18+
  • Журнал
  • Шоу
Шоу

Люди в голом

Андрей Аствацатуров – кумир студентов филфака СПбГУ и Смольного института свободных наук и искусств, харизматичный литературовед и блистательный лектор набоковского склада. В начале 2009 года в издательстве Ad Marginem выходит его смешная и трогательная автобиография «Люди в голом». Журнал «Собака.ru» публикует отрывок, где автор вспоминает учителя физики по прозвищу Угрюмый и одноклассника Мишу, который фундаментально обогатил его словарный запас.

Мне с детства казалось, да и сейчас кажется, что я ненастоящий. Что я игрушка, в которую люди почему-то неправильно играют. Но это чувство пришло не сразу. Я с самого начала не доверял миру. Но, по правде говоря, он чаще привлекал меня, чем отталкивал. А потом мой одноклассник Витя Андреев случайно описался на уроке математики.
Этот Витя мне очень нравился. Не подумайте только ничего. Он мне виделся не в томас-манновском голубоватом свете («дай карандаш, мальчик, меня дядя Густав зовут, а я тебе за это Венецию покажу»), а в общечеловеческом.
На групповой фотографии нашего первого класса «в» – двадцать пять круглых румяных физиономий. Карикатурные гномы из диснеевского мультика про Белоснежку. И только у Вити лицо вдохновенного романтического героя. Грустные глаза и черные кудри. Таким, наверное, было лицо Байрона, когда он сидел за партой в Хэрроу и, забыв об уроке, сочинял свои первые стихи. Рядом на фотографии – Валентина Степановна, наша первая учительница, женщина неопределенного возраста в голубом кримпленовом платье. Она укоризненно и назидательно смотрит в фотообъектив. На правой щеке большая родинка.

Вите не повезло. Он пошел в школу, не выучившись предварительно читать. Теперь, по прошествии стольких лет, неумение читать кажется мне безусловным преимуществом, великим даром, на который способны родители, действительно по-настоящему любящие своих детей. В книгах нечего ловить и нечего искать. Их сочиняют для того, чтобы превратить неорганизованное людское стадо в организованное. Прочитав книги, люди глупеют окончательно, и тогда с ними можно делать все, что угодно.
Витя читать не умел и потому был гораздо сообразительнее всех нас. Но в школе так не считали. Витя числился отстающим. Ему стоило огромных усилий заучить буквы. Он уставал, пытался передохнуть. И тут выяснялось, что запоминать буквы недостаточно. Их нужно соединять в слова и правильно записывать. Другие уроки Витю отвлекали. На них нужно было заучивать массу всего сложного, малопонятного и ненужного – цифры, например, и тут же с ними что-то делать: вычитать, складывать, разбирать, какая из них больше другой. От всего этого у Вити голова шла кругом. Он ничего не успевал. Валентина Степановна сердилась и ставила Вите двойки.
«Кто не успевает, Андреев, – тот бывает неуспевающим!» – назидательно говорила она всякий раз, когда заносила ручку над его дневником.

Помню, в ноябре к нам пришла завуч младших классов Галина Павловна. Сухая старушка. Лицом она мне напоминала полярную сову. Я таких сов видел по телевизору в передаче «В мире животных». На кончике носа у Галины Павловны настороженно поблескивали очки в тоненькой золотой оправе – подарок каких-то благодарных родителей. Мы сталкивались с Галиной Павловной в коридоре на переменах. Она смотрела на нас с нескрываемой ненавистью. Если кто-то пытался бегать, она истошно кричала:
– Стой на месте! – И зловеще шипела: – Дрррянь такая! Зла не хватает!
Так вот эта Галина Павловна пришла проверять, с какой скоростью мы читаем и сколько слов сможем прочесть за минуту. Всех выгнали
за дверь, а потом вызывали в класс по одному, совали в руки книжку и заставляли читать вслух. Я успел прочитать за минуту шестьдесят три слова. Бедный Витя сумел одолеть только четыре слова.
– Хулиганство! – кричала на него завуч. Нас всех уже закончили экзаменовать и запустили в класс, чтобы объявить результаты. – Лодырь! Немедленно родителей ко мне! Чтоб завтра же!
Валентина Степановна, стоя рядом с Галиной Павловной, буравила Витю взглядом, словно хотела его насквозь проткнуть.

