждой строки:
Драгая моя, хочу просить тебя…
А в чем состоит просьба моя
Из уст выпустить нельзя.
Пером писать рука трясется…
О, дорогая Вера Петровна!
Ежели хочешь узнать…
Боже, как же тебе сказать?
А не скажу, так помру сей же час!
Ты прочти заглавные буквы
И узнаешь в чем просьба моя!
Среди татарской части населения была популярна книга с чересчур живописными картинками под названием «Похождения Ходжи Насреддина по гаремам Султаната», изданная в Стамбульской типографии. В 1833 году ее как нескромный, но мужской подарок вручил Пушкину врач и краевед Карл Фукс. А тот ее переподарил Денису Давыдову.
Борьба с грехом
Из-за повальной безработицы и нищеты проститутки готовы были отдаваться за еду. На окраинах Казани открывали двери всеновые «дома терпимости». Городская дума была озабочена ситуацией. Даже выделили тысячу рублей для осуществления «надзора за проституцией», а все существующие в Казани «веселые дома» поделили на четыре разряда, назначив тариф за посещение от 20 копеек до трех рублей.
В начале позапрошлого века среди народовольцев появилось течение из молодых бескорыстных людей, которые видели целью своей жизни вызволение из рабского плена падших женщин. Они предлагали им свою руку и сердце. Такой случай описывает Куприн в «Яме».
На специальном совещании в Городской Ратуше, самым коротким было выступление профессораТарновского, который выйдя к трибуне, сказал: «Проституция была, есть и будет!» и удалился под бурные аплодисменты.
Комментарии (0)