Алиса Горшенина

О художнике и его праве
Я начну с самого главного. Мои работы принадлежат только мне и никому другому, они должны ассоциироваться только со мной, фотографироваться в них могу только я или члены моей семьи. Как правило после подобных слов люди машут рукой, крутят пальцем у виска или начинают уверять меня в том, что я выбрала неправильный путь. Возможно! Но это единственный путь, по которому я готова пройти. Я могу отказаться от возможных заманчивых перспектив ради сохранения ­аутентичности моего визуального языка. В мире перестали ценить частное, я же стараюсь его сохранить. Этим можно объяснить то, что я постоянно делаю автопортреты. Они не про эго или нарциссизм, они — способ подчеркнуть прямую связь между мной и моим творчеством. Мне очень нравится трогать или примерять мои объекты. Но я не подпускаю к ним людей, возвожу вокруг себя плотные, но прозрачные стены. При этом мне не хочется выглядеть загадочной и далекой для зрителя, я хочу чтобы меня воспринимали такой, какая я есть.

Как понимать современное искусство? И нужно ли?
А я обычная Алиса из деревни Якшина. Искусством занимаюсь с детства. В личной хронологии я поставила бы отметку на 2013 год — тогда в моем мире появился зритель. Свои первые выставки я организовала сама и была настолько активна, что меня, в конце концов, заметили, стали приглашать в разные галереи. Я уже давно не нуждаюсь в самоорганизации, но не перестаю ей заниматься: так мне нравится намного больше. В прошлом году я сама устроила свою персональную выставку в деревне, где родилась. Технически — одну из самых сложных в моей жизни. И это понятно: вместо обычных дебатов с кураторами, мне предстояло договориться с председателем ­колхоза. Вместо вопроса, на какую стену ­поместить ­работу, были вопросы, какой высоты надеть сапоги, чтобы перейти реку и разместить в ней объект и как сделать так, чтобы работа в заброшенном доме не повредилась о старый обветшавший наличник. Основными зрителями были не городские зеваки, а местные жители, которые пришли на вернисаж после того, как подоили корову или покормили куриц. В общем, ответственность, как вы понимаете, в разы выше. Именно так я осознала, что мое творчество может быть понятно абсолютно разным людям, неважно, знакомы они с совриском или нет. Я верю в то, что каждому вне зависимости от происхождения или национальности доступен один общий язык — язык искусства, и я учусь говорить на нем как можно чище и яснее.

Как войти в состояние потока
По типу того, как плавно сменяют друг друга мои состояния, не имеющие четких границ, сменяют друг друга и жанры, в которых я работаю. Если я занимаюсь живописью, то в процессе создаю анимацию или видеоарт, а текстильные объекты внедряю в цифровые коллажи. Одно постоянно перетекает в другое, поэтому я не могу назвать себя художницей одного жанра, я хочу быть везде, делать все, не ограничивать себя. Я тоже делаю маски, пишу картины, рисую графику, шью вазы, снимаю видеоарт, собираю цифровые коллажи, собираюсь поставить спектакль и построить музей. Я бы назвала свое творчество состоянием потока — очень чистый процесс. Именно его я ловлю, когда шью свои объекты вручную, машинкой никогда не пользуюсь. Мне так удобнее и результат больше нравится. Я называю это «нервное шитье», потому что шить не умею, но шью, специально. Я не думаю о том, как бы поровнее сделать стежки, а просто поддаюсь игре, как в детстве. И я никогда не переживаю, что сделаю что-то не так, потому что в моем деле нет правильных техник, нет никакой грамотной технологии изготовления. Есть только я и моя интуиция.

Маска — это я
Все сейчас делают маски. Я увлечена ими очень давно, до появления программы в «Инстаграме» и повального ажиотажа. Мои маски не перевоплощают в каких-то существ: каждая маска — это я. Я снова и снова шью свое лицо, и оно всегда выходит по-новому. Каждая маска — мой автопортрет.

Без названия
Я придумываю персональные термины. Например, «само­искусствление». Он максимально точно определяет демонстрацию искусства посредством себя. Я вообще чаще всего даю обозначения состояниям, нежели называю конкретные произведения. У меня было долгий период «уральской комы», я считаю его большой серией, временным пластом. Сейчас я вошла в «райские птицы не говорят по-русски» и «первую женщину в космосе». «Птицы» из серии видеоарта вырастут в театральную постановку без слов, а «первая женщина» — состояние, которое длится уже очень давно, оно о том, как я прорубаю свой путь, в котором являюсь пионером во всем, но только для себя. Есть еще сложное «русское инородное» — им я могу обозначить вообще все то, что делаю. Многие думают, что «русское инородное» — это что-то апокалиптическое, что-то о противостоянии русского народного и современности, о всех нас и о России. Но совсем не в моем стиле поднимать такие глобальные темы, поэтому «русское инородное» — обо мне.

Гений места
С помощью неравнодушных людей я собираюсь построить свой музей и уже нашла несколько подходящих участков в поселке близ города, в котором я живу. Построить по своему эскизу: не во имя чествования эго, а потому что мне необходимо место, которое станет домом для моих работ. Чтобы купить участок, устрою большую арт-распродажу во имя цели. В 2017 году я открыла выставку в своей квартире. Она просуществовала полгода, на вернисаже было человек тридцать, но потом стали приезжать зрители со всех уголков планеты. Кто-то находил меня через «Инстаграм» и решался на путешествие в Тагил, кто-то попадал через знакомых. Выставка закончилась, а люди все ехали. С тех пор практика принимать незнакомых людей дома, показывать работы и город стала постоянной. С музеем бы мне было это проще делать. И я хочу позаботиться о том, что создала, обеспечить этому жизнь хотя бы на двести-триста лет вперед.

Семейный портрет
Я из небогатой семьи. Когда мы жили в деревне, помогал огород, после переезда в город стало тяжелее. Семья у меня такая: мама, папа, старшая сестра и я. Точнее это изначальный состав: у нас с сестрой есть мужья, а у сестры еще и дети. Мама и папа сменили много разных работ. Мама работала в деревенском клубе, ставила театральные постановки, была диджеем, регистрировала браки, проводила праздники. Папа работал на бульдозере, когда переехали в город, пошел работать на металлургический завод. Одно время они были предпринимателями: папа стал кузнецом, а мама — его менеджером, но потом им пришлось закрыть ИП. Сейчас они живут в пригороде, папа вновь на бульдозере в поле работает, а мама на яичной ферме. В последнее время я часто внедряю в творчество все семейство. Для меня это способ объяснить им то, что я делаю, приобщить. Мне почему-то это важно. Я пару лет вынашивала идею коллективной семейной выставки и наконец решила сделать ее — в этом году.

Откуда корни растут
С детства я знала, что в нашей семье есть пробел, этот пробел — папин папа. Мне всегда говорили, что фамилия Горшенина досталась нам от папиного отчима. Нам с сестрой всегда было интересно узнать, кто же тот другой загадочный мужчина, какая еще фамилия есть в нашем роду, но бабушка не рассказывала, это была ее большая боль. Незадолго, до того, как ее не стало, она раскрыла тайну. Моя настоящая фамилия — Газизова. Газизова Алиса. Очевидны восточные корни. И мысль эта тоже пустила во мне корни. В 2016 году мы чудом нашли деда, оказалось, что он живет в Башкирии. Я до сих пор не могу решиться съездить к нему, но обещала сделать это в ближайшее время. Эта история отозвалась во мне новым состоянием — «Внучка Тамерлана». Так события из жизни выливаются в работы.