Грымов и Кобейн

Московская школа с углубленным изучением языка хинди в Черемушках. На втором этаже Грымов снимает очередной ролик для компании "Юкос". В рюкзаке у меня десять листов с его биографией, скачанных с персонального грымовского сайта, очень, кстати говоря, информативного и удобного для пользователя. Грымов не жалует журналистов, которые, судя по всему, достали его изрядно. В этой связи не хочется задавать вопросы о любимом ресторане и способах релаксации, к которым прибегает маэстро, дабы восстановить силы после работы.-br> В перерыве между съемками в класс заходит человек в драной джинсе, садится напротив, и на лице у него написано: мне некогда.

Реклама, кино, театр ("Я театр не люблю"), фото, СМИ (журналы "Факел" и "Посмотри"), модные показы, шоу-бизнес, социальный пиар – все это олицетворяет одна из ключевых фигур российской современной культуры – Юрий Грымов. Мы встретились в преддверии премьеры его нового спектакля "Нирвана".

– Позволю себе цитату, взятую с вашего сайта: "Потом была программа "Посмотри" – видеоприложение к одноименному журналу. Она была интересна тем, что мы показывали странных людей, которых обычно по телевизору не увидишь. Людей, которые живут по-другому, иначе общаются, читают другие книги и т. п. Мы их выискивали отовсюду: на Соловках, в Питере". То есть вы негласно отнесли Питер к местам, где можно встретить странных людей?
– На самом деле людей разных хватает везде, но в Питере чаще, скажем так, чем в Москве, встречаются люди более творческие, которые, как я их называю, "ближе к Богу". Люди более тонко устроенные, ранимые. Не хотелось бы красивых слов духовные люди, потому что я до конца не понимаю значения этого слова. Более тонкие. Это не значит, что они хорошие или плохие. Психически более неуравновешенные, более талантливые в чем-то. Живые.

– С чем это связано? С месторасположением города?
– Да нет. Я думаю, в Питере не так сильно изменился генофонд, его еще не вспахали люди заезжающие (как в Москве). Это даже не те люди, которые приехали жить в Питер, а те, кто заехал и уехал. Потому что появляются дети и хрен знает что. Я думаю, в Питере не так много вот этих заезжих людей, потому что Питер для меня более туристический город, чем Москва. Приезжающие люди не успевают перетрахать Питер, они Петродворец посмотрят и сразу уезжают. А в Москву приезжают на какую-то видимость работы. Поэтому последствия ощутимы.

– Связывает ли вас что-то с Северной столицей?
– Никаких связей с Питером нет. Мне там страшно тяжело, может, потому, что первая связь была неудачная, я проводил у вас в городе свой первый медовый месяц. В мерзостной гостинице "Спутник". Нам сделали такой свадебный тур. Люди еще, по всей видимости, не понимали, что такое свадьба, и нам дали душ на этаже. Это было в ноябре месяце: я думаю, что Питер в ноябре не самый лучший город в мире. У меня там живет приятель – Семен Альтов, у которого я несколько раз обедал, у него прекрасная семья, очень вкусная селедка. Но все равно в Питер не тянет. Хотя, может, соберусь со спектаклем "Нирвана".

– Когда?
– В ноябре будет премьера в Москве. К вам наверняка заедем, потому что мне кажется, что в Питере больше знают, кто такой Курт Кобейн, чем в Москве. Но спектакль не для знатоков Курта Кобейна – это очень важно. Да, это биография человека, который жил, совершил многое и умер. Это история любви странной, мне несимпатичной, между Кобейном и Кортни Лав. Это творчество и наркотики, что мне тоже несимпатично. Я считаю, что наркотики – большое дерьмо, потому что они быстро замещают человека – остаются одни наркотики, а человека нет. Нельзя в свой любимый организм вводить какое-то барахло. Галлюцинировать нужно на чистую голову. Мой спектакль – это история рок-н-ролла, потому что Курт Кобейн был последним человеком рок-н-ролла, после него – один шоу-бизнес. Кобейн – это рок-н-ролл, а то, что сейчас происходит в Европе, Америке и особенно в России – это шоу-бизнес.

