Заслуженный работник культуры РФ. Тридцать пять лет проработала в органах печати, из них двадцать пять – начальником областного управления по охране государственной тайны в печати. После чего стала журналистом. Во время войны была школьницей, собирала урожай на полях, отправляла посылки солдатам на фронт, награждена за это медалью «За доблестный труд». Имеет звание «Труженик тыла».
Расскажите о своем детстве.
У меня деревенские корни. Родилась я в селе Еманжелинка Челябинской области. Отец был оперуполномоченным, и его по службе перевели в Еткуль, где наша семья обосновалась. Моя мать – потомственная казачка - умела делать все по хозяйству, но неграмотная совершенно была. Отец, наоборот, был образованным, кроме того, обладал выдержкой и скромностью. В семье было трое детей, я - самая младшая.
Как изменилась жизнь в деревне с приходом войны?
Известие о войне пришло в деревню в полдень 22 июня. День выдался солнечным и спокойным. Мы пололи на полях картошку. Сообщение о том, что немцы перешли границу, прозвучало по радио и тревоги не вызвало. Недавно благополучно закончилась война с Финляндией, и как тогда пели: «Броня крепка и танки наши быстры, и наши люди мужеством полны. В строю стоят советские танкисты, своей любимой родины сыны». Однако вскоре началась мобилизация. Помню, как рыдала мать, провожая на фронт брата. После забрали отца в трудовую армию и сестру на военный завод в Копейске. Остались мы вдвоем с матерью. Она работала заведующей швейной мастерской в промкомбинате, где шили одежду для бойцов, а я оставалась на хозяйстве. Вскоре в деревне появились эвакуированные евреи. Кроме кузовков, больше с собой у них ничего не было. И мы делились с ними всем: кровом, едой, одеждой. Я не помню, чтобы хоть кто-то роптал. В деревне карточки давали только тем, кто работал, поэтому, когда заканчивались запасы, мы собирали в поле перезимовавшую картошку, копали в лесу корни растений. Мучнистыми были корешки камышей, их сушили, толкли в ступке, а потом стряпали «олябушки».
В 1942 году брат был ранен под Сталинградом. Три дня он пролежал на поле без сознания. Нам за это время пришло две похоронки, что он погиб смертью храбрых. Весь израненный, он вернулся домой в сорок третьем, еще через год - отец.
А в школу вы ходили?
Мы учились всего несколько месяцев – с ноября по май. Школа была деревянная и топилась печкой-голландкой, но заготавливать дрова было некому. Помню, ткнешь перышком в чернильницу, а чернила уже застыли. Все остальное время были в поле, работали на фронт. Кроме уборки картофеля и овощей, дергали лен, вязали в снопы пшеницу, работали на токах. Обязаны были сдавать государству и овечью шерсть, молоко, яйца. И никто не возмущался. Пусть некоторые и говорят, что у нас не было детства, но даже голодными и холодными мы участвовали в самодеятельности, ездили с концертами в близлежащие деревни, а в старших классах я присоединилась к агитбригадам.
Люди из эвакуации остались в деревне?
Они стали потихоньку уезжать домой. И мы собирали посылки уже не на фронт, а тем, кто решил вернуться в разрушенные города и села. Помню, как мама завернула батистовую беленькую кофточку с васильками, фарфоровый чайник с разбитым носиком и послала им. Для фронтовиков же мы вязали теплые носки и варежки из овечьей шерсти, шили кисеты и наполняли их крепчайшим самосадом. Как-то пытались помочь солдатам своим теплом и заботой.
Людмила Вениаминовна, как вы стали цензором?
(Смеется.) Я считаю, что эта работа была подарком судьбы. Знаете пословицу: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». После окончания института я работала в школах учителем истории и стала терять голос - сказалось обучение в холодных классах в военное время. Врачи посоветовали сменить профессию, и в райкоме партии мне предложили работу цензора. Когда на собеседовании я рассказала будущему начальнику, что разговариваю мало и тихо, он положил руку на сердце и говорит: «Это как раз то, что нам надо!». (Смеется.)
Ведомство просматривало газеты, книги, брошюры, которые издавались на территории Челябинской области. Я читала каждую букву, и пока не ставила свою печать «Разрешается», типография не имела права печатать. Вот такая была идеологическая закольцовка.
За что любили свою работу?
В том числе, за общение с интереснейшими людьми: журналистами, профессурой, поэтами. Несмотря на то, что мы часто портили им материал, и надо бы на нас сердиться, отношения между нами были дружеские. За работу я получила много наград, хотя и выговоры случались. (Смеется.) Один из них я получила за книгу о Броз Тито. В то время, когда я читала ее, Тито изображали, как предателя и всячески критиковали. Спустя полгода Советский Союз подружился с Югославией, Тито уже нельзя было рисовать с окровавленным топором, а книга к тому времени уже поступила в торговые сети. Пришлось все тиражи изымать из продажи, а я чуть не полетела с работы.
Разве цензура не противоречит свободе слова?
Никак. Вот что сейчас меня, как цензора, возмущает. Раньше передачи всегда начинались с позитивных новостей, сегодня же, наоборот, одна жестокость. Цензура сохраняла не только государственные интересы, но и моральные ценности. В Монголии даже есть цензура, а у нас, видишь ли, цензуры нет.
Комментарии (0)