После этого случая Витю окончательно записали в «отпетые». Что бы Витя ни делал – его всегда ругали. Прошел год. Витя по-прежнему отставал. Однажды на уроке математики он вдруг расплакался.
– В чем дело? – ледяным тоном спросила Валентина Степановна.
Оказалось, что Витя описался.
Об этом доверительным шепотом Валентине Степановне сообщила Оля Семичастных, отличница. Ее посадили рядом с Витей, чтобы она его «подтягивала», как отстающего.
Витя описался. Он тянул руку, чтобы попроситься выйти, тянул, тянул изо всех сил, но Валентина Степановна его не заметила. И Витя описался.
Помню, как он стоял у доски слева от стола Валентины Степановны и плакал, растирая слезы по щекам.
А Валентина Степановна, красная от возмущения, кричала:
– И не жалоби меня! Сам виноват! Если б это произошло с хорошим учеником, я бы еще поняла и простила. Но это сделал ты, лодырь и двоечник! Иди с глаз моих!
Витя, рыдая, поплелся к двери.
Мы все смотрели на него с презрением и жалостью.

Когда я пришел домой, то первым делом рассказал папе, что Витя Андреев описался.
– Да? Вот как? – рассеянно ответил папа. Он читал газету, и ему явно не хотелось на меня отвлекаться. – А ваша эта, как ее, Валентина Степановна… что она?
– Очень сердилась. Сказала, что если б это произошло с хорошим учеником, то она бы его простила.
Папа вытаращил глаза. И помотал головой в недоумении.
– То есть как? Так и сказала?
– А что… – удивился я. – Что тут неправильного?
– Правильно, правильно, – сказал папа и как-то странно хохотнул. Я никогда прежде не слышал в его голосе таких интонаций. – Выходит так: если ты двоечник – веди себя тихо и писаться не смей! А если отличник, вроде вашего Леши Петренко, – то ссы и сри в штаны, сколько душе угодно. Никто слова поперек не скажет!

Я испугался, услышав это. Мне захотелось, чтоб поскорее наступило лето и меня повезли на дачу в Комарово…

Одноклассники меня любили. Кажется, так. А может, и нет. Не помню. За что меня было любить? Наш класс боролся за какое-то там переходящее знамя, а я плохо учился, снижал все показатели и вдобавок был очкариком. Меня называли «очкарик – в жопе шарик», а
Миша Старостин, когда мы в четвертом классе поссорились, придумал мне обидную кличку Очкастая Кобра.

Когда всех принимали в пионеры, меня приняли самого последнего.
Валентина Степановна сказала мне тогда при всех:
– У тебя, Аствацатуров, волосатое сердце.
А я даже оказался не в силах понять, что это она мне сказала…

Учитель физики по кличке Угрюмый, напротив, был не столь изысканно-метафоричен. Однажды он обдал меня прокуренным взглядом и назвал «умственным убожеством». Угрюмому было лет семьдесят. Он был стар и мудр. А я – молод и глуп. У него, вообще-то,
была фамилия, я просто забыл. Такая дурацкая и угрюмая, под стать ему самому. Угрюмый любил Есенина, Пушкина. Иногда на школьных вечерах он читал их стихи наизусть, и на глаза у него наворачивались слезы. Закончив стихотворение, он доставал из кармана брюк носовой платок и шумно чистил нос. А еще он любил нас всех воспитывать. Особенно меня. Все разговоры со мной у него почему-то сводились к одной формулировке: он умный, а я, соответственно, дурак. Я как-то поинтересовался, где это он приобрел такой запас мудрости, что ее хватило на семьдесят лет? (Дерзить старшим я стал довольно поздно. И это была одна из первых попыток. Мне было пятнадцать.) Угрюмый посмотрел на меня с презрением. Но удостоил ответом. Оказалось, он поумнел на фронте, в 1945 году, во время Балатонской операции. Угрюмый, тогда еще молодой и кудрявый, сидел в окопе вместе со своим другом. Друг ел кашу и радостно причмокивал. Угрюмый свою кашу уже доел. Но ему хотелось еще. Он с неприязнью смотрел на своего друга, который ловко орудовал алюминиевой ложкой. Внезапно послышался пронзительный свист, а затем чудовищный грохот. Угрюмый закрыл глаза и повалился на дно окопа. Когда он их открыл, друг по-прежнему сидел на своем месте, только у него не было головы. Ее оторвало осколком снаряда. Зато обе руки были на месте. И они по-прежнему прижимали к груди миску с кашей. Угрюмый не растерялся. Он аккуратно разжал другу пальцы, забрал миску и спокойно доел кашу.
– Так я поумнел, – говорил мне Угрюмый. – Каша моему другу теперь была не нужна. Да и чем бы он ее смог есть?

