Главный художник БДТ Эдуард Кочергин об Иосифе Бродском: «Кроме грандиозного поэтического дара, он был философически умен»

Про знакомство

С Иосифом Бродским я познакомился совершенно случайно в последних числах мая 1967 года через невенчанную жену и мать его сына Марину Павловну Басманову, художника по профессии. Марина — дочь питерских известных художников музейного уровня. Отец ее, Павел Иванович Басманов, — прекрасный график и живописец, ученик Владимира Васильевича Стерлигова, сохранивший в своих работах школу двадцатых-тридцатых годов, мать — Наталья Георгиевна Басманова, график, книжный иллюстратор, работала в детской книжной графике, несколько книг оформила в «Детгизе» с дочерью Мариной. Работы Басмановых находятся в собраниях многих российских музеев, в том числе и Русском музее.

<...>

Басмановы, Павел Иванович и Наталья Георгиевна, а вслед за ними Марина, — православные верующие люди. Родители, увидев, что их дочь беременна, потребовали от Иосифа Бродского принять православное крещение и жениться. Иосиф не согласился креститься. Басмановы отказали им в жилье на улице Глинки. Ребята с новорожденным «повисли в воздухе» и стали искать квартиру

Узнав о бесприютности Марины с рожденным мальком, я на время решил приютить их в своей недавно полученной жилплощади на четвертом этаже старинного дома номер 34 по улице Герцена. Квартира тогда у меня пустовала. Семья, жена Инна Габай с годовалым сыном Сашей, уехала до осени на Волгу к родителям. Я обитал, то есть работал и спал, в большой тридцатиметровой комнате с обширным балконом, стоящим на эркере. С балкона среди крыш питерских домов XIX века открывался вид на золотой купол Исаакиевского собора. В многосемейной коммуналке владел я двумя комнатами с малой кухонькой, где был водопровод с раковиной и крошечный тамбур-прихожая, отделявший собственной дверью меня от общей передней. По коммунальным меркам того времени я практически владел квартирой в квартире. 

Вторая комната с одним окном площадью восемнадцать квадратов, с украшавшей ее печью-голландкой, оставшейся от прежних времен, была абсолютно свободна. Туда-то Марина с Иосифом и принесли своего сынка из родовспомогательного дома. Здесь, открывая входную дверь, я впервые познакомился с поэтом Бродским, внесшим на руках своего рыжего малька Андрея ко мне в квартиру.

С Мариною мы учились в средней художественной школе Института имени Репина Академии художеств СССР, только я был старше. Работы ее родителей знал и ценил. До этого происшествия с Иосифом я не встречался, правда, с начала шестидесятых годов слышал о нем как о талантливейшем поэте города.

Про совместный быт

Во вторую комнату к голландской печке, полуторному деревянному топчану, обшарпанному столу и двум табуреткам ребята привезли детскую кроватку, подаренную семейной парой — друзьями Иосифа от выросшего из нее собственного чада. Короче, «экипировали» комнату окончательно, и начала  работать фабрика по выращиванию человечка на улице Герцена, бывшей Большой Морской. В официальных документах и в теперешнем интернете рождение Андрея записано октябрем 1967 года, на самом же деле он родился в мае и привезли его ко мне в дом на Герцена в конце мая. Очевидно, это одна из загадок матери Андрея.

В шестидесятые годы я много работал; кроме Театра имени В. Ф. Комиссаржевской, где служил главным художником, рисовал для театров других городов Эсэсэрии, включая Москву, оттого часто отъезжал из Питера, оставляя ключи от моей комнаты-мастерской ребятам. Они выставляли коляску с Андреем на мой, единственный в нашей квартире, балкон. Воздух на улице Герцена, перекрытой в то лето из-за замены труб центрального отопления, слава богу, не был так сильно загазован. 

Жили все мы в ту пору совсем бедно. У нас, молодых, накоплений никаких не было, или, как говорят, «в карманах шаром покати». Посуды в доме, кроме трех тарелок, двух-трех блюдец, двух чашек и стакана, не водилось. Чтобы справить день рождения моего макетчика Володи Малыша (Ильина), пришлось создать театрализованное пространство. Из мебели в моем обиталище имелись только небольшой случайный стол, тахта, табурет, мольберт и тумба под краски — все; еще в углу комнаты красовалась старая кафельная печь-камин с фигурной полкой. Отсутствие сидений, посуды, приборов, ложек, ножей вилок и, главное, достаточных грошей заставило нас оправдать знаменитое выражение «голь на выдумку хитра». По центру комнаты мы из газет «Ленинградская правда» выложили на полу круг в два с половиной метра в диаметре, на него выставили шесть «бомб», как в те времена прозывались трехлитровые бутылки дешевого болгарского сухого вина, окружили их взятыми напрокат мухинскими гранеными стаканами. Купили множество недорогих сухофруктов и моток рыболовной лески. По центру комнаты над газетным кругом заседалова от стенки к стенке на высоте 160 см натянули сетку из лески и к ней прикрепили нитками множество сухофруктовой вкусняры-закуски. Уселись в круг, прямо на рисовальные папки, под «потолок» с фруктовой коллекцией и стали пить-гулять, рождение пропивать. Иосифу наш бедный театрализованный пир начала бровеносной эпохи Леонида Ильича Брежнева пришелся по душе.

Кроме тостов в честь мастера-именинника, выпили за самиздат на Руси. Никто из нас и представить себе не мог, что наш рыжий сосед-поэт через несколько лет сам станет героем самиздата в Эсэсэрии, за чтение и тем более за распространение которого можно будет схлопотать срок.

Про талант Бродского

Иосиф Бродский, кроме грандиозного поэтического дара, философически умен, и общение с ним как с уникальным человеческим типом представляло для многих, и меня в том числе, чрезвычайный интерес. Он не являлся моим арбитром, я люблю его просто читать, многие вещи Иосифа мне близки, но я из другого конца людского мира, иного жизненного опыта. Человек, выросший в бериевских детприемниках и трудовых исправительных колониях, просто не может ничем восторгаться. Он может уважать, не склоняя головы. Не имея права считать Бродского своим другом-приятелем, повторяю, я действительно с удовольствием читаю его стихи. 

<...>

Открытием для меня явились рисовальные подвиги Иосифа, которые поначалу он, очевидно, скрывал. Изобразительному делу его никто не учил, и в его рисунках присутствовала толика приятного дилетантизма. Он чувствовал пластичность, упругость линии и обладал природным здравым вкусом. Из западных мастеров симпатизировал Энгру, из наших, скорее, Венецианову и его школе. 

Несколько лет назад состоялась выставка графических работ Иосифа Бродского в Публичной библиотеке в Санкт-Петербурге. Затем его работы из собрания Эры Коробовой выставлялись в частной галерее. На этих выставках и их обсуждениях я был. Рисунки Иосифа — это рисунки поэта, вся прелесть их как раз в этом. Его графика — продолжение поэтической жизни: его мыслей, наблюдений, пристрастий. Отделять их от его поэзии я бы не стал. Вспомните, как замечательно рисовали А. Пушкин, М. Лермонтов, И. Тургенев, многие другие русские поэты и литераторы, рисовали не как профессионалы, а изнутри своих собственных личностей, и совсем неплохо это делали. 

Про Бродского и театр

Для Иосифа не составляло труда перешагнуть два порога, «дверь в дверь», и он оказывался у меня в мастерской.  <...> В те хрущевско-брежневские годы начальники страны всячески поощряли народное искусство, в том числе и народные театры. Они считали, что со временем коллективы самодеятельных театров заменят профессиональные, и отпускали на идею достаточное количество средств. Зачастую народными театрами руководили опытные профессиональные режиссеры, приглашавшие для оформления спектаклей известных театральных художников. Гонорары за оформление платили через Художественный фонд. Художественным советом фонда работа оценивалась по эскизам. За добротные, хорошо выполненные эскизы платили больше. Естественно, я стремился сделать приличные вещи для худсовета. Иосиф многие мои эскизы видел, да они и создавались на его глазах. Лично ему больше нравились прориси, то есть рисунки на ватмане, подготовленные к живописи, но еще не крашенные. Глядя на них, он произнес однажды: «Да оставь ты их в карандаше, не надо расписывать». Я возразил: «За некрашеные ведь ничего не заплатят, да и декорации непонятно будет во что красить». Эскиз — это документ, руководство к дальнейшему действию на театре. Короче, подготовительные рисунки с отрисованной мебелью, деталями интерьера, реквизита на белой бумаге его привлекали более, чем окрашенные гуашью или акварелью готовые работы.

Ежели говорить про Бродского и театр, то особого пристрастия к этому виду искусства у него я не наблюдал и не назвал бы Иосифа театралом. Он знал, что я служу в Театре имени Веры Федоровны Комиссаржевской, видел многое, что я рисовал для театра, но ни разу не попросил меня взять его с собой на спектакль, даже на тот, где работала его тетка по матери Дора Вольперт, знаменитая характерная актриса. Я хорошо знал Вольперт и симпатизировал ее высокопрофессиональному искусству. Драматургические вещи самого Иосифа я предпочитаю читать, а не смотреть на сцене. Результат постановок на театре зависит главным образом от режиссуры и артистов. Пока я не знаю постановщика, удачно сделавшего Бродского на сцене. Из театральной практики известно, что хороших поэтов ставить не так-то просто. Мне вообще сдается, что Иосиф чувствовал расположение больше к цирку, чем к театру.

Как раз в эти месяцы жизни Иосифа я много работал для Ленгосцирка. Ему нравилось особенное своеобычное и древнее происхождение этого рискованного вида искусства. Он с интересом разглядывал мои эскизы ковров, цирковой арены, занавеса форганга, костюмов к цирковым номерам. Отдельный интерес Иосифа вызывала моя работа над оформлением популярной в те времена в СССР цирковой программы «Цирк медведей Валентина Филатова». Увидев эскизы костюмов медведей (которые тоже делал я), он заинтересовался тем, как проходили примерки костюмов с медведями. Проходили нормально. Руководил примерками всей шоблы медведей самый главный медведь-пахан — Валентин Иванович Филатов. Жаль, что почти не сохранилось цирковых эскизов, кроме нескольких черновиков. Цирк, в отличие от театров, платил за работу, покупая эскизы, чтобы по ним в дальнейшем повторять отработанные вещи — ковры, завесы, костюмы, реквизит — на бесконечных гастролях в разных городах.

Про встречи в эмиграции

После эмиграции Иосифа в Америку я встречался с ним дважды уже в Нью-Йорке и даже гостевал в его квартире на Мортон-стрит в Гринвич-Виллидж. В Соединенных Штатах я оказался в связи с работой над пьесой А. П. Чехова «Дядя Ваня» в постановке моего шефа в БДТ Георгия Александровича Товстоногова для Театра Маккартера в знаменитом Принстоне, находящемся в шестидесяти милях от Нью-Йорка. Естественно, я воспользовался возможностью и привез Иосифу из нашего Питера фотографии очень похожего на него его рыжего, в веснушках, сына. А Иосиф со мною переправил приглашение в Штаты для Андрея. Сын вскоре оформил приглашение, получив визу, прилетел к отцу в Америку и пробыл у него месяц в Массачусетсе, где он тогда преподавал. 

По рабочей надобности я несколько раз приезжал из Принстона в Нью-Йорк для отоваривания декорациями и костюмами, и эти обстоятельства дали мне возможность встречи с Иосифом. Дом Иосифа на Мортон-стрит, построенный в английском стиле, удивил меня чуднóй синкопированной планировкой. В такое неожиданное пространство, пожалуй, я попал впервые. С улицы по пятиступенчатой лестнице я поднялся к двери четырехэтажного дома и, нажав кнопку звонка, позвонил. Дверь открылась, и через площадку ухоженного вестибюля я увидел Иосифа, стоящего на другой лестнице. Поздоровавшись с ним, я еще прошел с ним один марш наверх и, попав на лестничную площадку с другой стороны дома, очутился снова на первом этаже. Преодолев короткий марш до его квартиры, мы наконец остановились у хозяйской двери. Улица с другой стороны этого же дома оказалась гораздо выше Moртон-стрит. Даже я, много где ходивший, без сопровождения по первости не сразу бы нашел его квартиру. На мое удивление странной планировкой он пошутил: «Привычка конспирироваться, не более того».

Открыв дверь, мы почти сразу же вступили в рабочее пространство Иосифа — зальце, весь периметр его заполняли стеллажи с книгами. Справа от входа среди книжных полок стоял дубовый шведско-американский письменный стол начала XX века с приданным ему дубовым креслом того же времени. Вещи эти, как мне показалось, — гордость хозяина. Действительно, очень рациональные, красивые и удобные рабочие предметы для пишущего человека. Справа же в боковой стене находилась стеклянная дверь в сад. Сад — громко сказано, это небольшое пространство, приблизительно четыре с половиной на четыре метра не более, окруженное пустыми побеленными стенами домов с трех сторон и узкими воротами на улицу с четвертой стороны. В углу, сразу за стеклянной дверью, росло единственное, но довольно высокое деревцо, под которым стояли металлический стол и три металлических стула, окрашенные белилами. Верх этого дворика-колодца украшало синее небо. В левой боковой стене зальца от входа зиял темноватый, довольно тесный проход в спальню. Кухни как таковой не было. Кухонные принадлежности висели на левой стене прохода, под ними на узком верстаке стояла скромная посуда и остальная утварь. Почти всю небольшую комнату спальни занимала обширная кровать. Напротив нее на комоде, между двумя окнами, стоял небольшой телевизор. Справа от кровати находился проход в душ и туалет. Чтобы попасть туда, надобно было обойти кровать. После моего профессионального осмотра обиталища он по моей физиономии понял отсутствие восторга от увиденного и, достав с полки над шведским столом свою знаменитую книгу «Урания» в зеленом переплете, издательства «Ардис», надписал ее мне: «Дорогому Эдику, 19 лет спустя (не Дюма, а с ума!) от Иосифа, 18 мая 1987 года, Нью-Йорк».  

Про «Полторы комнаты»

Вопрос о музее Иосифа Бродского, осуществляемом в теперешнее время в его бывшей квартире на углу улиц Пестеля (совсем не его героя!) и Короленко, в доме Мурузи, под названием «Полторы комнаты». Этот музей «на понюх». Из такого малого пространства музея не сделать, да и делать не стоит. В таком пространстве возможно сделать поэтическую каплицу, или, по-русски, часовню поэта, чтобы каждый желатель мог в нее зайти и поклониться памяти знаменитого питерского автора. Увидеть его улыбающимся, в отличной визуализации, а вокруг по календарю показывать небольшие сменные выставки, связанные с его жизнью и творчеством, в том числе и его рисунки. 

Как говорится, Бог в помощь!

18+