Археолог Николай Анисюткин: о блокадном детстве, скифском золоте и о находке, которая позволила лучше понять неандертальцев

Как жила ваша семья накануне войны?

Мои предки — орловские крестьяне. Дедушка считался кулаком, хотя все его богатство заключалось в том, что у него было 5 сыновей и одна дочь, а землю в деревне тогда давали на семью из расчета на количество мужчин.

Мой отец, старший из сыновей деда, служил в армии и после этого решил остаться в Ленинграде. В 1930-х он приехал к деду и сказал, что вот-вот наступят времена, когда кулакам будет очень плохо, он советовал, когда придут, надо сразу уезжать и не спорить. Мол, он, деду уже место нашел. Вскоре отец забрал мою мать и меня, полуторамесячного, в Ленинград, где я всю жизнь и прожил до своих 89 лет.

Потом отец завел себе другую женщину, мама от него ушла, и мы с ней жили на юге города, на Средней Рогатке, в Московском районе. Мама работала на мясокомбинате. Дед же действительно во время коллективизации перебрался в Ленинград — работал на заводе им. М. И. Калинина и жил на острове Декабристов. Так мы и встретили войну.

Помните 22 июня 1941 года?

Да, когда Молотов выступил по радио, отец как раз зашел, чтобы взять меня на прогулку — он время от времени это делал. Прошлись по улице, недалеко был пивной ларек, у которого всегда собирался народ. Мы подошли, и я обратил внимание, что люди, обсуждавшие начало войны, высказывали разные мнения.

Молодые ребята, которым было лет 20–30, хохотали — говорили, что мы сейчас немцам зададим [трепку]. Люди постарше спорили — нет, мол, война будет трудная, ведь немец человек серьезный. Но на самом деле все восприняли новости с большой тревогой.

Что было потом?

Вышло постановление о том, что все дети в случае войны эвакуируются из города (речь идет о решении Ленгорисполкома от 29 июня 1941 г. «О вывозе детей из Ленинграда в Ленинградскую и Ярославскую области», — прим. ред.). Мне тогда было 7 лет, я еще ходил в детский сад, и вместе с ним меня отправили в поселок Пестово (современная Новгородская область).

Я хорошо помню — это была сельская местность, большой дом, нас в основном кормили молочными продуктами, блокады еще не было. А потом… когда стало понятно, что война будет всерьез, мама решила поехать за мной. Вместе с ней поехала ее коллега по работе, с дочкой которой мы дружили в детском саду. Девочка, которую звали Машенька, была очень красивая — большие голубые глаза, соломенные волосы. Мальчишки дергали ее за косы, а я, конечно, вступался. Иногда дело доходило до драки. Все воспитательницы говорили, что должна вырасти большая красавица.

И вот, мамы приехали за нами, чтобы забрать в Ленинград. Поезда ходили плохо, поэтому на станции нас посадили в воинский эшелон к новобранцам, которых везли в Ленинград. По дороге мы уснули, но нас разбудил страшный грохот. Это налетели немецкие самолеты. В паровоз попала бомба, а состав стали поливать из пулеметов. Народ стал выпрыгивать из вагонов и из окон, помню, это был первый в моей жизни ужас. Самолеты, а это были два истребителя, улетели, а затем вскоре вернулись на второй заход. Раздался приказ: «Ложись». Моя мама упала, закрыв меня своим телом, ее коллега — свою дочь. Потом мы снова поднялись, а рядом… эта картина и сейчас передо мной стоит… женщина с той девочкой лежат в луже крови, прошитые пулями. У меня был шок, я зарыдал. Машеньку я запомнил на всю жизнь.

Потом нам сказали, что добраться до Ленинграда можно по шоссе, которое находилось за лесом, примерно в четырех километрах от нас. Мы двинулись в ту сторону, добрались до дороги уже в темноте и стали ждать. Машины, естественно, так [часто, как сейчас] не ходили. Вдруг слышим из-за поворота звук мотоциклов. Мама мне говорит: «Сынок, отойдем от дороги, если это наши, то выбежим к ним». Мы так и поступили. Мотоциклы остановились за поворотом, и до нас донеслась немецкая речь. Видимо, это был разведывательный отряд.

