Чтение на каникулах

История искусств для собак
Александр Боровский

Заведующий отделом новейших течений Государственного Русского музея Александр Боровский объяснил, как нужно рассказывать о живописи: «Словами „презентация“, „репрезентация“, „дискурс“ можно и обезьяну научить печатать на машинке. А как писать более-менее живо про сложные вещи, никто не знает. Мне надоела неинтересная профессия типологического критика, поэтому я ищу выходы из привычных жанров. 
Я не собачник, но наблюдаю за нашими музейными псами. Один пес каждый день обходит все три дворца музея. Еще один — очень избирательный: он кого-то из искусствоведов пропускает, а кого-то облаивает. Очень мне нравится, что-то в нем есть критическое. Собаки действительно играют огромную роль в русском искусстве и русской культуре, а на русском языке на эту тему работ нет. Я все придумал сам. Ведь какая у нас инерция смотрения: смотрим на „Композицию № 11“ Кандинского, а что там собака — не видим. Мне нравится, когда на наши выставки приходят люди на роликовых коньках, в ярких очках. Это наша будущая аудитория, как и на Западе. Поэтому меня пугает, когда ее отталкивают критическим сведением счетов, когда все говорят непонятно о чем, но с каким-то большим пафосом. К культуре надо живее относиться и веселее, особенно к художественной культуре».

Восьмерка
Захар Прилепин

После романа «Черная обезьяна» Прилепин выпустил книгу рассказов и небольших повестей — правду сказать, именно эти жанры в последние годы удаются ему лучше всего. В центре книги — одноименная повесть,
по которой уже снимает кино Алексей Учитель. «Восьмерка» — это и модель «Жигулей», и фильм «Бумер» наоборот. Герои — четверка великолепных молодых людей, которые гораздо чаще посещают спортзал, чем библиотеку. Только в отличие от пацанов из «Бумера», они — люди государевы, милиционеры-омоновцы, потому и ездят на «восьмерке». 
Еще одно сходство на противопоставлении — модель пространства. Если фильм Буслова — линейное роуд-муви, то в повести Прилепина дорога замкнута в дурную бесконечность (опять восьмерка). Друзья-омоновцы бесконечно колесят по городу и его окрестностям — от клуба, где гуляет одна из бандгруппировок, к дому криминального авторитета или его подруги, в которую влюблен один из четверки, д'Артаньян, главный герой, альтер-эго автора. 
Прилепин — очевидный победитель среди поколения родом из 1990-х. Он наиточнейшим образом выражает подсознание всех тридцати-сорокалетних, выросших на советской героике и историях о крепкой и чистой мужской дружбе — будь то «Три мушкетера» Юнгвальд-Хилькевича или «Неуловимые
мстители». «Восьмерка» — о том, что стало с этими идеалами в изменив-
шейся реальности. Герои с шуткой на устах мочат врагов и готовы вступиться за прекрасную даму — только и враги не те, и даме этого не нужно. А главный враг, как водится, внутри них самих — и «десять лет спустя» в этой истории наступают гораздо раньше.

Анархисты
Александр Иличевский

Новый роман несколько неожиданно заявлен как последняя книга квадриги под названием «Солдаты Апшеронского полка», начатой знаменитым «Матиссом». Впрочем, как «Матисс» воспринимался отдельным произведением, так и «Анархисты» перекликаются с остальными романами скорее мелодией мысли, языка, ну и отчасти темой своеобразного «дауншифтинга» — в романе герой-бизнесмен удаляется на берега Оки, чтобы писать пейзажи в духе Левитана.

