18+
  • Образ жизни
  • Дизайн
  • Коллекционировать искусство
Дизайн

Ангел из взорванного собора и божок XVI века: Художник Александр Траугот — о своей коллекции арта, блокаде и привычке рисовать в книгах

Художник и скульптор Александр Траугот и его супруга, реставратор и керамист Элизабет де Треал де Кинси-Траугот, живут на два города: Петербург и Париж. Мы попали в их мастерскую на Петроградской стороне, где они хранят не только свои работы, но и картины, графику и скульптуру всех поколений важнейшей художественной династии города, работавшей под псевдонимом Г. А. В. Траугот. Такого не покажут в интерьерных журналах, потому что в этом есть подлинная, а не придуманная стилистами жизнь.

Александр Траугот
Саша Невская

Александр Траугот

Элизабет де Треал де Кинси-Траугот. Шляпа Cocoshniсk
Саша Невская

Элизабет де Треал де Кинси-Траугот.

Шляпа Cocoshniсk

 

Ангел из церкви Успения Богородицы, китайский божок XVI века и фарфор ручной росписи, за которым охотятся Русский музей и Третьяковская галерея, — художник Александр Траугот и его жена Элизабет превратили мастерскую в дом культуры.

В моей семье никогда не было кол­лекционеров, только художники. Мы ничего не собирали, наоборот, все, что у нас было, разрушалось, потому что использовалось. Отец (художник Геор­гий Траугот. — Прим. ред.) разрешал нам с братом Валерием рисовать на лю­бых его книжках, даже самых дорогих, больших, антикварных. Эта привычка осталась у меня на всю жизнь, я и сей­час люблю это делать. Настоящий кошмар коллекционера! Только пред­ставьте: редкое издание, которое суще­ствует всего в нескольких экземплярах, а может, вообще фолиант XVII века, — а я рисую на его страницах. Один мой знакомый джазовый музыкант кол­лекционировал книги. Я как-то его спросил, почему он не ходит в библио­теки. А он ответил: «Не могу! Начинаю завидовать». Вот это мне совершенно непонятно, для меня книга в библио­теке намного удобнее, дома я ее просто где-то потеряю. Недавно у нас в гостях была журналистка, которая заметила: «В вашей мастерской можно работать, но нельзя жить». Мы справляемся. Да, здесь много искусства, но всегда им жили и дышали. Это особое состояние, не всем понятное. Да и художники бы­вают двух типов: те, которые искусство делают, и те, которые искусством жи­вут. Первым обязательно нужно, чтобы их хвалили, чтобы им платили, как и положено, за всякий труд, а вторым все это неважно. В годы моего детства ОБЭРИУты (группа ленинградских писателей 1930-х, в которую входили Даниил Хармс, Александр Введенский, Николай Заболоцкий. — Прим. ред.) полагали, что их творчество никому не нужно. Они служили искусству для истины и не только не думали, что ког­да-нибудь будут известны, но предощу­щали свою трагическую судьбу.

Скульптура ангела из взорванной в 1961 году на Сенной площади церкви Успения Пресвятой Богородицы теперь живет в мастерской.
Саша Невская

Скульптура ангела из взорванной в 1961 году на Сенной площади церкви Успения Пресвятой Богородицы теперь живет в мастерской.

Китайский фарфоровый бог XVI века Лю Хань-чжань заботится о материальном положении поэтов и художников.
Саша Невская

Китайский фарфоровый бог XVI века Лю Хань-чжань заботится о материальном положении поэтов и художников. 