Они поговорили-поговорили и уехали. Мама сказала мне: «Ну вот, теперь мы знаем, в какую сторону идти». И мы пошли в противоположном направлении, на восток. Через какое-то время на горизонте появилась наша полуторка с одной горящей фарой — везли раненых в Ленинград. Нас подобрали, так мы и добрались до города.

Что было дальше?

Из района мясокомбината началась эвакуация — сюда подходила линия фронта. Мы перебрались к деду на Васильевский остров на Железноводскую улицу. На этой улице мы и встретили начало блокады.

Помню страшные бомбежки. Как-то я остался дома, не пошел в бомбоубежище, я подошел к окну и наблюдал, как летят вражеские самолеты, как появились наши истребители. И вдруг слышу голос, уже не помню чей: «Отойди немедленно!» Я отбежал к двери, и в этот же момент начался грохот, окно ввалилось внутрь, в общем, если бы я не отбежал, меня бы, конечно, убило.

Потом дедушка эвакуировался вместе с заводом в г. Казань, и мы остались в комнате одни. С ним уехала почти вся семья. Мой отец ушел на фронт, откуда вернулся лишь в конце войны. Из первой блокадной зимы помню немного — главное даже не голод, это само собой, а страшный холод. Ведь никто ничего не топил — дома промерзали. Зима была очень холодной. Поэтому большую часть времени я провел под одеялом, не выходя на улицу.

А потом… знаете, это сейчас остров Декабристов застроен, а в то время там были бухточки, заливчики. И тогда я сообразил, что можно собирать глушеную рыбу — самолеты летают, бомбы падают, рыбу глушат, а ветер-то идет в нашу сторону. С собою я пригласил моего приятеля, мальчика — соседа по дому. На песчаном берегу залива мы нашли огромного язя. И с тех мор мы стали туда ходить, крупной рыбы, правда, уже не находили, но регулярно приносили домой ершей, плотву, окуньков. В осенне-летний период 1942–1944 годов это был источник дополнительного питания.

А когда вы пошли в школу?

В 1944-м, после того как сняли блокаду, мне тогда 10 лет было. До этого… в центре, может быть, какие-то школы и работали, но у нас, на рабочей окраине, никаких школ не было. Это еще что, там в 1944-м, в 1945-м некоторые ребята приезжали, они вообще в 12–14 лет в первый раз в школу пошли.

Когда вы поняли, что хотите заниматься историей и археологией?

Вообще, все началось в 1945-м, когда я лежал в госпитале. После снятия блокады мы поехали с классом на экскурсию в Кронштадт на пароходике. Там у меня нога попала в цепь, когда мы подходили к берегу ее начали стравливать, и ногу сильно повредило, но, к счастью, она сохранилась. В результате у меня нет большого пальца и части стопы.

Так вот, до этого времени я почти не читал. Но в госпитале у нас была нянечка, которая принесла мне… "Жития святых" — дореволюционная книга, в хорошем переплете. Я эту книжку прочитал с интересом. Ее дочка работала медсестрой — она мне принесла почитать Жюля Верна. Эти две книжки как-то переплелись во мне: их же многое роднит. Там и христианская традиция — торжество добра, готовность помочь ближнему, а также тяга к знанию. В общем, после этого пошло-поехало, я стал очень много читать и так, можно сказать, дошел до истфака.

Правда, не сразу. Сначала, после 9 класса, я ушел на завод. Оттуда меня, несмотря на травму ноги, взяли в армию, из которой, правда, через год комиссовали. 10-й класс я завершил в школе рабочей молодежи. Работа на заводе и служба в армии сыграли большую роль при моем поступлении в университет. Я получил два дополнительных балла, что позволило мне поступить с первого раза. А то я знаю многих, кто по 4–5 раз на истфак поступали.

А там я уже пошел на кафедру археологии. Дело в том, что я любил не только историю, но биологию и географию, поэтому выбрал такой период человеческой истории, в которой эти мои интересы максимально сочетались.

Помните свою первую экспедицию?

Конечно, это было в Костенках, Воронежская область. Мы копали там стоянки палеолитического человека возрастом примерно 20–40 тысяч лет. Это знаменитое место скопления стоянок верхнего палеолита.

Здесь я получил первые знания об археологических раскопках. Научился копать и расчищать культурные слои, определять находки, получил необходимые навыки фиксации и обработки массового материала. Находки крупных костей мамонтов и прочих древних животных постоянно встречались жителями села Костенки при землекопных работах — собственно, поэтому место и назвали село Костенки. Ранее было мнение, что это останки погибших слонов Александра Македонского — мол, он дошел до этих мест, но его боевые слоны не выдержали сурового климата, хотя, конечно, это ерунда. Находки, несомненно, более ранние.

Ну а потом я закончил учиться и встал перед выбором, куда идти работать — ведь после вуза всегда с этим проблема, особенно у гуманитариев. Но нашелся очень хороший человек, [профессор] Павел Иосифович Борисковский, который помог мне устроиться в Эрмитаж, где я проработал в отделе археологии 11 лет, перейдя по приглашению в систему Академии наук...

Где вы были от Эрмитажа?

Я работал в археологической Западно-Украинской экспедиции Эрмитажа в Молдавии и Западной Украине — мы там копали позднескфиские поселения. В тех местах жили скифы-земледельцы, их культура сильно отличалась от известных по Крыму скифов-кочевников. Они были не так богаты, и, вероятно, не так воинственны. Хотя золотишко у них тоже имелось. В этой экспедиции я начал работы по поиску палеолита и нашел новые стоянки среднего и верхнего палеолита вблизи города Хотин.

Кроме этого, много работал на Кавказе, в Крыму, в Средней Азии — в Таджикистане и Узбекистане. Изучал необходимые мне материалы в заграничных научных командировках — в Англии, Румынии, Чехословакии.

Я читал, что вы также работали во Вьетнаме, как это получилось?

У нас тогда был научный обмен — их ученые ездили к нам, а мы приезжали в ответ. Так мы с коллегой полтора месяца проработали в стране, это были 1984–1985 годы. Тогда Вьетнам жил совсем бедно. Сейчас же мой сын Леонид, он биолог, много там бывает и говорит, что страна выглядит совершенно по-другому.

Если возвращаться к моей работе, то во Вьетнаме мы в основном ездили по музеям и по местам раскопок, анализировали находки местных археологов. Обменивались опытом, а потом на основе этих данных писали научные работы.

Каменный век в тех местах очень серьезно отличался, можно сказать, другой мир. Присваивающее хозяйство появилось раньше, чем у нас. Ведь как жил первобытный человек в наших широтах? Летом живет, а зимой выживает. У них все было совершенно иначе — наряду с охотой и рыболовством имелось много растительной пищи, что способствовало развитию собирательства и более раннему появлению земледелия, широко употреблялись в пищу моллюски.

Я читал, что вы открыли несколько неизвестных ранее поселений древнего человека. А как вообще археолог совершает такие открытия?

О, это очень интересно! Сначала ты читаешь литературу об известных памятниках с определенной территории, а также публикации по географии и геологии с целью понять, где поселения нужного времени могли располагаться. Здесь многое зависит от природных условий и степени изученности территорий.

И уже после этого едешь в поле и проводишь разведку. Идешь вдоль речной долины, и смотришь, где могло быть поселение. Изученные публикации помогают найти подсказки. Важна наблюдательность. Так, к примеру, кроты и сурки, когда роют норки, иногда выбрасывают наружу черепки, каменные орудия труда. Порой способствует сельскохозяйственная деятельность, прежде всего землекопные работы, включая разнообразные глинокопные и песчано-гравийные карьеры.

Так, например, в Карпатах, где я работал, земли заросли лесом, что осложняет разведки. Напротив, в Молдавии и на юго-западе Украины сельскохозяйственные угодья хорошо освоены — везде поля, что способствует поискам. Из-за сельского хозяйства происходит эрозия почвы, и целые пласты древних отложений, в которых залегают культурные слои, становятся доступными для наблюдений и поиска археологических находок. В случае удачи остается поставить шурф и начать копать. А там уже анализируешь структуру поселения, склеиваешь черепки, обломки костей и каменных орудий, составляешь разнообразные планы находок и делаешь нужные фотоснимки. Отбираешь образцы для различных анализов, также устанавливаешь предварительную датировку объекта. Дальнейшая работа — это кабинетные исследования.

Какой находкой вы гордитесь больше всего?

Даже не знаю… Вот недавно один мой американский коллега написал мне, что, по его мнению, главное, что я открыл, — это поселение неандертальского человека Кетросы с костями мамонтов в Черновицкой области Украины возрастом около 100 000 лет.

Там обнаружено несколько жилищ, в каждом из которых обитало 10–12 человек — не больше. Но таких жилищ по соседству было несколько. Стоянка располагалась на путях сезонных миграций бизонов, лошадей и, возможно, мамонтов.

А в чем значение этой находки, раз ее знают даже за океаном?

Прежде всего, это наиболее ранняя стоянка среднего палеолита, где для строительства жилищ широко использовались многочисленные кости и бивни мамонтов. Эти материалы дают возможность поставить целый ряд важных вопросов, включая вопросы по палеоэкологии. К тому же мы получаем весьма важные данные по давней дискуссии о неандертальцах: как они адаптировались к сложным природным условиям ледникового периода, были они тупиковой ветвью или частично скрестились с Homo Sapiens. Исследования этого поселения предоставляют дополнительные данные. Они показывают, что неандертальцы были не так замкнуты, как иногда принято считать. Они могли иметь продуктивные контакты с соседями, в их числе с Homo Sapiens.

Я сторонник той точки зрения, которая утверждает, что неандертальцы не полностью вымерли, а смешались с современными людьми, произошла аккультурация. Данная точка зрения имеет своих многочисленных сторонников в разных странах мира. Это позднее подтвердили данные генетических исследований. В геноме современного человека нашли неандертальские гены. Причем они есть именно у европейцев — немцев, скандинавов, славян. У людей в Африке они не встречаются.

Но тогда все это было еще недостаточно известно. Мы же на нашем поселении показали, что неандертальское общество — это не орда звероподобных дикарей. Это вполне сложно устроенное общество, где наименьшей единицей является парная семья. На это указывают раскопанные жилища на стоянке Кетросы. У себя же мы следов Homo Sapiens не нашли, но показали, что неандертальцы действительно могли довольно сложно взаимодействовать с другими группами. Позднее в аналогичных поселениях на иных территориях обнаружились следы контактов с Homo Sapiens.

Насколько я знаю, вы продолжаете работать и сейчас?

Ну, сейчас я скорее консультант. Хотя да, продолжаю заниматься ранним палеолитом. К примеру, сейчас изучаю находки из самой древней стоянки человека, найденной на Восточно-Европейской равнине. Эту стоянку Байраки открыли в 2010 году в Молдавии и исследовали в 2011–2014 гг. К сожалению, дальнейшие раскопки здесь пока невозможны, а они могут привести к очень важным открытиям.

Там в основном были найдены каменные орудия, кости отдельных животных, включая обломок нижней челюсти архаичной лошади, обитавшей здесь около 1 млн. лет назад. Я анализирую данные из того места вместе с геологами, недавно у меня с ними даже вышла статья в международном журнале.

Также недавно написал научную статью о находках каменных орудий в Тульской области. В 2001 и 2009 годах мы проводили там предварительные исследования и нашли каменные орудия, которым, как можно предположить, около 200–300 тысяч лет. Находки этого времени на территории России, расположенные так далеко к северу, до сих пор неизвестны, но здесь также надо продолжать исследования. Например, в Центральной Европе в таких же условиях обнаружены стоянки раннего палеолита возрастом 300–500 тысяч лет.