– Кобейн был последним дыханием альтернативной музыки.
– Не то чтобы альтернативной музыки. Это была последняя жизнь рок-н-ролла. Если у вас в душе нет состояния рок-н-ролла, то вы никогда человеком рок-н-ролла не станете. Вы можете надеть на себя майку, порвать джинсы, но если у вас внутри этого нет, вы не сможете быть революционером, потому что человек рок-н-ролла – это революционер. Курт Кобейн был странный персонаж, мы пытаемся показать, что он был просто другой, что общество его не приняло и в принципе оно его убило, потому что не готово было воспринимать других людей. В чем-то он не такой, другой, и общество его отторгает.

– В американской прессе не раз публиковалась другая точка зрения, выведенная из дневников Кобейна, что он изначально был предрасположен к самоубийству.
– Поскольку я сейчас тоже являюсь специалистом по Кобейну, могу сказать, что изначально родители подсадили его на наркотики, они давали ему редилин, успокаивающее вещество, потому что у Кобейна были боли в желудке. И ребенок с детства подсел на наркотики. Его попытки самоубийства говорят о том, что он уже был надломлен этим дерьмом. А виноваты в этом родители. А потом государство.

– Чем этот спектакль будет отличаться от всего того, что сейчас ставят на сцене?
– Я очень надеюсь, что это не будет театральным спектаклем. Я не люблю театр. То, что я вижу в последнее время за вывеской "Театр", мне не нравится. Мне надоели кривляния, это все не по-честному. Единственный театр, который мне симпатичен – театр Петра Наумовича Фоменко. В нем что-то рождается. Не может спектакль "Турандот" идти сорок лет в театре Вахтангова. Если вы туда зайдете сейчас, вы удивитесь, какой это кошмар. А сам Вахтангов уже сто раз в гробу перевернулся. Если я не присутствую на спектакле и не могу делать коррекцию после каждого спектакля с той труппой, с которой я репетировал, он уже видоизменяется. А представляете, что произошло за сорок лет с "Турандот"?
Изменение государственного строя, системы. Ведь наша уникальная страна уже несколько раз эмигрировала. Мы стали другой страной, хорошей или плохой – это отдельный разговор. Но мы все эмигрировали. И театр – эта живая вещь. Я сделал "Дали", мы отыграли двадцать пять спектаклей, и я закрыл его. Хотя народ был, и можно было играть. Зачем? Все. Все тихонечко выдыхается. Поэтому людям, которые думают, что они еще успеют посмотреть наши спектакли, я скажу: "Вы не успеете". Мы сыграем, и все. Кто хочет – заходите. Нет – поезд ушел.

– Лучшая реклама.
– Не знаю. Кто-то может сказать: "Нам и не надо". Ну и не надо вам. Я делаю проект для себя, для людей. Но я не буду бороться за каждого зрителя. Ну не хотите, вам нравится пивной киоск – вперед. Не будет такого: "Ой, приходите к нам на спектакль". Не ходил никогда – и не надо тебе.

– Шнуров говорит, что если клип снят дороже чем за пятьсот долларов, то идея плохая.
– Шнуров сейчас самый поп-певец. Была группа "Комбинация", а теперь Шнуров. Разницы не вижу. Для меня это неприятно, потому что это называют рок-н-роллом. Это такая же поп-фигура, как та, что пела: "Ксюша, юбочка из плюша" или "Два кусочека колбаски". Только время меняется. А про пятьсот долларов я могу сказать, что есть такое понятие, как себестоимость. И Мадонна, учитывая то, что она большая звезда, не может себе позволить снимать клип дешевле миллиона. Не потому, что она дура. Она б тоже сняла за пятьсот долларов; если нет разницы, то никто не будет снимать за миллион. Просто есть определенный уровень артиста, политика, бизнесмена: вы не можете надеть дешевый галстук. Потому что качество видно всегда. Если Шнуров снимает клипы за пятьсот долларов, то Шнурову и цена пятьсот долларов. Только почему он стоит пятнадцать тысяч за концерт? Если он такой крутой демократ, пусть бесплатно поет. Клипы по пятьсот, а концерты за пятнадцать. Целую в попу.
Ура, рок-н-ролл. Это то, чего не было у Курта Кобейна. Когда его концерты стали приносить деньги, он не понимал, что ему с ними делать. В этом-то и была трагедия: он не понимал, зачем ему лимузин, он с этим боролся. Это была одна из маленьких капелек в чашу его самоубийства.