Предчувствие конца
Джулиан Барнс

Один из самых любимых в России английских прозаиков в прошлом году наконец получил за роман «Предчувствие конца» Букеровскую премию — разумеется свою, британскую. 
Говорят, что «Букера» стоило бы дать Барнсу по меньшей мере лет двадцать назад, но лучше поздно, чем никогда. Новая книга в том числе и об этом — об осознании важных жизненных моментов и о переоценке людей и событий, приходящих с большим запозданием. Барнс начинает очередной труд по истории отдельных и на первый взгляд ничем не примечательных личностей со школьных лет своих героев. Четверо товарищей, сдружившись в старших классах, продолжают переписываться и изредка встречаться, временами их судьбы перекрещиваются, но не сказать, что тесно переплетаются. Трагический аккорд в этой мелодии — раннее самоубийство самого многообещающего из друзей. «Слишком умный, вот крыша и поехала», — говорит о нем мать рассказчика. Эпизод этот поначалу проходит несколько стороной, хотя герои и решают отныне встречаться «в память об Адриане». Психологические драмы Барнса часто построены на детективный манер, недаром автор начинал карьеру с криминальных историй, опубликованных под фамилией жены, а позднее написал документальный роман о Конан Дойле. Вот и в «Предчувствии конца» есть ключ к разгадке самоубийства Адриана, который несколько даже навязчиво маячит в самом начале повести, но потом тонет в обилии деталей, — вроде как фраза Шерлока Холмса «Самоубийства не было» в первых кадрах серии, в финале которой он сиганет с крыши больницы. Отличие же прозы Барнса от прелестного, но однозадачного детективного жанра в том, что по большому счету простор для толкований практически бесконечен и приходится с грустью констатировать: определенно можно сказать только одно — «нечто произошло».


Франция. Убийственный Париж
Михаил Трофименков

Кинокритик Михаил Трофименков в этой книге предстает, на первый взгляд, в неожиданном амплуа автора путеводителя. А на самом деле — краеведа и историка, и объектом изучения служит «теневой Париж». 
Прогулка по Парижу с Трофименковым будет увлекательной и небезопасной. В первых строчках автор предупреждает: «В этом путеводителе Елисейский дворец славен не великими решениями, принятыми в его стенах, а тем, что президент Фор погиб здесь в объятиях великосветской шлюхи, а лучший друг Миттерана престранным образом вышиб себе мозги из револьвера “Магнум”».
Престранных событий и жутких героев в книге достаточно — взять хоть знаменитого врача-потрошителя Марселя Петио, который во время Второй мировой войны спасал евреев от газовых камер для того, чтобы убить, ограбить и сжечь останки в подвале собственного дома. Но Трофименков не только шокирует обывателя, привыкшего к открыточному образу столицы влюбленных, но и объясняет особый французский «культ преступника», идущий об руку с культом бунтаря или культом любовника, которые оказываются взаимосвязаны гораздо теснее, чем хотелось бы. Да и многие герои литературы и искусства предстают здесь с неожиданной стороны: Пикассо скупает статуэтки, краденные из Лувра, а поэты-декаденты оказываются тесно связаны с анархо-террористами конца XIX — начала XX века.

Комьюнити
Алексей Иванов

Под псевдонимом Алексея Маврина, автора романа «Псоглавцы» о могуществе и опасности мифов, скрывался Алексей Иванов. Новый роман серии — «Комьюнити» — выходит уже под его именем. 
Правду сказать, можно было бы уже и привыкнуть к перерождениям этого уникального автора — из фантаста в бытописатели, из реалистического автора в историка и мифотворца. «Комьюнити» — история про интернет-компанию, основателями которой обнаружен секрет «семантического поиска», виртуального фильтра, который способен генерировать вокруг пользователя удобную именно для него реальность. «Ты — это твой айфон», — замечает автор, и действительно, с помощью новой разработки любимый гаджет начинает решать, на что хозяин обратит внимание. 
Никуда не делась и мифология, только теперь она существует в Сети в виде информационного поля, которое влияет на настроение и душевное здоровье юзеров. В процессе борьбы за компанию на волю выпускается своего рода информационная эпидемия, телеком-чума. Болезнь начинает атаку с избранного «зачумленного» комьюнити, участники которого погибают один за другим. Книжка классно придумана, в ней много точных наблюдений и есть даже тень Иванова времен «Золота бунта», когда он взапой экспериментировал с языком, — в «Комьюнити» изобретен отвратительный молодежно-сетевой сленг, который чем-то напоминает «олбанский», но лексика почти стопроцентно авторская, при том что все слова интуитивно понятны. Однако при всех достоинствах книга поражена той же чумой, что и описываемая виртуальная реальность, — излишней ясностью и одновременно неполнотой высказывания, что разводит роман с литературой, в которой главное между строк и к которой, безусловно, принадлежали вещи Иванова раннего и «золотого» периодов.

Немцы
Александр Терехов

Александр Терехов, получивший «Нацбест» в этом году, долгое время работал журналистом, затем начал писать прозу. После романа «Каменный мост», о расследовании преступления 1943 года, заработал обвинения в сексизме, сталинизме и вторую премию «Большая книга». Роман «Немцы» на первый взгляд гораздо сдержаннее в смысле секса и идеологии. На фоне последних дней лужковской Москвы здесь разворачивается драма чиновника, выпавшего из двух гнезд сразу: из семьи человеческой (развод) и из семьи системной. И если с бывшей женой получается договориться, то логика семьи властной безжалостна.

Особенно Ломбардия. Образы Италии XXI
Аркадий Ипполитов

Сотрудник Эрмитажа, автор более чем 400 научных и критических публикаций написал третью свою книгу. В этот раз — путешествие по Ломбардии, исчерпывающий обзор. Ипполитов не только рассказывает, что посмотреть в выбранном регионе, но и открывает, как это увидеть.

Прыжок Волка
Герман Садулаев

Литературный эксперт по чеченской теме написал исторический очерк не только о самих чеченцах, но и многовековом течении взаимоотношений «русов» и «вайнахов». Автор ответил на вопросы «Собака.ru»:

Вы много пишете о Чечне, а читают вас, кажется, все-таки в основном в России и в Европе. С первых страниц очерка «Прыжок волка» вы обращаетесь к умному читателю. Как вы его себе представляете?


Да, вы правы. Я экспортный вариант чеченского интеллектуала. Так получилось. А для меня самого, конечно, важно не где мой читатель живет — в России, в Европе или в самой Чечне, там у меня тоже есть читатели, — а его квалификация. Это значит, что читатель должен быть прежде всего открыт для нового, иметь широкие взгляды и, желательно, некоторую эрудицию. Что позволит ему не замыкаться в рамках той или иной узкой и ангажированной парадигмы.


В книге много любопытных допущений, что объяснимо ее жанром. Какие из них вам особенно дороги — Хазарский каганат как древний СССР, «славянский переворот» Святослава или что-то еще?


Мне одинаково дороги все мои допущения, кстати, можно назвать их и прозрениями. Или заблуждениями. Шучу. Я вообще всегда много шучу, только никто моего юмора не понимает. Люди очень злые и слишком серьезно к себе
относятся. А потому завидуют другим и пытаются враждовать по любому поводу, в том числе потому, что их собственные заблуждения в отношении истории отличаются от заблуждений других людей. Все становится поводом 
для вражды. Люди стали как кошки и собаки. В этом большая проблема современного общества.

В финале вы делаете вывод, что чеченский этнос сейчас находится на небывалом ранее историческом подъеме. Можно ли спрогнозировать, куда устремится эта энергия?


Эта энергия или, как стало принято говорить, пассионарность, уже введена в гранитные берега строительства государственности и устремляется вполне управляемым образом в будущее, вместе с Россией. Как показано в книге, у Чечни и России общее прошлое, одна история. Скорее всего, и будущее будет одно.

50 оттенков серого
Э. Л. Джеймс

Эротический блокбастер не покидает пятерку лидеров продаж и по сей день, несмотря на разразившуюся в среде прогрессивной общественности бурю протеста. Роман между успешным магнатом новой формации и нащупывающей границы собственной личности методом БДСМ курсисткой заслуженно стал красной тряпкой для феминисток.


Воспоминания о давно позабытом
Анри Волохонский

Мемуары автора «Города золотого», калейдоскопичный сборник эссе поэта Анри Волохонского — пропуск в святая святых неофициальной литературы 1960–1970-х годов и творческую лабораторию главного смехача отечественного андеграунда. Переводы Джона Донна соседствуют здесь с политическими анекдотами. Волхонский слепил свою автобиографию из того, что всегда под рукой, — золотого фонда всемирной литературы.
«Новое литературное обозрение»

Нулевые на кончике языка
Гасан Гусейнов

Изящный путеводитель по языку 2000-х («Мочить в сортире» и другие вербальные феномены), написанный профессором филологии и просто веселым человеком. Сборник состоит из словарных статей, посвященных курьезам повседневной речи и новояза: от афоризмов Путина до интернет-мемов. Меткие социологические очерки, развивающие вкус к новейшей истории и ближнюю память.

Радуга тяготения
Томас Пинчон

Первое русскоязычное издание постмодернистского талмуда, написанного классиком киберпанка. Мрачный эпос о послевоенной Европе, охваченной
конспирологическим заговором, представляет собой поминки по традиционному нарративу. Гонка вооружений, наркотические вещества, странный секс — весь гремучий набор идейного шестидесятника.

Джозеф Антон: мемуары
Салман Рушди

Рушди издал «Сатанинские суры» в 1989 году и за глумление над святынями ислама был приговорен иранским аятоллой Хомейни к смерти. Взявшие горемыку-писателя под охрану британские власти ради конспирации выдали ему паспорт на имя Джозефа Антона. О своей вынужденной двойной жизни Рушди рассказывает в новом романе. Как нетрудно догадаться, это нонфикшн, записки живой мишени.

Страна Вина
Мо Янь

Мо Янь (парадоксальный псевдоним плодовитого писателя Гуаня Мое, в переводе означающий «молчи») за пределами Китая известен в основном благодаря фильму Чжана Имоу «Красный гаолян», снятому по его повести. На родине же он — ключевая литературная фигура, его книги регулярно становятся хитами — и это в стране с миллиардным населением. Бестселлер в Поднебесной означает примерно пять миллионов проданных книг; таким образом, писатель-нобелиат нынешнего года — едва ли не самый массовый за последние десятилетия. При этом в России до сего года Мо Яня почти не переводили и не читали; выпущенный «Амфорой» роман «Страна вина» — пример потрясающего чутья издателя Вадима Назарова, предсказавшего нобелевский триумф китайца.

Правду сказать, причины малой востребованности Мо Яня в остальном мире легко понять уже с первых страниц романа: он пишет в духе магического реализма, густо замешивая современные реалии на фольклоре и этнографии. Роман начинается как детектив: чиновника прокуратуры отправляют в захолустье для проверки сигнала о случае продажи и поедания младенцев. По-видимому, это своего рода метафора установленного в Китае лимита рождаемости: нация пожирает сама себя. Мотив поедания всего живого, будь то «мохнатые яйца» (утиные эмбрионы), сверчки, копыта мулов или ослиные гениталии, в дальнейшем приобретает на страницах книги раблезианские обороты. Неразборчивая трапеза сбрызгивается обильными возлияниями — водка, пиво циндао и множество сортов вина. Параллельно фабуле рассказчик ведет переписку с начинающим литератором, который исправно подбрасывает ему сюжетные ходы.

Продраться сквозь витальную экзотику, шкворчащую гастрономическими, алкогольными и сексуальными аллюзиями, действительно непросто: роман напоминает чрево, которое совершенно бестрепетно примет и переварит и жареных скорпионов, и — до кучи — зазевавшегося читателя. Если у вас нет фобий в отношении великого восточного соседа, прочтите «Страну вина», и они, с большой долей вероятности, появятся.

Моя жизнь
Махатма Ганди

Cочиненная по настоянию соратников автобиография индийского общественного деятеля, мыслителя, «отца независимой индийской нации», символа мирного гражданского сопротивления. Ганди описывает свою жизнь начиная от момента, когда он покинул зажиточный дом отца, и вплоть до перелома в схватке за независимость Индии. Многое также сообщается об истоках сатьяграхи, доктрины ненасилия — главного и неоднозначного вклада, который внес в историю мировой мысли человек, после смерти которого «не с кем поговорить» Владимиру Путину, согласно известной шутке последнего.


Художники, визионеры, циркачи
Дина Годер

Критик Годер сделала то, в чем отчаянно нуждалась русская публика: путеводитель по мировому театру. Внятным языком, не мудрствуя, рассказала о современном театре: визионерах-фантасмагористах (Жанти, Кастеллуччи, Могучий), «театре художника» (Надж, Кригенбург, «Ахе», Крымов), театре-цирке (Бартабас, Финци Паска) и многих других важных течениях современной сцены.

Лимонов
Эммануэль Каррер

Книга Каррера — кроме прочего, автора художественных биографий Вернера Херцога и Филипа Дика — вызвала во Франции редкий ажиотаж, была продана в количестве почти полумиллиона экземпляров, удостоилась престижной литературной премии Ренодо и удостоилась восторженной оценки Саркози.
 Эдуард Вениаминович в этом романизированном тексте предстал не только харизматичным бунтарем и выдающимся писателем, но и трикстером, раскрывающим тайные механизмы российской политики последних десятилетий. Автор биографии ответил на вопросы «Собака.ru»:


Что вас привлекло в фигуре Эдуарда Лимонова?


Я был знаком с ним давным-давно, еще двадцать лет назад. И тогда, и сейчас он производит удивительное впечатление. Его жизнь похожа на роман Дюма. Дело не только в невероятной судьбе, фигура Лимонова оказалась удобна, чтобы с ее помощью рассказать историю страны: о падении СССР, о двадцати годах посткоммунистической России. Многое в Лимонове мне не близко — его военные приключения, политическая деятельность. Трудно представить себе, чтобы он однажды пришел к власти, но если бы это произошло, наверное, было бы ужасно. В то же время он — человек, который всю жизнь старался быть героем, это не может не вызывать уважения.


Лимонов для вас политик или писатель?


Он был поэтом, хулиганом, плейбоем, международным бомжом. И политика, и литература, как мне кажется, для него формы героической жизни. Первично именно это. Хотя я полагаю, что Лимонов плохой политик, однако хороший писатель.


Ваш герой без иронии сравнивает себя с великими. А что думает об этом его биограф?


Тут есть что-то от мегаломании, понятно. С другой стороны, Лимонов в действительности очень прагматичен. Он ведь не сумасшедший, хотя прожил сумасшедшую жизнь. Но он хотел ее сознательно, придумал ее себе. Он желал опасностей и получил их. Если это и пиар, то ведь не ради денег или власти, вот что здорово. Все, что ему нужно, это слава, только она.


С чем связан успех вашей книги?

Нескромно прозвучит, но мои книги читателям обычно нравятся, по крайней мере продаются, о чем бы я ни писал. Был страх, что книгу о Лимонове не примут. Но получилось так, как получилось: в конечном счете дело в том, что это захватывающая приключенческая история. Во Франции же никто не знает, кто такой Лимонов, и ее читают как роман о выдуманном человеке.


Давайте пофантазируем, как этот роман мог бы продолжиться.


Я не знаю. Вряд ли у политической карьеры Лимонова есть перспективы. Он мог бы основать что-то типа новой религии или стать кем-то вроде публичного мудреца, святого. Мне самому страшно интересно было бы прочитать следующую главу.

Тексты для нас писали: Варвара Фомина, Андрей Пронин, Никита Елисеев, Михаил Визель и Наталья Курчатова