История эта мне не понравилась. Роман Луи-Фердинанда Селина «Путешествие на край ночи», где подобные сцены встречаются чуть ли не на каждой странице, я к тому моменту еще не успел прочитать. Я собрал свои вещи и вышел, не взглянув в его сторону и не попрощавшись.
Потом мы два года враждовали. Я никогда с ним не здоровался и не отвечал на его вопросы. Я даже не реагировал, когда он пытался меня задевать. Я говорил с ним только тогда, когда он вы- зывал меня к доске, да и то с неохотой.
Вскоре после того, как мы закончили школу, он умер. Мне даже позвонил кто-то из одноклассников и позвал на похороны. Но я не пошел.
Мои одноклассники очень уважали Угрюмого. И хорошо учились по его предмету. Тройки были только у меня и у одного мальчика из соседнего класса.
Хм…
Спи спокойно, дорогой учитель.
Ты не зря страдал и боролся.
В наших супермаркетах можно найти кашу на любой вкус.

***


Однажды у меня появился друг. Звали его Миша Старостин. Белобрысый худенький мальчик, небольшого роста. Очень шустрый и самостоятельный. Старостин часто получал двойки. Еще чаще, чем я. Просто потому, что его призвание было не учиться, а учить. Кстати, многие не понимают, как такое бывает. Бывает, и еще как.
Вот возьмем, к примеру, меня. Я был абсолютно необучаем. Совсем как Миша Старостин. Не случайно он стал моим другом. Сейчас, правда, я преподаю в университете. Я, бывший двоечник и «башколов». Один раз какое-то существо, почти похожее на женщину, где-то публично высказалось в том смысле, что, мол, Аствацатурову напрасно разрешают преподавать «таким, как мы» (как она в смысле). Я ее однажды внимательно разглядел. И решил, что да, к таким, как она, меня действительно не стоит выпускать. Карикатура в книжке – вещь вполне приемлемая. Но когда природа пробует себя в этом жанре, тут уж не до смеха. Душа уходит в пятки.

И вот я преподаю литературу, читаю лекции. А Старостин сидит в колонии строгого режима. Я часто задумывался: почему наши судьбы так по-разному сложились? Один питерский искусствовед мне как-то признался:
– Я, между прочим, Андрюша, хорошо помню тебя маленьким. Тихим двенадцатилетним мальчиком в круглых очках с толстыми стеклами. И мне всегда казалось, что ты когда-нибудь попадешь в тюрьму.
Жизнь распорядилась иначе. Пока, во всяком случае, я на свободе. А Старостин в колонии.
Очень странно. Оба мы были необучаемы. Учителя от рождения. Разница, видимо, заключалась в том, что Мише ВООБЩЕ не требовались наставники. Мне они тоже вроде бы не требовались. А вот Миша мне был необходим.

Я всего боялся. Боялся тех, кто сильнее меня (это были почти все окружающие), боялся собак, боялся оказаться голым на кушетке, боялся «гаммы глобулина». Старостин был физически слабее меня. Но он ничего не боялся. И никого. Даже хулиганов-силачей. Он от них, правда, всегда убегал. Но никогда их не боялся. Бегал Миша быстро. Оказавшись на безопасном расстоянии, он останавливался, поворачивался к своему врагу и начинал обзываться.
Очень обидно и долго. До тех пор, пока враг не выходил из себя и не бросался за ним вслед, размахивая кулаками. Тогда Миша снова пускался бежать и, увидев в какой-то момент, что враг опять далеко позади, устал и остановился отдышаться, вновь принимался его дразнить. И так до бесконечности. В конце концов обессиленный драчун шел восвояси, а Миша Старостин следовал за ним, улюлюкая и призывая всех (даже если рядом никого не было) посмотреть на «этого говночиста», который мало того, что дурак, еще и бегать не умеет. Впрочем, иногда Мишу ловили и били. Он плакал, но все равно по привычке продолжал обзываться. Его снова били, но и это не помогало. Драчуны-старшеклассники предпочитали с Мишей не связываться. Себе дороже.

