Андрей Решетин: «Попса и гламур выполняют в обществе роль анестезии»

Вы руководите ансамблем старинной музыки и фестивалем, идеология которого — возрождение традиций. Расскажите, как они взаимодействуют.

Новый сезон Early Music называется «Санкт-Петербург XVIII века», это тот самый период, музыку которого мы возрождаем с «Солистами Екатерины Великой». Наш ансамбль исполнит Первую сонату, написанную придворными музыкантами Анны Иоанновны, отрывок из первой русской оперы, созданной при Елизавете Петровне, и сонату времен царствования Екатерины II. В день открытия фестиваля в Гатчине пройдут сразу три события: театр барокко Данила Ведерникова, барочные танцы памяти Людовика XIV и концерт «Английские песни XVII века» всемирно известного исполнителя мужских альтовых партий Майкла Чанса, он выступит вместе с лютнистом. Далее в Капелле прозвучит музыка позднего Средневековья, а в Шереметевском дворце запланировано состязание на таре (это такой струнный щипковый инструмент): один исполнитель будет играть на азербайджанском таре, другой— на персидском. Уже в октябре пройдут показы комической оперы «Горебогатырь Косометович», драматургию для нее придумывала сама Екатерина II, которая, по всей видимости, одаренно играла на клавесине и фортепиано. Для этой постановки мы обучали артистов не только барочному пению, но и танцам и специфичной фонетике.

Вы родились в интеллигентной семье?

Я родом «из глубин русского народа»— из простой советской семьи, даже не музыкальной. А барочная музыка очень аристократичная вещь. Но сегодня говорить о генетическом аристократизме тем, кто прослеживает свою родословную далее прошлого века, уже смешно: он растворился в поколениях. Моя тяга — это скорее что-то духовное, разлитое в воздухе Петербурга. Наш город — последний аристократ, на мой взгляд. В самом искусстве, которое реализовалось в его имперском облике, содержится большая загадка, которая нас, жителей, сущностно меняет. Конкретно мне и моим единомышленникам эта загадка передалась от предшественников: барочную эпоху воссоздавали еще в начале XX века искусствовед Николай Врангель, декадент Александр Бенуа, художник Георгий Лукомский и все их общество «Старый Петербург» — отпрыски аристократических семейств. А мы продолжаем их дело.

Почему вы выбрали для исследования именно эту эпоху?

Мы сфокусированы на поиске старых, утраченных смыслов имперского периода. Формирование собственного вкуса на уровне, который бы соответствовал времени великих правительниц, помогает понимать и разбираться в красивых вещах, в том числе в архитектуре, которую мы имеем возможность видеть вокруг себя каждый день. Ведь аристократизм — это попытка все доводить до абсолюта, что является прямой противоположностью демократизму в искусстве, пришедшему к нам из Франции после буржуазной революции. А демократизм в конечном итоге свелся в современной культуре к гламуру.

Гламур — это то, что принято называть попсой?

Да. Например, мне совершенно неинтересно играть скрипичные концерты «Времена года» венецианского композитора Антонио Вивальди. Это бесспорно хорошая работа, но ее исполняют все, потому что она понятна каждому.

И все же попса — это тотальный фон времени. Как вы думаете, почему?

Попса и гламур выполняют в обществе роль анестезии. Перед ампутацией ноги пациенту сначала вкалывают наркоз, чтобы он видел цветные сны. Когда тело страны распадается, есть высокий запрос на анестезию. Ты смотришь сериалы, слушаешь песни по радио, читаешь журналы и вроде что-то чувствуешь. И тебя вроде сильно торкает, но на самом деле это такая форма бесчувствия, это лекарство на случай распада. Формирование человеческой души начинается с ощущения и принятия боли, слез, стыда — именно тогда человек задумывается о важном, то есть ему нужна другая пища.

Получается, для саморазвития необходимо страдать?

Отвечу на своем примере. В России и Европе существует немало фестивалей старинной музыки, и именно Early Music котируется за рубежом как один из ведущих, потому что у него есть свое лицо. В Европе не хитро заниматься искусством прошлого: ты оглянулся назад, протянул руку, достал что-то с полки — вот ты коснулся своей истории. А в нашей работе, чтобы результат не оказался китчем, приходится проходить внутренне через ХХ век со слезами войн и революций, со стыдом и отчаянием, но другого пути в XVIII век просто нет.

А чем китч отличается от настоящего искусства?

Мы с вами разговариваем около Троицкого собора, перед которым стоит восстановленная колонна Воинской славы. Оригинал был отлит из ста сорока пушек, отбитых кровью Измайловского полка у турок во время освобождения Болгарии. Можно ли заменить ее на что-то сделанное на заводе? Нет. Вот это и есть китч — придание внешней формы чему-либо для статусности. Поэтому нужно научиться не восстанавливать, а воссоздавать искусство.

Во время учебы в Консерватории Андрей Юрьевич познакомился с философом и художником Борисом Аксельродом, известным как Аксель, который привил ему любовь к барочной музыке. В 1983 году снялся в фильме Александра Сокурова «Скорбное бесчувствие». С 1986 по 1991 год Решетин по прозвищу Рюша был скрипачом в рок-группе «Аквариум», а после и в «БГ-Бэнде». Числился первой скрипкой ансамбля старинной музыки Musica Petropolitana.

Текст: Наталья Наговицына
Фото: Алексей Костромин

XVIII Международный Фестиваль старинной музыки Early Music, с 21 сентября по 8 октября