18+
  • Здоровье
  • Здоровье
Здоровье

Прививки для полета в космос и чек-ап на выживание: как Юлия Пересильд готовилась к съемкам «Вызова»?

Для всех, кто в to-do list на жизнь записал и не вычеркнул «стать космическим туристом», — полезно узнать, чего стоит человеку выход за пределы атмосферы. Нужно придирчиво держать вес, обязательно вакцинироваться от COVID-19 и проходить жесткие проверки: от сухих водных тренировок (немного похоже на «игру в кальмара» только здесь игра в «форели») до 8 g-перегрузок в центрифуге. Как и почему с этим может справиться обычный человек — рассказала в книге «Это космос, детка!» от издательства АСТ актриса Юлия Пересильд, отправившаяся на орбиту для съемок в фильме «Вызов».

Судьба космонавта в руках врача

Что такое медицинская комиссия для космонавтов? Врачи, по сути, подписывают приговор — казнить или помиловать. В этом особенность профессии космонавта: ты тренируешься, бегаешь, ведешь здоровый образ жизни, но организм живой и невозможно ручаться за него на сто  процентов. Начинаешь проходить медицинскую
комиссию, а тебе вдруг говорят: «О, а что это тут у нас такое? Один глаз стал видеть хуже. Слышать стали хуже». И еще кучу всего, о чем ты можешь и не догадываться.

Сколько разбитых судеб, сколько печальных, тяжелых историй, когда человек готовился — и не полетел в космос! Для меня такой грустный пример — история космонавта Тихонова, невероятно красивого человека. Мы с ним лично не знакомы, но я видела его на фотографиях и нам часто о нем рассказывали. Он должен был лететь командиром экипажа. Пошел гулять с собакой и веткой повредил себе глаз. И не полетел. Ушел из отряда космонавтов — подробностей не знаю. Столько лет подготовки...

Есть артисты, которые ждут заветной роли всю жизнь. Но можно и не играть главные роли и продолжать выходить на сцену, играя роли поменьше. А космонавты столько лет готовятся, чтобы встретиться с этим неизвестным прекрасным пространством... И если полет отменяется из-за проблем со здоровьем — это психологически тяжело.

Мы до последнего часа переживали по поводу того, всё ли с нами в порядке, старались себя беречь. И на Байконуре каждый раз шли на  тренировку и думали: поаккуратней надо. Ведь если ты разбил коленку или нос заложило — спектакль все равно состоится. Премьеру играют и с температурой под сорок. А тут — премьеры не будет. Полетит другой человек. Ты словно идешь по краю. Простыл, поцарапался, ободрал коленку — и всё. ТАМ — уже не заживет. Может только стать хуже. А не дай бог, если ты заболел, заразить кого-то на станции! Поэтому ковид был бы для нас очень опасен. Мы сидели в изоляции, врачи обследовали нас каждый день...

Более того: вес, который был у космонавта на момент примерки ложемента, не должен поменяться до старта. Ну, может быть, плюс-минус полкило. Но не больше — потому что от веса корабля зависит и его балансировка, и прочие нюансы. В ЦПК нас все время взвешивали, и на Байконуре каждое утро начиналось с того, что мы вставали в 8 утра, умывались и первым делом шли в легкой одежде взвешиваться, чтобы записать эти данные в документ.

Конечно, нам вкололи по сто прививок в каждое плечо. Космонавтам их делают в течение года, а нам надо было срочно — и все прививки, причем достаточно болезненные, нам сделали за один месяц, по две каждый день! Я хохотала, когда кто-то говорил: «Я не буду делать прививку от  коронавируса», потому что даже не знала, какая из этих многочисленных прививок была от коронавируса. И вообще странно было бы сказать: «Извините, я не буду делать прививки». Никто никого не заставлял сюда приходить. Все пришли сами.

«Я боюсь делать прививки» — ну, бойся. Не проходишь по здоровью — не лети.

