Забытая «амазонка авангарда»: выставка Пелагеи Шуриги, которую нельзя пропустить

Если галерейная выставка Зинаиды Серебряковой была обречена стать блокбастером (40 тысяч посетителей!), то ретроспектива Пелагеи Шуриги может вовсе остаться незамеченной широкой публикой. Предыдущий раз выставку художницы в Петербурге делал Русский музей в 1996 году, а в Москве в начале 2000-х показывали раннюю графику. Она на 10–20 лет моложе Розановой, Гончаровой и Экстер. Однако причисление ее к этим именам не будет притянутым за уши, недаром статья о Шуриге была помещена в сборник «Амазонки авангарда», изданный в 2004 году. Искусствоведы и коллекционеры говорят о Пелагее Шуриге, как об уникальном явлении — ни на кого не похожая, стоящая в стороне от «генеральной линии» как в 20–30-е, так и в «оттепель» и застойные 70-е. 

Шурига родилась в 1900 году, и «заскочила» в последний вагон русского авангарда — студенткой Харьковского художественного училища она делала смелые эскизы в духе примитивизма и народного лубка, в том числе аллюзии на матиссовский «Танец». Художественный Харьков того времени называют «маленьким Парижем» с выставками на любой вкус: передвижники, мастера модерна, футуристы и авангардисты. Большей частью это были местные художники, уезжавшие получать образование в Петербург, Москву, в Париж, Краков, Вену или Мюнхен. Заниматься скульптурой Шурига начала как раз у ученицы Родена Элеоноры Блох. После революции благодаря ей юная художница получала заказы для «Украино-РОСТА». «У меня эта работа шла очень легко. Я сделала Лассаля, В.И.Ленина, Розу Люксембург, Карла Либкнехта, Карла Маркса... Лассаль был выставлен в окне, чтобы все могли им любоваться», — вспоминала Шурига.

В начале 20-х годов художница перебралась из Харькова в Москву, где только-только открылся ВХУТЕМАС. Там преподавали Александр Родченко, Любовь Попова, Александра Экстер и другие авторы, с которыми у нас ассоциируется слово «конструктивизм». Шурига училась у Антона Лавинского, который оформлял «Мистерию-буфф» Владимира Маяковского в театре Всеволода Мейерхольда, а также знаменитую афишу фильма «Броненосец Потемкин». В 1918 году, в разгар реализации плана монументальной пропаганды, Ливинский создал памятник Карлу Марксу в Красном (Царском) Селе, а через 10 лет с Элем Лисицким участвовал в разработке экспозиции советского павильона на Международной выставке печати в Кёльне. Годы обучения в Москве Шурига вспоминала так: «ВХУТЕМАС — крайний левый. Мастерская А.М.Лавинского. Ставят девушку с проволокой в вытянутых над головой руках… Учитель говорит: «Делайте не девушку и не проволоку, а их пространственное разрешение». Абстракционизм охватил всю Москву».

Интересы художницы и скульптора были куда шире, чем парадигма, предложенная близкими к «ЛЕФу» авторами, поэтому через год она отправляется в Петроград. Там Шурига поступает в скульптурную мастерскую неоклассика Александра Матвеева, который с начала 20 века участвовал в выставках «Мира искусства». Кстати, его работа «Октябрь» 1928 года, отлитая в бронзе, стоит перед входом в БКЗ «Октябрьский». Как пишет Любовь Славова: «От занятий у Матвеева Шурига унаследовала интерес к традициям древнего искусства пластики, лаконизм и стремление к образности в скульптуре. Она не стала одним из последователей «матвеевской школы», но разделяла многие их принципы: творческий подход к модели, образное пластическое решение, внимание к натуре». К школе Матвеева принадлежат автор памятника Пушкину на Площади Искусств Михаил Аникушин, создательница самого точного скульптурного портрета Достоевского Любовь Холина и Вениамин Боголюбов, которому мы обязаны бронзовым Римским-Корсаковым у здания Консерватории.

С 1929 года Шурига работает на Ленинградском фарфоровом заводе, в том числе в должности директора заводского музея. 30-е годы в ее жизни обозначают как период «внутренней эмиграции», во время которого художнице удалось не потерять себя, несмотря на атмосферу доносов на предприятии и схлопыванию разнообразия художественной жизни в стране. Шурига разрабатывает собственный пластический язык, в котором переплелись архаический примитивизм и академическое владение формой. Она документирует жизнь вокруг себя — создает портреты сотрудников завода, как графические, так и скульптурные. Один из самых эффектных — «Портрете охранника», в грубых чертах которого мелькает булгаковский Шариков. «В настороженном взгляде проглядывает тип универсального Охранника тоталитарного режима, призванного следить не только за внешним поведением человека, но и за движениями его души», — описывает произведение искусствовед Анатолий Рощин. Работа «Адам и Ева» конца 30-х годов — как будто «Рабочий и колхозница» наоборот. У Мухиной мощные, идеальные фигуры мужчины и женщины сливаются в едином трудовом порыве, а у Шуриги — отдельностоящие бюсты морщинистого старца и девушки, которая смотрит вперед, но, кажется, не в светлое будущее. «Идеальные сосуды для вливания туда любого содержимого – переплетенная тугая коса Евы, как отсылка к форме ручки в самых древних кувшинах. В целом, ощущение почти примитивной первозданности, и если это портреты, то выполнены они словно рукой первых детей адамовых», — замечает исследователь Ольга Русинова.

В начале Великой Отечественной войны завод был эвакуирован в промышленный город Ирбит за Уралом. Шурига описывает это так: «В Ирбит приехали ночью. На номерной завод. Нам дали очень плохую комнату…Музей – в ящиках, был заперт в сарае…» Там художница создает знаменитый цикл «Большие обнаженные» — воображаемые женские фигуры на больших листах, трактованные как скульптуры. Монолитные и статичные, они напоминают произведения первобытного искусства. Ольга Русинова описывает их так: «И, наконец, бессильно повисшие толстые руки, возможно, самая красноречивая деталь в этих коричневых или серо-голубых листах грубой бумаги большого формата. Неподвижность, бессилие, окаменение подчеркиваются: неповоротливым фигурам тесно, они с трудом вписываются в лист. Это — не о собственной биографии и не о войне, это о неустойчивом состоянии человека в мире, о его бессилии». После возвращения из эвакуации Шурига была уволена с завода, но продолжала выполнять отдельные заказы на ЛФЗ. 

С наступлением «оттепели» начинается новый период для Шуриги. На глазах рождался другой стиль, иной дизайн, мода. Если молодые художники в своих поисках новой выразительности явно обращались к опыту авангарда 1910-х — 1920-х, то Шурига сама была носителем опыта и идей того периода. В 60-е ее она создает ряд произведений прикладного искусства в самых разных техниках и формах: ярко расписанные керамические сосуды в виде кактусов, вошедших в моду, декоративные вазы в виде букетов, фарфоровые миниатюры — лилии, примулы, нарциссы, цикламены в вазах, кувшинчиках, редиска, рябина, черешня, серия «На пляже» , бутылки в виде женской фигуры, кофейные сервизы (1960, майолика). В них дышит обретенное ею чувство гармонии и радости мирной жизни. В таком большом объеме они экспонировались единственный раз на персональной выставке в Ленинградском отделе Союза художников (ЛОСХ) в 1965 году. В 1970-е «застойные» годы у Шуриги была своя мастерская на Песочной набережной, куда она приходила  каждый день и продолжала много работать. Это по-прежнему были рисунки, литографии, скульптура. На протяжении десятилетия, до самой смерти в 1980 году, Шурига рисовала серию больших листов «Коты», в которых было многое от лубочных картинок, которые интересовали художницу со времен юности на Украине. 

Зачем идти на выставку Пелагеи Шуриги? По большому счету, мы ничего не знаем о художниках так называемого «третьего» или даже «четвертого» ряда советского искусства. Особенно эти «лакуны» заметны на фоне невероятного интереса к ретроспективе «гигантов» Дейнеки и Самохвалова. У широкой публики сложились четкие стереотипы: 20-е — конструктивизм, 30-е–40-е — соцреализм (хотя этот термин искусственный и применять его нужно с осторожностью), затем — «оттепель» с романтической живописью в духе пименовского «Лирического новоселья». Где-то параллельно существует нонконформизм 60–80-х, со своими сложившимися «звездами». Наследие Шуриги не соответствует ни одному штампу — рядом с шутливым фарфором на выставке представлены яркая, «матиссовская графика» 60-х, невероятно реалистичные раскрашенные скульптурные портреты, а также неоклассические бюсты и гипсовые панно с профилями работниц швейной фабрики, отсылающие к наивной, народной пластике. Выставка Шуриги отличный опыт для тех, кому имя художницы незнакомо, это шанс почувствовать, что такое «открытие» художника, когда само искусство, а не «хайп» вокруг него, выходит на первый план.

В работе над текстом использован каталог к выставке со вступительной статьей Любови Славовой.

«Цвет и пластика образа» Пелагея Шурига
Музей искусства Санкт-Петербурга XX–XXI века
до 1 декабря