Самый любимый писатель страны Евгений Водолазкин, автор бестселлеров «Лавр» и «Авиатор», заканчивает роман «Брисбен» — превращенный в сюжет личный опыт переезда из Киева в Петербург.
Мы беседовали год назад, тогда вы активно писали новую книгу — когда она выйдет?
«Брисбен» почти готов — остался эпилог. Скорее всего, представлю роман в ноябре на ярмарке Non/fiction. Чувствую себя передовиком, поскольку написал книгу менее чем за три года. Конечно, предстоит еще большая работа над стилем — его нужно доводить до достойного уровня. Когда делаешь первый вариант, думаешь о романе как о целом, любишь идею, ее развитие, форму и объем, а уже на этапе готового текста уделяешь внимание подробностям и пытаешься изваять каждую так, чтобы она производила хорошее впечатление. Я сравнил бы это со строительством дома: сначала обтесываешь бревна, строишь стены и крышу и лишь потом начинаешь думать о деталях.
Вы говорили, что в романе много моментов из вашей биографии, — они сохранились?
Его начальная часть отражает мои воспоминания о Киеве, где я вырос и жил до двадцати двух лет. Это замечательный город, который в моей памяти согрет любовью и светом радости. Затем герой переезжает в Петербург, что тоже соответствует хронологии моей жизни. Однако это ни в коем случае не означает, что героя нужно ассоциировать со мной. Книга не автобиографическая, но в ней есть много мест и событий, которым я был свидетелем. Каждый роман имеет серьезную основу в пережитом. Это принцип работы любого писателя. Я человек в творческом смысле не жадный и всегда дарю персонажам много своего: пусть разговаривают так же или носят что-нибудь похожее.
А в каком времени происходит действие?
Здесь у нас с героем тоже есть совпадение: мы оба родились в 1964 году. Но вообще-то это ни о чем не говорит. Можно появиться на свет в 1964-м, а мысленно находиться в роскошном 1913-м. Речь о том, что протагонист живет в том времени, в котором родился, и никуда особенно не стремится. Так что не стоит ждать амплитуды от XV к XX веку, как это было в «Лавре». В «Брисбене» человек смотрится в свое прошлое, так как личная история гораздо важнее всемирной: в первой от тебя зависит почти все, в последней — ты лишь шестимиллиардная песчинка, которая не может повлиять на ход событий. Философию христианского персонализма, которая развивает эти идеи, часто обвиняют в утопичности. Но я не считаю, что такой взгляд на мир невозможен. Напротив, человек не в состоянии построить город или страну, но может — персонально себя. Лучший способ помогать обществу — через работу над собой, а не посредством деклараций.
Разве такая помощь реальна, я имею в виду в практическом смысле?
Мне кажется, да. Сейчас происходит сложный процесс: однополярный мир борется с многополярным. Это не эмоциональное наблюдение, а просто факт. Машины с обеих сторон заведены — идет война слов, которая в любой момент может перейти в войну ракет. В воздухе висит агрессия, и отношения между странами и народами, мягко говоря, не братские. Думаю, что поправить это возможно: надо начать бороться с плохими словами. Ведь они не просто сотрясение воздуха, а несут энергию — светлую или темную. Сейчас количество темной обретает критическую массу. Градус повышен везде: даже западный мир, который всегда отличался рационализмом, позволяет высказывания на грани абсурда. Простых рецептов нет, кроме одного: надо, чтобы каждый персонально уменьшил количество агрессии в самом себе. Когда человек беззлобен, это сразу гасит агрессию в десяти окружающих.
Пока, к сожалению, конфликт очевиден. Например, на недавнем книжном салоне в Париже, участником которого вы были, президент Франции Эмманюэль Макрон проигнорировал российский стенд.
На мой взгляд, это было ошибкой — пригласить гостей и не уделить им внимание. СМИ писали об этом как о настоящем скандале. У меня было много интервью, и иностранные журналисты спрашивали с пугающей серьезностью: «Как вы пережили, что на стенд не пришел Макрон?» Я отвечал, что, к счастью, мне удалось пережить это без больших потерь. На самом деле, если зарубежные политики хотят узнать о России что-то совершенно непредвзятое и соответствующее действительности, то нужно читать современные книги. Им нужно понимать, что мы очень литературоцентричная страна. Я глубоко убежден, что литература — это главный предмет нашего экспорта. Вообще, я готов составить список книг и передать его лично Эмманюэлю Макрону. Сообщите ему об этом при случае. Жак Ширак не только знал русскую литературу, но и переводил ее. Думаю, Макрон не захочет отставать. Увидите: мой список ему рано или поздно понадобится. (Смеется.)
Кстати, во Франции довольно популярны современные русские писатели. Например, Лимонов, причем больше не как писатель, а как скандальный персонаж нашумевшего романа Эмманюэля Каррера, названного его именем. Или Венечка Ерофеев. Его культовая книга во французском переводе звучит «Moscou-sur-Vodka», то есть «Москва-на-Водке». Эти примеры о многом говорят в плане восприятия всего русского.
И Лимонов, и Ерофеев — большие писатели, это очевидно. Но у иностранцев магнитный взгляд на нашу литературу. Они берут то, что им понятно и соответствует представлению о стране, но Россия гораздо шире и богаче. Имеет смысл узнать обо всей русской литературе и тем самым — о действительности. Так что надо будет попросить Макрона передать мой список всем остальным. (Улыбается.)
Вы знакомы со многими известными людьми. Кто из них произвел на вас наибольшее впечатление?
Их довольно много. Например, Михаил Шемякин, с которым мы дружим много лет. Встречи с ним — это всегда удивительный заряд, энергетический и интеллектуальный. Я назвал бы его хранителем петербургской метафизики. Она переместилась сейчас из литературы в живопись, а его замечательные циклы, посвященные карнавалам, продолжают великую культуру и мифологию города. Меня также поразил Джулиан Барнс. Когда он приезжал в Москву, меня пригласили с ним встретиться. Мы проговорили минут сорок. Когда-нибудь обязательно опишу нашу беседу, настолько это глубокий и умный человек. Его речь и мысли насквозь пропитаны замечательным английским юмором. Из писателей также хочется вспомнить об Умберто Эко. Мы встретились в Италии незадолго до его смерти. Моя итпльянская издательница, представляя меня, сказала: «Вот литератор, которого называют русским Эко». На что он ответил: «Примите мои соболезнования». Он уже был серьезно болен, но отлично держался и не терял чувства юмора, как мне кажется, важнейшего из качеств. Это способность посмотреть со стороны на самого себя и воспринимать «одним из», а не самым великим.
В современном мире с его критериями успеха такой подход дается все труднее.
Я разговаривал с одной дамой, ректором учебного заведения в Берлине. Она рассказала, что когда на работу устраивается профессор из Восточной Германии, он сообщает: «Я не знаю, получится ли у меня, но постараюсь». Когда приходит западный немец, то заявляет: «Я лучший и могу все». Это очень точное определение различий в ментальности. Сегодня ее западный вариант захватывает и нашу страну. Людям кажется, что их забудут и не заметят, но это совершенно не так. То, что каждый хочет реализоваться и проявить себя, — хорошо, полезно. Это стремление отработать талант в евангельском значении: не закапывать, а умножить данное Богом богатство. Но это чувство часто переходит в страх, что будешь отвергнут зрителем или читателем. И тогда оно превращается в требование считать тебя самым лучшим, прекрасным, умным.
И как вы обходите эту ловушку?
Я никогда особенно не волновался по этому поводу. Я поздно начал писать, когда, скажем так, эта проблема уже не очень беспокоит. В юности, занимаясь наукой, ощущал острую потребность реализоваться, в том числе социально. Когда пришел к писательству, эти вещи во мне сильно уменьшились. Я добился своего относительного успеха за письменным столом и воспринял его довольно спокойно.
Думаю, что тем, кто хочет завоевать мир, надо немножко выдохнуть. Понятно, что ты работаешь для читателя и зрителя, но когда начинаешь суетиться, сбивается прицел. То, что делаешь, становится как будто на размер меньше. Я не знаю ни одной стоящей книги, которую так или иначе не выделили бы и она не получила бы заслуженного признания. Возможно, первое время эти труды не замечают, но потом обязательно оценят.
Звучит как отличный совет для тех, кто хочет начать писать.
Наверное. Рекомендации простые: сбавьте скорость и не надо суетиться. Нужно понимать иерархию ценностей. Ты работаешь для Бога или, если человек в него не верит, для понимания себя и своих пределов. Важно то, что ты чувствуешь, насколько они высоки или широки. И в общем, это главное. Все остальное имеет относительное значение. Я знаю авторов первого ряда, которых не публиковали по пятнадцать лет. Вспомните Роулинг, которая в десятки издательств пыталась пристроить «Гарри Поттера», и никому он не был нужен.
Как вам кажется, ваш творческий процесс эволюционировал?
Когда я писал первые вещи, испытывал много сомнений, постоянно взвешивал каждое слово. Сейчас я смотрю на себя критически, но к этому еще прибавился опыт. Я пытаюсь сосредоточиться на тех местах, которые действительно представляют для меня проблему. Обычно это попытка выразить то, что еще никогда не выражал. Кроме того, раньше я был связан с такой дамой, как муза. Иногда сидел и ждал ее в определенное время. Теперь мы не то чтобы постоянно вместе. У меня выработался рефлекс: сажусь за компьютер и начинаю работать.
Французские журналисты спросили меня, кто является моей музой. Я их ужасно напугал, сказав, что это — смерть. На Западе ведь вообще не любят говорить о ней. Но я понимаю, что нужно успеть сказать все, что считаешь нужным. В этом отношении мысль о смерти является хорошим надсмотрщиком. Она приучает к ответственности и упорядочивает жизнь. Это как сочинение, которое пишешь в классе. В начале урока у тебя есть черновик, а потом смотришь на часы — оказывается, уже нет времени переписывать, сразу делаешь начисто. Не следует жить для чего-то там в будущем, а надо, в высоком смысле, сегодняшним днем. То есть стремиться не вперед, а вверх. Для этого нужно осознавать себя в своем времени и никогда не отчаиваться. Об этом, на самом деле, все мои романы.
Текст: Екатерина Петухова
Комментарии (1)
Авторизуйтесь
чтобы оставить комментарий.