Все вещи, среди которых мы живем, появлялись случайно и будто бы сами. В 1961 году на Сенной площади взрывали церковь Успения Пресвятой Богородицы, мы с другом пошли туда и попросили рабочих перед взрывом сбить ангела сверху, хотели, чтобы он сохранился. Теперь он, красивый, висит у нас под по­толком и ждет, когда церковь будет вос­становлена. Я его верну, но с условием, чтобы ничего не реставрировали — ни отбитый нос, ни сколотое крыло, а прямо так и установили бы под купол храма. Еще у нас живет важный фарфоровый персонаж XV или XVI века — китайский бог Лю Хань-чжань, который заботится о материальном положении поэтов и ху­дожников. Он когда-то был чиновником, потом стал отшельником, а после смерти ему досталась такая особенная долж­ность в пантеоне. В руках у него деньги, которые он достает изо рта трехлапой жабы. Однажды он упал и разбился, мы с братом его склеили, но Лю Хань-чжань был так обижен, что мы целый год не получали денег за свою работу. Мне нравится предусмотрительность этого китайского бога, как и идея, что поэтам и художникам нужно покровительство. Кстати, про архитекторов в легенде почему-то ничего не сказано. Вообще, я очень люблю слово «художник». У меня даже есть теория, как оно возникло. По-моему, совершенно убедительная. Мона­стырские рукописи часто заканчивались словами: «Прости, читатель, мою ху­дость». А в одной из ранних рукописных Библий на русском в предисловии было указано: «Чтобы перевести эту Библию, привлекли семьдесят художнейших мастеров». Так вот, была худость, а стали «художнейшие мастера».

Рабочий стол Александра Траугота обрам­ляют экспрес­сионистичные картины Веры Яновой, матери художника.
Саша Невская

Рабочий стол Александра Траугота обрам­ляют экспрес­сионистичные картины Веры Яновой, матери художника. 

Я привык, что предметы должны слу­жить человеку, а не наоборот. Помню, как тяжело было распилить бук во время бло­кады: мы пилили мебель, чтобы топить ею печи. Тогда мы еще жили в большой квартире на Большой Пушкарской улице, в доме со сфинксами, который построил мамин дядя. Там был большой зал с ко­лоннами и двумя мраморными каминами, привезенными из Италии. В средиземно­морском климате они, наверное, функци­ональны, но в нашем — совсем нет. Было непонятно, как этот зал натопить зимой. Когда началось уплотнение, мы стара­лись подселить к себе родственников или друзей. Знакомый инженер по фамилии Нагель как-то сказал, что хочет занять комнату с каминами. Мы объяснили сложность помещения, но он поставил себе и нам в квартиру печи, которые сам придумал. Они были очень экономичны, в них по трубке поступал уже разогретый воздух, и это очень ускоряло процесс ото­пления. Благодаря этим печкам мы пере­жили блокаду. В 1930-х годах инженер был репрессирован и погиб. В 1993 году мы с Элизабет искали печку для нашей парижской мастерской, которую нужно отапливать самим, в ней еще и крыша стеклянная иногда течет. Мы ходили по разным выставкам и рынкам. И однажды эксперт, который помогал нам с поисками, сообщил, что нашел самое новое изобре­тение. Это была точная копия той печки Нагеля. Мы ее приобрели, она нас греет и тем, что его изобретение спустя шесть­десят лет все же стало служить людям.

Керамические скульптурные вазы на столе — работы Элизабет Траугот, картина — Веры Яновой, в шкафу — фарфор со всего мира.
Саша Невская

Керамические скульптурные вазы на столе — работы Элизабет Траугот, картина — Веры Яновой, в шкафу — фарфор со всего мира.

Всем, что у нас есть из бытовых пред­метов, мы пользуемся. Вот фрукты лежат на антикварном фарфоровом блюде завода Гарднера, довольно редком, вино мы пьем из старых хрустальных бокалов Baccarat, а цветы ставим в скульптурные вазы моей жены Элизабет. Я как-то предложил ей самой сделать и расписать вазы. И у нее получилось очень талантливо! Правда, в отличие от меня, Элизабет ленится и мало занимается своим творчеством. Чрезмерно вычурные или имперские вещи я не люблю, фарфор мне нравится небольших русских мануфактур, вроде за­вода Попова. Но я в марках мало понимаю, покупаю то, что нравится. Очень люблю блошиные рынки, особенно во Франции — там не выбрасывается ничего. Это совпа­дает с моим мироощущением. У людей там есть такое увлечение, почти про­фессия — приходить и выставлять свои вещи. Со многими мы знакомимся, ведь там собираются очень интересные персо­нажи, часто выброшенные или забытые судьбы. Был, например, летчик, который приносил какую-то рухлядь, не знаю, покупали ли у него хоть что-то, но он приходил каждый выходной. Это такой клуб по интересам, поддерживающийся совсем некоммерческими людьми. Вот на аукционах неинтересно, потому что туда приходят извлекать выгоду.