Я захотел стать таким, как Миша. Мы очень быстро поладили. Миша меня регулярно просвещал. В частности, мой словарь обогатился замечательным словом «жопа». Не то чтобы я совсем не знал этого слова. У себя во дворе мне не раз приходилось его слышать. Но с появлением Миши Старостина оно стало для меня неотъемлемой частью повседневности.
На некоторых занятиях мы сидели за одной партой, и Миша бескорыстно постоянно открывал мне новые стороны жизни. Однажды
на уроке пения учительница сказала: – А сегодня, дети, мы будем проходить гамму, до-мажорную гамму.
При этих словах Старостин толкнул меня в бок, многозначительно подмигнул и захихикал.
– Чего? – удивился я.
– Гамма… – Миша давился от хохота. – Слыхал? Она сказала «гамма». Гамма глобулина.
НОТКИ В ЖОПУ ВВОДЯТ!!!
Даже сейчас, по прошествии стольких лет, я бы не смог придумать ничего подобного. А тогда я легко представил себе эту картину. Представил и от неожиданности громко расхохотался. После чего нас обоих выставили из класса.

В таком духе Старостин просвещал меня весь следующий год. Пролетел второй класс. Третий. Нас приняли в пионеры. Начался четвертый. Как-то на перемене Миша отозвал меня в сторону. Я с неохотой подошел. К тому времени он стал мне немного надоедать. Я не знаю почему. У него появились какие-то новые друзья во дворе. Миша мне о них постоянно рассказывал, и мне было очень скучно. Кроме того, Миша стал общаться с другими одноклассниками. Пытался их просвещать на свой лад, чего делать, конечно, не следовало.
– Чего звал? – спросил я его.
Оглянувшись по сторонам, Миша полез во внутренний карман пиджака и извлек оттуда стопку черно-белых фотографий, небольших по размеру.
– Зырь сюда!
На первой фотографии я увидел улыбающуюся голую женщину. На следующей – еще одну. На других оказались и женщины, и мужчины, тоже совсем голые. Они обнимались, стояли, сидели, лежали в разных позах. У всех были радостные лица.

Фотографии не произвели на меня особого впечатления. У нас дома было много толстых альбомов с репродукциями, на которых попадались голые люди. В основном почему-то женщины. И еще в Эрмитаже мне показывали статуи древнегреческих богов, богинь и героев, изображенных абсолютно голыми. Я тогда спросил взрослых, почему в Древней Греции все так ходили. И мне объяснили, что в Древней Греции было очень жарко и одежды не требовалось. Так что Миша в тот раз ничего нового мне не открыл. К тому же люди на его фотографиях мне показались не очень красивыми. Впрочем, их радостные лица полностью компенсировали в моем представлении этот недостаток. Раз они улыбаются, радуются, думал я, значит, это хорошие, добрые люди. И неважно, что голые. Никому ничего плохого ведь они не сделают.
– Ну как тебе?
Я пожал плечами: – Так себе…
Тут прозвенел звонок. Миша сунул фотографии в карман, мы побежали на урок, и я тут же забыл об этих картинках.

Дня через три моей маме позвонила наша классная руководительница и сказала, что в классе произошло «чепэ» и что маме нужно в ближайший четверг прийти на внеочередное родительское собрание.
Мама не на шутку встревожилась. Повесив трубку, она тут же позвала меня. Я в этот момент сидел на кухне и слушал радио.
– Андрюша! Иди-ка сюда!
Я поднялся и зашел в комнату.
– Что там у вас в школе произошло?
«Тебе не все равно?» – подумал я. К четвертому году школа так мне надоела, что я старался не думать о ней хотя бы дома. Но ничего не получалось. Едва я переступал порог нашей квартиры, меня тут же с пристрастием допрашивали о том, «что было в школе». Я обычно отмалчивался или старался отвечать односложно.
– Тебе не все равно? – спросил я маму.
– Не смей дерзить! – крикнула мама. – Вот папа вернется…
Такой поворот дел меня никак не устраивал, поэтому я решил пойти на мелкие уступки и всем видом выразил готовность отвечать.
– Я спрашиваю, что случилось в школе? – повторила она сухо.
Я понятия не имел, что ей нужно.
– Не знаю…
– Вы опять нахулиганили?
– Нет…
– Тогда что случилось? Почему мне звонит Клавдия Васильевна?
– Не знаю…
– Ладно, – сказала мама. – В четверг все сама выясню.
Наступил четверг. Я вернулся из школы, пообедал и сделал уроки. Потом я планировал посмотреть мультики по телевизору, но папа усадил меня играть с ним в шахматы. Эту игру я ненавидел. Скоро раздался звонок в дверь. Я открыл. Вошла мама с тяжелыми сумками.
– В магазин заскочила, – сказала она и, снимая сапоги, добавила: – Была я на этом родительском собрании… Скажи-ка, Миша Старостин тебе ничего не показывал?
– Нет…
– Фотографии какие-нибудь?
– Что за фотографии? – вмешался папа.
И тут я вспомнил:
– Вообще-то, показывал. Ерунда это…
Воцарилось молчание. Я понял, что мама ждет от меня еще каких-нибудь слов.
– О чем вообще речь? – снова вмешался папа.
– Представляешь, Леня, – мама вдруг заговорила очень торопливо и сбивчиво, – представляешь… Старостин, хулиган этот, принес в школу, – тут она понизила голос, – порнографию. Настоящую. Принес и стал показывать ребятам. Дети дома рассказали родителям, и те сразу побежали в школу к Клавдии Васильевне жаловаться. Мама Бори Анисимова заявила, что ее Боря пришел из школы и заявил, будто Миша показал ему «мужские» и «женские» фотографии. То же самое Саша Гурьев и Антон Скачков. И другие… Все мамы встают и возмущаются. Просят принять меры. Меня спрашивают: «Верочка! Вам Андрюша что-нибудь рассказывал?» А я сижу как дура и ничего понять не могу. Начинаю что-то мямлить. Говорю, что первый раз слышу… А мне мама Оли Семичастных заявляет: «Старостин всем показывал эти карточки. И Андрею тоже. Они ведь друзья… Этот Старостин и ваш…»

Пока она говорила, отец смотрел на меня с интересом и даже, как мне показалось, с некоторым уважением. Потом он остановил маму:
– Ладно, Верочка, не заводись! Ну и гусь у нас вырос. Болтун болтуном, а когда надо, клещами из него ничего не вытянешь. Давай садись, в шахматы доиграем.
– Подожди ты со своими шахматами, – не сдавалась мама. – Тут серьезное дело… Пойдем на кухню.
Они заперлись на кухне и долго о чем-то спорили. Я включил телевизор и стал смотреть мультики.

АВТОР
Андрей Аствацуров

Андрей АствацуровОн – редкий образец академического ученого, который заметен где-то вне стен университета и Публичной библиотеки. Его регулярно приглашают в качестве эксперта на ТВ и радио, к тому же на его счету две роли в кино: в фильмах «Кэрель: то, что не снял Р. В. Фассбиндер» Маруси Климовой и Татьяны Фомичевой и «Две или три вещи» Николая Макарова. Аствацатуров написал две научные монографии и более сотни статей об английской и американской литературе XX века, делал книжные обзоры для журналов «Собака.ru», «Красный», «Топос» и других, а в 2009 году наконец увидит свет его художественный дебют – роман «Люди в голом».

«Моя книга “Люди в голом”, которую издательство Ad Marginem планирует выпустить в 2009 году, – ироничный автопортрет, первая попытка испытать литературой собственное одиночество и разворошить собственную биографию, представить ее как череду абсурдных сцен, вереницу встреченных мною повседневных лиц, смешных и пугающих».

Материал из номера:
10 ПРОЕКТОВ ГОДА
Люди:
Андрей Аствацуров

Комментарии (0)

Купить журнал: