Андрей Хлобыстин

Петербургский художник, искусствовед, автор многочисленных работ по истории искусства, организатор конференций и выставок современного искусства курирует экспозицию «Строгость и красота».

О чем эта выставка, и почему именно ее вы покажете в Екатеринбурге?

Проект «Строгость и красота» задумывался уже достаточно давно, и изначально я был приглашен как куратор и автор текста каталога, посвященного неоклассическому искусству. Это достаточно обширный проект, где мы отказались от каких-то возрастных или географических рамок. Молодые художники встретятся с мэтрами, работы будут из Санкт-Петербурга, Москвы, Берлина, Парижа. Если говорить о неоклассике, о нашей причастности к античному наследию – то это тема грандиозных дискуссий, которые начались еще в момент создания концепции «Москва – третий Рим» и продолжаются до наших дней. Неоклассику обычно связывают с тоталитаризмом, но первыми поборниками фашистского режима Муссолини были итальянские футуристы. Йозеф Геббельс пытался навязать Гитлеру немецкий экспрессионизм, как почвенный стиль Третьего рейха, и мы помним, как русские авангардисты разгуливали в кожанках и с маузерами. После Второй мировой войны неоклассика была окончательно заклеймена тоталитаризмом, что позволило в конце восьмидесятых лидеру тогда еще ленинградских неоакадемистов Тимуру Новикову сказать, что классика и красота оказалась на помойке цивилизации, где ее, как никому ненужный сор подобрали наши борцы за сохранение классического наследия.

По какому принципу вы отбирали авторов для этой экспозиции? Что их объединяет и отличает?

Всех авторов объединяет классическая эстетика, любовь к прекрасному и возвышенному. Это своего рода противовес иронии пост-модернизма и московскому концептуализму, который считает, что прекрасное искусство давно уже погибло, и над ним все глумятся.

А отличает, конечно же, язык и техники, которые они используют в своих произведениях. Есть совсем молодые художники, например, Даниил Архипенко, а есть уже именитые мэтры, такие, как Олег Маслов. Кто-то реконструирует забытые старинные техники фотографии, типа гуммиарабической печати в Санкт-Петербурге, а кто-то живет в Берлине и скрещивает классические образы с технологиями новых медиа. Сегодня неоклассика может показаться ретроградством, но показательно, что, когда американский писатель-фантаст, один из гуру киберпанка, Брюс Стерлинг оказался в Петербурге и познакомился с творчеством художников Новой Академии, он сказал, что впервые видит истинно дигитальное искусство, а не простое использование медиа-технологий. Выставка демонстрирует, что сейчас неоклассика – это кристалл, переливающийся самыми разными гранями.

У вас есть любимый художник?

Помню, как-то раз кураторы в Вене задали мне примерно такой же вопрос, а я ответил что-то вроде «Фюсли, Кирхнер, Бекман», и заметил, что они были разочарованы моим ответом. «Мы думали, вы назовете Рафаэля», – сказали они. Так что я воспользуюсь возможностью реабилитироваться, и назову гения гармонии – Рафаэля.

Если говорить в общем, трудно сказать, что сейчас есть художник. Я думаю, что человек становится художником, когда он воспринимает искусство как свою жизненную проблему, что-то неотделимое от него самого. В первую очередь, художник должен разобраться с собой, полюбить себя и сосредоточиться на самом себе. Наша история искусства отсылает нас именно к художникам-монахам, таким как Рублев или Феофан Грек, которые, в первую очередь, решали свои духовные проблемы.

Как вы представляете себе культуру Екатеринбурга?

Екатеринбург я представляю себе плохо, до нас доходит очень мало информации о культурной жизни этого города. Но, я думаю, везде, как говорил Шуман, можно найти тайный союз родственных душ. Екатеринбург интересен для меня еще и с точки зрения моей семьи: на этой земле родился мой пращур – художник Алексей Иванович Корзухин В Свердловск эвакуировали мою семью во время Второй мировой войны. Мне любопытно сравнить свои впечатления о городе с тем, что рассказывала мама.

В чем, по-вашему, залог успешного вернисажа?

Очень не люблю долгие речи на открытиях. В некоторых музеях они длятся по часу, а несчастные посетители вокруг с грустью думают, когда важные люди уже закончат говорить, и они смогут двинуться к столу с шампанским? Я считаю, что это исключительно наш подход к искусству, когда зрителю нужно все подробно объяснить. Бывает и другой вариант – в центре зала стоит стол, и все, повернувшись спиной к работам, заняты обычным чревоугодием. На мой взгляд, здесь должен быть баланс. И, конечно, открытия сейчас воспринимаются как своего рода вечеринки для общения. Когда на стенах висят отличные работы, то они дают изначальную энергию мероприятию, а если на вернисаж пришли красивые, умные люди, и они получают удовольствие, видя искусство и друг друга, то, я считаю, все прошло удачно.

Что можете сказать о современных российских художниках и современных музеях в сравнении с западными?

На мой взгляд, в мире, действительно, произошла очень мощная глобализация, и противостояние сейчас обозначено в следующем ключе: современное искусство потеснено массовыми художниками. Это уже даже не поп-культура, к которой относился Энди Уорхол, это безликий художник, который сидит в сети и делает фотожабы, а на улице – флэш-мобы. Когда по всему миру начинают рисовать, например, крымского прокурора, совершенно без разницы, какой национальности или возраста эти люди. И все эти ряженые, казаки, реконструкторы потеснили современное политизированное искусство. А музеи, в свою очередь, воплотили идеи Энди Уорхола о Макдональдсе: в какой стране бы ты ни был, в музее ты получишь одинаковый художественный «чизбургер» и «кока-колу». Я давно уже хожу в музеи только классического искусства.

Несмотря на потерю искусством его специфической субстанции, мы продолжаем жить в романтическую эпоху, и искусство теперь существует, как мечта о нем, процесс, а не результат. Новые художники занимаются выходом в высокое творческое состояние, чем-то сродни религиозному.

Наши питерские коллеги из журнала «Собака.ru» не устают называть вас «денди». А вы сами, каким единственным словом могли бы себя охарактеризовать?

Что же, если меня называют денди, то это очень лестно. К тому же, я занимаюсь историей дендизма и считаю, что существуют две национальные творческие стратегии: юродство и дендизм. Одна заходит за грань бесчестия, другая всеми силами эту честь отстаивает; у одной свобода от выбора, у другой – свобода выбора; одна свята, другая – гениальна. Но они не существуют друг без друга, очень часто переплетаются и резонируют. К слову сказать, наш национальный идеал, главный поэт Пушкин, был не кем иным, как денди, когда в других странах это место занимали политические и религиозные деятели. Про себя я бы сказал, что я «всяческий» – во мне много всего, и я очень не хотел бы быть наколотым на булавку какого-то термина.

Досье

• Андрей Хлобыстин с детства иллюстрировал книги своих родителей-археологов и участвовал в экспедициях, от Средней Азии до Заполярья.
• В 1985 году стал одним из учредителей «Ленинградского Клуба Искусствоведов» – первой независимой профессиональной организации, занимавшейся современным искусством.
• С 1989 года много путешествовал, жил и работал в Париже, Нью-Йорке, Мехико, Берлине, Вене.
• В 2000 году открыл Петербургский Архив и Библиотеку Независимого Искусства (ПАиБНИ) при Арт-Центре «Пушкинская-10», где провел более полусотни выставок по истории современной ленинградской/петербургской культуры.

Ural Vision Gallery, с 12 сентября

Текст: Екатерина Фионова.

Фото: Маша Новикова, архивы пресс-служб.