В нише мастер­ской собраны тарелки всех мастей — от анти­кварных с рус­ских заводов Гарднера и Попова и бело-голубой керамики Делфта и Мейсена до фар­
Саша Невская

В нише мастер­ской собраны тарелки всех мастей — от анти­кварных с рус­ских заводов Гарднера и Попова и бело-голубой керамики Делфта и Мейсена до фар­фора с росписью самого Алексан­дра Траугота.

Я всегда жил среди художников, и меня с самого детства захватывали споры о поэзии, литературе, искусстве в широ­ком смысле. Они многому меня учили, даже ребенка. Это были такие страстные разногласия: Матисс, Врубель, Сезанн, Иванов — любое имя подвергалось самому разнообразному разбору. Сейчас среди художников я не слышу споров об искусстве. Если какой-то художник котируется на Christie’s или Sotheby’s, то о нем уже не спорят, только рисуют нули к цене. На самом деле это совер­шенная чушь. Как следствие того, что искусство перестало быть элитарным, а стало популярным, коммерческими способами создаются оценки и при­думываются рейтинги. Это скучно. Даже атмосфера на этих аукционах не такая, как на блошиных рынках. Живое и неживое просто различать: то, что содержит в себе противоречия — жизнь, а что не содержит, то мертво.

Часть скульптурной диорамы для музея истории Петербурга работы скульптора Михаила Войцеховского.
Саша Невская

Часть скульптурной диорамы для музея истории Петербурга работы скульптора Михаила Войцеховского. 

Раньше искусством интересовался узкий круг, а теперь оно стало, как футбол. Хотя Юрий Олеша говорил, что если в его юности смотреть футбол собиралась дюжина человек, это было уже много. Я люблю рассказывать, что в моей юности дверь каждому посе­тителю Эрмитажа открывал швейцар, а с моим отцом он еще и здоровался. Так было во всем мире: в музеи ходили редкие одиночки. Именно в Эрмитаже я впервые встретил Элизабет. Тогда я за­нимался скульптурой и очень часто там бывал для вдохновения, у меня был про­пуск. Так вот, в одном из залов я заметил группу иностранных школьниц и пом­ню, что долго глядел на одну девочку с толстыми щечками. И все думал, от­чего же я на нее гляжу. Через несколько лет после окончания Сорбонны Элиза­бет снова приехала в Петербург, через общих знакомых она искала комнату, где остановиться, а у нас с братом была сво­бодная. Так мы встретились снова и уже навсегда. Ведь что такое женщина? Это всё. Всё и поэзия. У нас тут был в гостях учитель какой-то особо престижной гимназии, и я его спросил, кто умнее: мальчики или девочки? Он сказал: «Ко­нечно, девочки! Что было бы с Адамом, если бы не было Евы? Жил бы один в раю, как дурак». У женщин всего один недостаток: они не понимают масштаба, для них маленький проступок может быть так же значителен, как большой.

О своем образовании скульптора Александр Траугот не забывает и иногда занимается крупной и малой формой.
Саша Невская

О своем образовании скульптора Александр Траугот не забывает и иногда занимается крупной и малой формой.