– Макаревич говорил, что ему не нравятся клипы, в которых взрываются вертолеты. Месяц назад я интервьюировал Олега Гусева, и он сказал, что у Макаревича просто бабла нет, поэтому он так и говорит.
– В российском шоу-бизнесе есть другая проблема. Не снимают клипы не потому, что бабла нет, как говорит господин Гусев. Бабло есть – жалко тратить. Знаю точно.

– Так это тривиальное жлобство получается.
– Нет, это российский шоу-бизнес. Потому что многие клипы снимаются на спонсорские деньги, при этом люди позволяют себе тратить приличные суммы на свои часы и т. д. Это не рок-н-ролл, когда человек разбивается в доску и снимает безумно дорогой клип, потому что ему в кайф, его вставляет, ну вы понимаете. Или наоборот, вставляет ничего не делать, но при этом они по-другому туры выстраивают. Это все равно образ жизни.

– Такая ситуация: есть группа, есть немного денег на клип, но нет таких, чтобы нанять Грымова. Вы станете, если вам нравится материал, работать с ними бесплатно?
– Очень сильно вас удивлю – да. Это происходит и сейчас. Если у группы нет денег на клип, я не буду вкладывать свои. Но работать без гонорара я готов. Если когда-нибудь я заработаю на спектаклях, первым, кто об этом узнает, будет редакция вашего журнала. Все деньги, которые я зарабатываю на клипах, на рекламе, я трачу на кино, потому что меня это вставляет. А если интересные ребята, интересная музыка, и у них есть деньги только на производство, и у меня при этом есть время, и это приятное общение, то почему нет?

– Вы на свои собственные деньги снимали социальную рекламу.
– Бывают случаи, когда ты работаешь, хочешь достичь чего-то лучшего, а бюджет не позволяет, иногда тратишь свои деньги.

– Ситуация с социальной рекламой в нашей стране катастрофичная.
– Да. Это вообще отдельный разговор. Потому что это реально никому не нужно. Правда. Никому не нужна кампания по продвижению здорового образа жизни или помощи детям-сиротам. Я делал ролик о детях-сиротах. Подумали, надо не просто снять ролик, а дать адрес дома, где дети-сироты живут. Просто открыли справочник, позвонили по первому попавшемуся телефону и написали адрес в кадре. Через полгода позвонил директор этого детдома, умолял снять ролик с эфира. Проверки замучили! И мы снимали его с эфира, потому что каждый чиновник спрашивал их: "У вас такие деньги на рекламу, откуда вы их берете?" Вместо того чтобы этим органам самим подарить телевизор или кроватку, нет, у них хватает сил на проверки.

– Есть возможность переломить хребет ситуации?
– Нет такой возможности. Для этого нужно, чтобы мы голосовали умом, чтобы мы научились верить политикам, а политики научились верить нам. Наполеон говорил: "Свободу нужно завоевывать". Я с ним согласен. Ее нельзя дать. Если тебе не хватает свободы, ты должен ее завоевать. Но это необязательно кровь. И я, и вы, и ваши читатели очень пассивны. Людям не платят зарплату, и что-то никто не выходит к Кремлю, к Смольному с требованием заплатить им денег.

– Ваши ассоциации с яблоком?
– Если я начну сейчас бурно генерировать какие-то идеи, тем самым я навру вам, а читатель прочитает и скажет: "Смотри, какие у него ассоциации!" Я не думаю, что нужно распрягаться на тему яблока: запретный плод, все это фуфло, у вас будет наверняка Адам и Ева. Единственное, мне очень нравится, как яблони цветут, это действительно очень красиво, и, наверное, это самое красивое дерево в момент цветения.