А зачем ты вообще собираешься в космос, если боишься прививок? Так что варианта «не делать прививку» не было. Вариантов не было вообще! Я очень уважаю свободу выбора в театре и в кино. Хочу — играю двадцать спектаклей в месяц, хочу — играю меньше. Можно принять предложение сняться в кино, а можно сказать, что хочешь сделать перерыв. Я привыкла выбирать сама. А тут мы попали в ситуацию, где выбор все время делали за нас, а от нас требовалось только «следовать инструкции». Твой день спланирован без тебя, и как спланирован следующий, ты заранее не знаешь. Переходить от одного образа жизни к другому, вот такому, — трудно.

Невесомость

Перед полетом на невесомость нам всю неделю разные люди — в столовой, в кабинетах, в коридорах ЦПК — говорили: «Ну, там может ТАК тошнить... Вы пакетиков с собой побольше возьмите». Это давило настолько, что, когда мы подходили к Ил-76 МДК, на котором проходили испытания на невесомость, мы уже были настроены на то, что нам обязательно станет плохо. «Космонавтов тошнит, а о вас что говорить!..» К тому же у космонавтов, когда они первый раз проходят испытания на невесомость,  полет — на десять горок. А мы, из-за интенсивности подготовки, в один день прошли сначала десять горок, а после перезаправки — еще десять, то есть двойную норму!

В день испытания мы позавтракали. Все вокруг похохатывали в ожидании. Говорили: «Зря вы поели! Вечером встретимся на ужине, поделитесь впечатлениями». И видно было: люди действительно ждут, что мы на ужин или не придем, или приползем с бледным видом. Подошли к самолету, сфотографировались у него. В самолете нет кресел и весь пол застелен матами. На нас надели какие-то крепления и сумки с парашютами. Вдоль бортов самолета — поручни, как балетный станок. Нужно взяться за поручень и сесть — это сделать непросто, потому что парашюты, которые на нас надели, очень тяжелые. Дальше нас ждал 30-секундный инструктаж по парашюту. Наш «выживальщик», Леша Хоменчук, провел его так: «Если самолет начинает падать, мы выбиваем боковые двери, вы выпрыгиваете из самолета и на счет „пять“ дергаете вот эту ручку. Если двери блокируются, мы двигаемся в нос самолета, разбиваем купол, вы выпрыгиваете оттуда и, досчитав до семи, дергаете ручку парашюта». Вот такой экспресс-инструктаж. 

Кто-то говорил: «Здорово, молодцы!», а кто-то заметно грустнел. Не все были рады, что нам хорошо.

Искусственная невесомость создается от параболического движения самолета. Если говорить по-простому: Ил-76 отлетает от Москвы, затем очень резко набирает высоту и отключает двигатели. В момент, когда набирается высота, происходит перегрузка, тебя будто размазывает по матам. Затем начинается свободное падение, которое длится 23 секунды, — это и есть невесомость. Самолет снова набирает высоту, снова отключает двигатели... И так перегрузка и невесомость чередуются — десять раз.

Толик Забрусков (Анатолий Забрусков — начальник отдела экстремальных видов подготовки космонавтов Центра подготовки космонавтов — Прим. ред.) рассказал нам важные вещи про невесомость: что может стать плохо, что не нужно поворачивать голову во время перегрузок, потому что от этого может расстроиться вестибулярный аппарат. В период невесомости инструкторы нас контролировали — в этот момент нельзя делать резких движений, так как можно отлететь в сторону и удариться.

Мы летим. Включаются четыре двигателя Ил-76! Это невероятно мощная машина: высота набирается мгновенно, не так, как в гражданской авиации. Раз — и мы уже взлетели, уже удаляемся от Москвы. Самолетом управляют бывшие летчики-истребители, у них свой подход к полету. Перед первой горкой мне так не хотелось опозориться! Ведь в этот момент невозможно притвориться,  что с тобой все в порядке, если тебе стало плохо. И вот — первая горка. Сначала перегрузка — это не очень приятно, и вдруг — короткое, но все равно фантастическое ощущение полного отсутствия веса тела! А ты еще пытаешься контролировать ситуацию, пытаешься разобраться, что ты чувствуешь, плохо тебе или нет? Больше думаешь, чем наслаждаешься. Но уже на второй, на третьей горке я поняла, что могу летать! Это ведь несбыточная мечта человека — полет! И это ощущение ни с чем не сравнимо, нет этому аналога. И если тебе не дурно — тебе офигенно, чувствуешь себя фантастически!

Одному человеку из съемочной команды стало плохо после второй горки. Это очень страшно! Его сразу пристегнули к креслу, и он сидел с пакетиком на протяжении всего полета. Когда он вышел из самолета, ему опять было плохо — это состояние может сохраняться до десяти суток. Полет на невесомость можно заказать себе за деньги — на день рождения, например. «Выживальщики», сопровождавшие нас в полете, — классная компания. Они такие крутые ребята, настоящие, горячие и в чем-то похожи на нас, киношников, — такие же сумасшедшие! Нам с ними было очень весело. После того как мы прошли первые десять горок, мы вернулись в Москву, перезаправились и сделали еще десять — итого двадцать горок.

А когда приехали в ЦПК, пошли на ужин — мы так проголодались! Затрата энергии была колоссальная, но ощущение после — невероятно кайфовое. Нас спрашивали: «Ну как вам?», и мы отвечали: «Потрясающе, просто фантастика!» И кто-то говорил: «Здорово, молодцы!», а кто-то заметно грустнел. Не все были рады, что нам хорошо. Чем дальше мы двигались, чем больше проходили испытаний, тем ближе мы становились к космосу. И тем более косо на нас смотрели некоторые. 

Drawbot

Водные тренировки

Больше всего нас пугали тренировками, которые назывались «сухое водное выживание». Проходили они в военной части, в отделе «выживальщиков», в конце июля, когда в Москве стояла невероятная жара. На берегу озера находилась маленькая капсула — настоящая капсула спускаемого аппарата. По размеру она совсем крошечная — меньше, чем  купе в поезде. Нужно было втроем залезть в эту капсулу в скафандрах.

В день, когда мы проходили водную тренировку, за бортом капсулы было 34 градуса. Когда нас в ней закрыли, температура внутри поднялась до 36–37 градусов. Нам нужно было один за другим (все одновременно это сделать не могут) снять скафандр, надеть вязаную кофту, вязаные спортивные штаны. Сверху на них натянуть толстые чуньки, потом теплый пуховик-комбинезон, шапочку одну, шапочку другую и поверх всего этого надеть «форель» — большой прорезиненный костюм с перчатками. И загерметизироваться.

Все надевали костюмы по очереди, помогая друг другу. А в тесной капсуле ведь ни ногу не выпрямить, ни встать в полный рост, поэтому ложились на колени к соседу и переодевали друг друга как грудничков, которым натягивают ползунки. Пока все переоделись, прошло часа полтора. Дальше каждый должен был взять оранжевую сумку — в ней находится паек (НАЗ — носимый аварийный запас) на случай, если вы надолго попали на водную поверхность и вас не сразу смогут найти, сигнальная ракета и специальное зеркальце. С помощью него ловят солнечные лучи, и надо еще научиться поймать их в маленькую дырочку так, чтобы солнце отразилось как сигнал, который смогут заметить спасатели.

Накануне мы тренировались зажигать сигнальную ракету. Это было то еще приключение, потому что ракета, когда ее зажигаешь, становится очень горячей, ее нужно держать в перчатке. Ты словно держишь в руках кипяток, огонь летит во все стороны! Я в каждый Новый год без страха зажигаю любые петарды — и даже мне было волнительно управляться с ракетой, потому что если не так дернешь, можно травмироваться.