Наш дом всегда полон гостей, мы часто собираемся, кто-то играет музыку или читает стихи: я избалован домашним ис­полнением. Трагедия в том, что я всегда любил общаться с теми, кто старше меня, а это уже невозможно. Старых антиква­ров тоже почти не осталось, потому что теперь совсем иная мода — люди любят путешествовать. А когда они путеше­ствуют, то забывают о своем доме, им все равно, что там, все равно, чем его на­полнять. Я же очень люблю дом, а путешествовать — не очень, особенно в тури­стические места. Париж — исключение. В отличие от Петербурга там много пенсионеров, они наполняют улицы, особенно вечерами. Вообще там никто не порознь: гуляют молодые, а с ними старики, дети, инвалиды на колясках. У нас такого нет, стариков вообще не видно — и это очень печально. Глазу ху­дожника интересно, когда вокруг совер­шенно разные типажи. Там я часто рисую портреты с натуры. В Петербурге такое не каждый поймет, подумает, что это он так пристально смотрит и заносит что-то себе в блокнотик. А в Париже какая-нибудь дама или официантка улыбаются и начи­нают помогать — позировать, такое всегда очень приятно. Иногда даже они хотят купить у меня рисунок: такая манера там очень распространена. Больше всего мне нравится рисовать глаза и взгляд. Помню, в каком-то провинциальном музее была выставка совершенно неожи­данного автопортрета Веласкеса. Я был просто прожжен его взглядом. Теперь такое редкость, художники мало рисуют глаза и вообще мало рисуют с натуры. Я же это очень люблю, как и обнаженную натуру. Оскар Уайльд говорил: «Иисус — бог художников». А в Библии сказано: «Как могут поститься те, кто приглашен на брачный пир?» Художники — те, кто пирует, поэтому я не пощусь. (Смеется.)

Фарфоровые вазы с росписью Александра Траугота.
Саша Невская

Фарфоровые вазы с росписью Александра Траугота. 

Художник — максимально влюбчивый че­ловек, он все время очаровывается. Одно время я был влюблен в русскую деревню, такой уже не осталось. Небольшую, где несколько хозяйств, перешедших по на­следству, непьющие и работящие крестья­не. В моем детстве, когда раздавали скарб сосланных «кулаков», их вещи не брали, потому что все друг друга уважали. В де­ревне никто не запирал дверь. Мы как-то жили несколько лет назад на Валдае, там дверь тоже не запиралась, но под по­душку хозяйка дома всегда клала топор. Рисовать крестьян, разговаривать с ними меня увлекало: всегда мыслящие люди, совершенно независимые и остроумные — в колхозах были приняты насмешки над Сталиным. Я считаю, что люди очень поглупели с тех пор. Не только в России, во всем мире. Даже если просто по­смотреть на лица кинозвезд: с каждым десятилетием лица становятся все менее интересными.

На стуле в стиле ампир — думка в технике пэчворк, подарок друзей. На столе — китайский фарфор.
Саша Невская

На стуле в стиле ампир — думка в технике пэчворк, подарок друзей. На столе — китайский фарфор. 

Знаете, творчество — это рождение. А рождение — всегда труд. Вовсе не рабо­та, как, например, красить забор, а ми­стический акт, где могут присутствовать и страдание, и боль. Рождение — это соприкосновение с тайной. Чем глубже соприкосновение, тем глубже искусство. Моя любимая вещь на эту тему — новел­ла Бальзака «Неведомые шедевры». Она о том, что самое высокое достижение, когда у человека ничего нет. Лишаясь всего в материальном мире, он обяза­тельно приобретает что-то из высших сфер. Главное, что художник мыслит не предметами, а образами. Что такое об­раз? Загадка. То, чем мы можем очаровы­ваться, то, чем мы владеем без облада­ния. Не все могут очаровываться, не все даже понимают, как это. Но профессия очаровывать появилась и стала обычной работой. У такой профессии есть теоре­тическая и статистическая базы — и это уже промышленность, которая называ­ется «дизайн».

Текст: Ксения Гощицкая

Фото: Саша Невская

Визаж и волосы: Полина Панченко

Свет: Skypoint

Теги:
Коллекционировать искусство
Материал из номера:
Декабрь
Люди:
Александр Траугот

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: