Заведующая лабораторией популяционной биологии в Институте экологии растений и животных, секретарь российского отделения международного журнала «Рашн Джорнал Эколоджи», профессор УрФУ и лицо косметики «Чистая линия» получила премию имени своего учителя – академика Тимофеева-Рисовского – за цикл работ «Изучение последствий действия радиации на растения».
С чего все начиналось? С легендарного «Зубра» Тимофеева-Рисовского. Когда я окончила третий курс, завкафедрой биологии растений и биохимии, начал нас распределять на диплом. Среди предложений была лаборатория радиационной биохимии. Имя опального академика звучало шепотом. Лаборатория замечательная, со своими традициями. Один мой однокурсник, который уже работал там, привел меня, и я встретилась с Альбертом Александровичем Позолотиным.
Вашим будущим мужем? Я успела сказать только: «Здравствуйте, я с кафедры биологии и биохимии растений». И тут же получила ответ: «Студентов не берем. Вопросы отправки решает заведующий лабораторией, он сейчас в отпуске. Девчонкам в этой лаборатории вообще не место. — И уже в спину получила контрольный выстрел. — Если бы ты еще хорошенькой была». Так бы и ушла, но однокурсник сказал, что Позолотин там не единственный, и мы пойдем к заместителю заведующего. Так и сделали. Меня взяли на диплом.
Гранин к тому моменту уже написал своего «Зубра»? И Гранин написал, и вышли воспоминания самого Тимофеева-Рисовского, и стало абсолютно понятно, почему было такое отношение: либо глубочайшее уважение и восторг, либо желание принизить, увести в тень. К тому моменту Тимофеев-Рисовский уже уехал на родину в Калужскую губернию организовывать новую лабораторию при Институте медицинской радиологии. Но дух лаборатории был наполнен его идеями, отношением к науке. Я общалась с людьми, которые к нему относились с глубочайшим уважением. Например, мой муж Альберт Александрович. Он потом вернулся в медицину. Мы вместе почти не работали, но всем, чего я достигла, обязана ему.
Вы продолжали работать на переднем крае науки? Радиобиология была совершенно новой наукой. О том, что она таит большую опасность, все знали, потому что уже случились Хиросима и Нагасаки. В тот момент, когда я только пришла в лабораторию, мы занимались, в основном, экспериментальной биологией. Тогда уже произошла авария на челябинском «Маяке».
О нем говорить тоже было нельзя? Аварию называли «восточно-уральский радиоактивный след». Тимофеев-Рисовский стремился работать в природных, загрязненных условиях. Ему не разрешали — у него сохранялись контакты с западными учеными Морганом, Миллером – нобелевским лауреатом по радиационной генетике. Его отстранили. Даже после того, как он уехал, его не выпускали никуда. Но мы-то свое нарабатывали не зря. В конце 90-х нас легализовали – мы были очень подкованы, работали в области радиоэкологии, радиобиологии. Изучали миграцию радионуклидов, глобальных выпадений – то, что с аварией никак не связано. Изучали радиобиологические эффекты на растениях, облучали их специальным мощным источником, либо вводили радионуклиды в среду обитания, смотрели, как мигрируют, как накапливаются, какие эффекты производят.
Потом был Чернобыль? И скрыть его было никак нельзя. В 1992 году к нам приехала международная делегация экологов, и вместе с ними мы впервые совершили экспедицию в зону нашего Восточно-Уральского Радиационного Следа.
Через такое количество лет еще были видны последствия? Мы их застали. Хвойные леса гибли через несколько месяцев, лиственные – через несколько лет. Сейчас эта полоса выглядит иначе – там нет человека, и природа залечила свои раны. Но эта красота внешняя. Изучаешь – мутации никуда не делись. Сегодня есть новые методы и оборудование. А мы могли только смотреть хромосомные аберрации и изучать мутации, выращивая потомков растений в лабораторных условиях. Сейчас расшифровки ДНК позволяют увидеть изменения на генетическом уровне. Мы узнали об эпигенетическом наследовании, которое предполагает, что структура самой молекулы ДНК не изменилась, но изменились механизмы регуляции работы генов.
Эти знания можно применять на практике? В селекции – с их помощью можно увеличить разнообразие особей, и потом селекционеры могут выбрать то, что им нужно. С помощью генной инженерии, к примеру, можно выращивать печень, почки. Это уже даже не завтрашний день.
Значит, не все мозги от нас утекли на запад? Кстати, миф о сытой жизни на Западе – только миф. Там наука делается в университетах. А там все живут очень демократично, максимум – университетская квартира или домик. Никто еще сказочно не разбогател. Нам сейчас стараются привить этот западный образец. Университеты – прикладная наука. Только небольшая часть выпускников способна заниматься фундаментальной наукой. В прикладной науке всегда виден результат, в фундаментальной такого нет – она важна для понимания картины мира.
Текст: Татьяна Филиппова.
Фото: Татьяна Джемилева.
Комментарии (0)