Наконец мы вылезли из спускаемого аппарата во всем облачении. Идти в «форели» и во всем, что под ней надето, — сложно. Нам нужно было вылезти из люка, упасть с борта капсулы спиной назад в воду и поплыть. Дальше мы втроем должны были соединиться на воде в так называемую «колбасу», поддерживая друг друга за подмышки ногами, и грести: «Раз, два, три! — все вместе!» Потом мы соединялись в «звезду», и каждый должен был выполнить задания: подать сигнал солнечным лучом, зажечь сигнальную ракету и поесть. То есть проверить, как ты можешь все это сделать в огромных резиновых перчатках, похожих на клешни краба. Например, крошечный пакетик печенья в них раскрыть очень трудно. В итоге я надорвала фольгу зубами. В общем, мы  всё сделали. И нас погрузили на лодку и повезли на берег. За время тренировки мы промокли от пота насквозь вплоть до верхней куртки. Может быть, если бы было попрохладнее, было бы нормально.

Потом состоялось обсуждение, как все прошло. Оценивали, сколько времени заняло переодевание, правильно ли были совершены все действия, промок ли твой костюм от воды. Если промок — значит, ты не загерметизировался. Хорошо, что этими навыками не пришлось воспользоваться в реальной жизни.

Центрифуга

Во время подготовки к полету наши друзья, близкие часто спрашивали с ужасом в голосе: «Центрифугу вы уже проходили?!» Наверное, само слово «центрифуга» звучит очень страшно, но это не самое страшное испытание. Конечно, она не только грозно звучит, но и грозно выглядит! И ты идешь на нее, как на эшафот.

На самом деле большинство людей не очень хорошо понимают, что такое центрифуга, и даже те, кто смотрел фильм о нашем полете, все равно до конца не представляют ее размеров. Наша центрифуга — самая большая в мире. Это гигантский, полностью закрытый ковш с длиннющей ручкой, чем-то похожий на огромную железную ложку для мороженого. В сравнении с центрифугой ты как спичка рядом с обеденным столом. Уже потом, в процессе подготовки к полету, тренировки на центрифуге воспринимались нами как что-то вполне обыденное.

А на отборе первое испытание на ней выглядело так: тебя обвешивают кучей проводов с липучками, надевают медицинский пояс, который выглядит очень трогательно — он напоминает лямки на нижнем белье, которое носили наши бабушки в 60-е годы. Все это смазывают гелем. Вокруг — очень много людей: те, кто обслуживает центрифугу, врачи, операторы с камерами... Тебя сажают в гигантское кресло, в котором ты тонешь, и пристегивают всевозможными ремнями. Кресло разворачивают так, что ты оказываешься в лежачем положении, и везут по коридору. Дальше перед тобой — с каждой стороны по человеку — открывают гигантские железные ставни, как врата ада. Тебя ввозят в кромешную черноту, кресло закрепляют, а двери за тобой закрывают. Ты оказываешься в темноте, в странном пространстве, и тебе через переговорное устройство начинают объяснять правила.

Кажется, будто ты умираешь, воздух заканчивается, а сделать вдох не можешь.

Задача не только в том, чтобы покрутиться в центрифуге, вытерпеть перегрузки и выжить. В момент перегрузок нужно выполнять задания, чтобы понять, насколько хорошо работает мозг, зрение. Например, ты должен нажимать на кнопку, когда загораются лампочки. Потом на экране возникают колечки, разомкнутые в разные стороны. Нужно запомнить, сколько их было (могли показать от одного до семи) и в какую сторону они были разомкнуты. Ты, например, запомнил, как выглядели только четыре, а можно запомнить и семь. Они бывают еще и разного размера! Заметил ты самые мелкие колечки или нет? Так проверяют и зрение, и память, и внимание.

Дальше тебя крутят в этом ковше, и начинаются перегрузки: 1 g, 2 g, 5 g и так далее. 1 g — это когда тебе на грудь давит твой вес тела, ровно столько, сколько ты весишь. Я вешу 60 килограммов — значит, мне давит на грудь 60 килограммов. Тогда 2 g — это 120 килограммов, и так далее: 3, 4 и 5 g — это 180, 240 и 300 килограммов соответственно. Мы доходили до 8 g — в моем случае это 480 килограммов. 

В момент перегрузок невозможно дышать грудью. Если ты можешь дышать низом живота и воспринимаешь происходящее спокойно — все хорошо. Но у некоторых людей наступает паника от того, что невозможно сделать вдох грудью (300 килограммов грудью никак не поднимешь). И если ты засуетился, не словил момент, когда нужно вдохнуть животом, — кажется, будто ты умираешь, воздух заканчивается, а сделать вдох не можешь. Но можно аккуратно дышать низом живота.

Конечно, тебя размазывает от перегрузок — расплющивается лицо, как будто на тебя дует воздух через гигантскую трубу. Нужно иметь хорошую диафрагму, правильно дышать и быть спокойным, не волноваться. Как только мы начинаем нервничать, мы делаем поверхностные вдохи грудью. Мне эта тренировка далась достаточно легко — все-таки артисты занимаются дыханием. Мужчины вообще в большинстве своем дышат животом. А женщинам-актрисам приходится переучиваться под руководством педагога по сценической речи.

Во время отбора на проект первая проверка на центрифуге заключалась в том, чтобы выдержать перегрузку от 1 до 8 g. А потом, уже на тренировках, полностью проигрывались условия старта, чтобы ты понимал, как тебе надо дышать,  что ты будешь чувствовать, что тебе нужно делать в этот момент. Это называется циклограмма старта. Там уже, конечно, перегрузки были меньше — 3, максимум 4 g. Когда во время полета все идет штатно, перегрузки в основном небольшие — 1–3 g. Мне было терпимо. Была тренировка и на спуск — такая же по времени и по нагрузкам, — чтобы все прочувствовать, по-нашему, по-актерски, прорепетировать.

IvaFoto

Страх смерти

Дней за пять до старта у меня случился «приход». Сначала было некогда, но потом... В конце августа, на одном из сеансов с психотерапевтом, я сказала, что хочу поговорить о смерти. У меня возникло такое странное предчувствие. Я подумала: кажется, все. Наверное, так должна была сложиться моя жизнь. Вдруг резко пришло такое ощущение. Возможно, потому что атмосфера вокруг была хорошая, дружеская. И вдруг — эта мысль внутри.

Когда я приходила в свой номер на Байконуре, мысли накатывали. Вроде хотелось и одной побыть, и в то же время было страшно. Хотелось, чтобы мы все время были вместе, иначе я оказывалась один на один со своими мыслями. Я сказала своему психотерапевту: «Давайте поговорим о смерти. Как к этому подготовиться?» Мы поговорили, разобрали мои страхи, и для начала она предложила мне заняться йоговским дыханием.

Я начала делать дыхательные упражнения, они помогали. Стала писать, отвлекаться, читала письма Королева жене. Накладывала на лицо патчи, маски, бесконечно перечитывала сценарий, пытаясь себя как-то отвлечь. Но в какой-то момент наступил критический момент, когда я вдруг подумала: зачем? Зачем я себе это устроила? А если это правда — конец? Ведь то, чего я боюсь, случалось и с профессиональными космонавтами. Да, у нас в стране надежные ракеты, хорошие специалисты, которые делают все на совесть, как Романов, например. Хорошо, что в этой отрасли такие люди еще остались. Но это же эксперимент! Никто не знает, как все сложится. Вдруг, даже если с ракетой все будет в порядке, организм даст какой-нибудь сбой? Мелькали такие мысли: зачем тебе это, что за бред? Собирай вещи и уходи. Я стала обвинять себя в глупости: «Ты дура? Чего тебе не хватает? У тебя все есть: дети, фонд, родители, профессия, роли, режиссеры». У меня не было дефицита в предложениях. Поэтому я размышляла, зачем мне все это надо.

Но потом я подумала, что, если все это случилось, значит, так нужно. Так сложилось. А могло сложиться иначе. Все это — случайная неслучайность. Или неслучайная случайность. Тогда одна  сумасшедшая написала про меня в сети: «Ну погибнет она — поставят ей памятник на малой родине». Написать такое было бесчеловечно, жестоко с ее стороны, и это очень сильно в меня попало. Значит, возможно, это и есть моя судьба? Но какая она будет на самом деле — кто знает? Не всё ты можешь решить. Но можешь на что-то настроиться и понять, что же тебя беспокоит больше всего. Для меня самым страшным было «прощание за стеклом».

Я много снималась в военных фильмах, много играю в драмах, трагедиях. Само слово «прощание» уже вызывает у меня слезы. В моем понимании «прощание» — это навсегда. Я актриса. Вот как я работаю и над сценариями, и над ролями. Есть понятие — актерские манки. Например, спектакль «Варшавская мелодия» был выстроен режиссером Сергеем Голомазовым и мною с Даней Страховым так, чтобы со мной происходил определенный процесс, необходимый для существования в этой роли, — невзирая ни на какие посторонние факторы. Я могла сыграть сцену в ресторане полумертвая, с температурой. Правильно найденные актерские манки означают, что твой организм, в каком бы он состоянии ни был, включается на сцене, как по щелчку.

Я решила переосмыслить слово  «прощание», решив для себя так: в этот момент я рождаюсь как космонавт, как актриса, которая отправляется в космос.

Значит, это мой новый день рождения! А день рождения — это праздник, улыбки, цветы, радость. Я настраивала себя на это и несколько раз в голове проигрывала день старта. Я представляла, как мы выходим из корпуса ранним утром, как звучит песня «Земля в иллюминаторе», как батюшка окропляет нас святой водой, как мы с улыбкой идем по дорожке. Детей к нам не пускают, обниматься не дают. Но мы просто идем дальше. Я точно знаю, что все будет хорошо. Впереди — прощание за стеклом.

Я стала проживать худший расклад этой ситуации как актриса, чтобы прощание за стеклом не выбило меня из равновесия. Я нарисовала худший сценарий этого дня: моя мама падает в обморок, плачет, дети кричат, бьют по стеклу, я не выдерживаю, начинаю снимать скафандр, кричать: «Да пошли вы все со своим космосом, я никуда не полечу!» Я стала представлять себе благополучное решение ситуаций, которые могут произойти. Мама падает в обморок — но я знаю, что рядом врачи, ей помогут. Дети начинают плакать — их тоже не оставят, рядом друзья. Я проигрывала эту ситуацию до тех пор, пока не поняла, что смогу сохранить собранность, не разменяться на эмоции. 

Оставалось еще одно дело. Перед тем как лечь спать, накануне старта, я поняла, что так никому и не сказала, что написала письма детям, не сказала, где лежат нотариально заверенные документы, ключи от банковской ячейки. Я не знала, кому про это сказать. Маме и папе и так тяжело. Я подумала, что единственный человек, который может это выдержать, — мой директор, моя Наташа. И я решилась ей позвонить.

— Привет! Спишь? Я хотела тебе сказать, что письма детям и все документы, которые понадобятся, доверенность на мою маму, инструкции на случай, если все закончится плохо, лежат у меня в шкафу.

Наташа сказала: «Юль, ты чего?..» Я понимала, что ей тоже тяжело и страшно, но мне нужно было кому-то это сказать. Мы закончили разговор. И только потом, когда я уже вернулась на Землю, Наташа рассказывала: «Звонит мне Юля ночью 4-го числа, говорит про документы и прочее. И меня накрыло так, что я пошла вниз и выпила полбутылки коньяка, чтобы хоть как-то заснуть. Не опьянела и не заснула, таким сильным был шок от того, что Юля готова и к такому раскладу тоже».

Я положила трубку. Ну что, спокойной ночи? Утром — старт. И я к нему готова.

Комментарии (0)

Купить журнал:

Выберите проект: