Independent commercial photographer
Pulp fiction
Никогда не умел бегать. Не люблю торопиться. Да и не могу. Ни бегать ни торопиться. Задыхаюсь. Доброе дело спешки не любит. Наверное, поэтому во всех подвижных дворовых играя я стоял на воротах или в защите. Люблю смотреть и осматривать. Пусть бегают другие. Я постою в сторонке, а когда придёт время настоящих дел, именно я оказываюсь тем героем, который является последней линией обороны и спасает команду от неминуемого проигрыша, кошкой прыгая на асфальт в попытке поймать снаряд, ценой травмы и последующего ликования. Пока нет публики, опасности и необходимости, предпочитаю смотреть на развивающиеся события со стороны. Бегать за бездушными снарядами - удел молодых и ретивых послушных долбоёбиков. Ни с чем не сравнимый дворовый спорт. Возможно, поэтому мне проще сидеть постоянно дома, пока игроки моей команды суетятся на поле жизни в борьбе за право умереть счастливыми, внеся последний взнос за ипотеку.
•••
На наши ворота шла массированная атака, когда из нашего окна в коммуналке прозвучал приятновластный мамим голос. Серёжа! Я узнал бы его среди десятков других голосов. Он адресовался именно мне. И я знал, чем закончится следующий звук в маминых легких. Домой! Ни один ребенок во дворе не остановится посреди жаркой игры, не развернется и не скажет. Ребята, мама зовёт. И стремглав не полетит на родной голос. Они не такие. Возможно поэтому, они до сих пор играют в детские игры. Для меня трубный призыв моей богини был важней счёта и мяча в воротах. Я побежал на него услышав в спину победные крики врагов и разочарованное. Серёжа! Ну ёпта!
•••
Мы жили бедно, но с достоинством. Коммунальная квартира обязывает. Трудные были времена у наших родителей. Все это понимали и помогали как могли. По-соседски. Кто-то что-то у кого-то занимал, зная, что не вернут. Да никто и не ждал. Просто знал. Если обратится сам, ему не откажут. Такое негласное правило. Все так жили. Бедно, но по правилам. Так жила и тетя Лена из соседнего подъезда. Так жила и татарская семья с третьего этажа. Так жили мои родители. Как-то так вот и жили.
•••
Сходи с тёте Лене, возьми у неё немного муки на блины. Мама давно обещала, но как-то не складывалось. А в этот день сложилось. И я пошёл к соседке за мукой. Команда уже вычеркнула меня из футбольной жизни, поэтому торопиться было некуда. По крайней мере до следующей игры. Хороший у нас был двор. Дружный. Даже больше. Семейный. Каждый шкет мог зайти в гости к соседям и попросить воды для ребят, напиться, попутно прихватив несколько пирожков из выпечки. Двери не закрывались, а до конца лета и беззаботного детства было ещё очень далеко.
•••
Тётя Лена работала в соседнем магазине и у неё всегда было, что можно попросить в долг. А поскольку она была без мужа, наши родители охотно отряжали своих мужей помогать ей собрать шкаф, починить трубу или натянуть порвавшуюся веревку для развески вещей. Мы дружили с Юрой, сыном тёти Лены и я часто бывал у них дома, когда она была на работе. Я искренне жалел Юру за то, что у него нет отца, потому что в доме всегда обязан быть мужчина. Так я думал тогда. Так я думаю и сейчас. •••
Я поднялся на четвертый этаж. Там пахло не домом. В коммуналке, каждый коридор с расположенными на нем пятью комнатами отделялся общей дверью от подъезда. Не от людей. И пах своим, уникальным духом. Заходя в это коридор, я чувствовали другие запахи. Не запахи своего коридора. Другие. И хотя коридоры были одинаковые, пахли они по-разному. В коридоре, где жила тетя Лена пахло другим миром. Меня сразу же сразила ностальгия и чужеродная эстетика другого мира. Словно бы я оказался на другом конце света.
•••
Дойдя до знакомой звери, я по-неписаному детскому правило открыл дверь и со словами. Тет Лен, мама просит немного муки на бли. Вошёл. Тётя Лена стояла возле зеркала в халате. Я остановился как вкопанный, пораженный и мой мир рухнул. Нет, сначала он сузился до размером детского утренника. Потом он как-то начал каменеть. А после разлетелся на много тысяч осколков воспоминаний. И больше уже не был прежним. И всё это случилось в одно мгновение, когда я увидел, как тётя Лена стоит перед зеркало в халате и раздвинув его полы рассматривает себя там. Внизу. В самом начале мира.
•••
Она резко запахнула халат. Её глаза округлились, а щёки покраснели. Я тоже покраснел. И не договорив слово блины. заворожённо продолжал смотреть на ту часть халата, где ещё мгновение назад его не было. Она заметалась по комнате. Я стоял на пороге. А с улицы доносились звуки ожесточённой борьбы за мяч. Всё было так нереально. Я только и сказал. Блины. Про себя. По моему сознанию бил луч откровения. Словно я заглянул в глаз Бога. Узрел истину, к которой был не готов. Да и как к этому можно подготовиться.
•••
Тётя Лена остановилась и смотрела на меня. А я смотрел на ту неё. Так что тебе нужно? Только и спросила она меня, переведя дыхание и бой на свою территорию взрослых, словно ничего и не произошло. Му-ки. Сказал я уже вслух. Муки маме. А, муки, сейчас. Тётя Лена подошла к шкафу. По её движениям я понял, что она пытается совладать с собой. И уже меня накрыла дрожь. Приятная и ранее неизвестная. Почти религиозное переживание. •••
Она быстро, уже ловкими выученными магазинными движениями отвесила муки, завязала прозрачный пакет и остановилась. Моя дрожь откровенности передалась ей. Я не понял, что почувствовал, кроме желания увидеть это ещё раз. Рассмотреть поближе эту истину, которая ускользала от меня, словно сон по утру. Я сделал шаг в глубь комнаты. Закрой дверь. Спокойны голосом сказала тётя Лена. Я закрыл. Ну и что ты видел. Сказала она. А я не знал, что сказать. Да и какие здесь могут быть слова. Что можно сказать, когда узрел Бога в восемь лет. Они просто выпали из моего горла. А покажите ещё. Моими устами говорил сам ангел. Легко. Просто и непосредственно. Уже во взрослой жизни, я пытался воспроизвести эту интонацию. Но всегда получалось как-то гаденько, озабоченно и пошло.
•••
А тогда. Тогда через меня с ней говорил сам Создатель. Я словно стал для неё тем зеркалом, в которое она смотрелась еще минуту назад. Я смотрел на неё так, как на неё уже давно не смотрел ни один мужчина в мире. Нет, не потому, что она была старая и никому не нужная. Да и как женщина в тридцать с небольшим лет, с отменной фигурой, которую, как я уже понимаю, хотел весь дом из женатых мужчин и достигших половой зрелости моих старших парней нашего двора, могла быть старой и ненужной. Просто с возрастом и опытом, мужчины перестают так смотреть на женщин. Как на нечто недоступной и запретное. Они просто ждут момента, когда получат то, что получают мужчины в подобных обстоятельствах. Мне же и хотеть этого ещё не было дано. Поэтому мои зеркала души не успели покрыться патиной и отпечатками мужских житейских пальцев. Наверное поэтому, хоть папа и был дома, а мама всё равно отправила к неё меня.
•••
Тётя Лена присела на диван. Закурила. А женщины всегда чувствуют, кто перед ними, невинный мальчик или зрелый пузатый хуерог. Выпустила струйку дыма, положила ногу наготу и, казалось, обдумывала, что делать дальше. Сидя перед настоящим нетронутым зеркалом оценивала себя. Ну, так, что ты видел. Покажите ещё. Снова сказал мой ангел. Или кто там был во мне тогда. Тётя Лена затянулась ещё раз и оставив сигарету во рту, встала. Нависла передо мной. Развела полы халата. И я снова узрел истину.
•••
Этот миг космического откровения. Мои ватные ноги. И это было как сон, в котором понимаешь весь вселенский замысел, а утром просыпаешься в слезах о того, что не ни одного слова. Даже звука, чтобы осмыслить разумом всю красоту и божий замысел. Так это было прекрасно. На меня смотрела мохнатая пустота. И так она была глубока и непостижима. Так прекрасна в своих формах, складках и лукаво закрученных лобковых волосах. А ниже были складки ворот, куда я, уже повзрослев, до сих пытаюсь безуспешно вернуться, потея и стуча в эти створки своим дверным молоточком с яйцами. Я словно встретил свой первый розовый рассвет с едва различимыми пульсирующими голубоватыми прожилками артерий.
•••
За неимением эрекции в силу возраста, я поднял руку, желая прикоснуться к истине. Её живот глубоко дышал, а слова. Можешь смотреть, но не трогать. Иерихонскими трубами в моих ушах возвещали о приходе Мессии. Меня тряхнуло в божественном откровении. Тело покрылось испариной и волнами первого в жизни оргазма. Шпенёк стоял колом в шортах. И только не хватало белого густого семени, которое бы проступило на белье и омрачило этот момент.
•••
А потом створки пола её халата закрылись и наступила темнота. На долгие Одиннадцать лет. И я проснулся. Пробудился. На, держи. Тётя Лена передала мне белую сухую взвесь и выпустила обратно в мир с этим знанием.
•••
Я спустил с небес на первый эта. Здесь пахло канализацией и сладковатой выпечкой. Ребята продолжали биться во дворе за круглый шар из коже заменителя. Только звуков я уже не слышал. Только эхо иерихонских труб, пульсирующих в ушах. Мир накрылся не пиздой. Мир обрел тишину и смысл. Я умиротворенный прошёл до своего подъезда. Поднялся на второй этаж домой. Остановился. Поднялся на четвертый этаж. Там тоже были двери. Тоже тихо. Только не было уже небес. Вернулся на второй этаж. Передал маме пакетик белой смеси. Ты сказал спасибо? Нет. Ладно, дуй, завтра скажешь. Ладно. Папа смотрел футбол по телевизору, а я вернулся к ребятам во двор. Встал по привычке на ворота. Пропустил ещё три гола. Так закончилась моя футбольная карьера. И началась жизнь. Другая.
В ожидании и тоске. Говорят, знание множит печаль. И это правда. Но как же она сладка, это печаль. Словно выпечка. И какие же вкусные вышли у мамы блины в этот вечер. Таких я больше не едал.
Комментарии (0)