Марина Годлевская: «Всю блокаду во время бомбежек мы слушали пластинки с оперными ариями»

Вам было полтора года, когда началась война. Сохранилось ли что-то в памяти о жизни в осажденном городе?

Сохранилось. И довольно много, но воспоминания обрывочные. Помню лежащих в снегу лошадей, закрытые маскировочной сеткой купола Исаакия и Петропавловки, висящие над городом дирижабли... Не помню, как было холодно, но отчетливо вижу перед глазами заледеневшие на путях трамваи, потому что каждый день с мамой ходила с 8-й линии Васильевского острова, где мы жили, в поликлинику Института имени Отта. Здесь маме выдавали для меня, полуторагодовалой, двести пятьдесят миллилитров искусственного молока. Мама работала инспектором РОНО Василеостровского района и днем была на службе. Я оставалась с бабушкой, которая присматривала за мной, тем самым избежав гибели в самые суровые дни. Ведь очень многие умирали, просто поддавшись обстоятельствам: ложились и уже не вставали. А я не давала бабушке лечь. Моя бабушка — итальянка. Она приехала в Россию с отцом, моим прадедом, которого пригласили работать в итальянском посольстве в Петербурге, в 1895 году. К началу войны у нее осталось две пластинки с записями оперных арий, которые мы слушали во время бомбежек всю блокаду. В бомбоубежище не спускались никогда — как только объявляли воздушную тревогу, бабушка заводила патефон. До сих пор эти записи — мои любимые: ария Де Грие из оперы «Манон Леско» и ария Каварадосси из первого действия «Тоски» Пуччини в исполнении Беньямино Джильи.

Отец ушел на фронт?

И погиб в августе 1941 года. Он видел меня всего неделю, вернувшись с финской войны. И я его, конечно, совсем не знала. Поэтому, когда после прорыва блокады с фронта стали приходить мамины ученики, каждого из них я называла своим папой.

В Ленинграде вы оставались всю блокаду?

Да, еще до ее прорыва в 1943 году у нас появился маленький огородик на острове Голодай. Очень неприятно было собирать личинок и червей на капусте, но эти грядки нас спасали. Особенно после голодных месяцев, когда приходилось разводить столярный клей и делать из него похлебку. В 1945 году кто-то принес мне первое пирожное, я полизала его и отставила в сторону — показалось невкусным. Самое большое потрясение было у меня от последних лет войны: открыли второй фронт и по радио зазвучала песенка «Джеймс Кеннеди». До этого радио транслировало только новости и сигналы сирены, призывавшие спуститься в бомбоубежище. День Победы запомнила очень отчетливо. Как и все в городе, мы вышли на улицу и смотрели, как колонна за колонной шли войска Ленинградского фронта. Один из офицеровкавалеристов подхватил меня и посадил перед собой на лошадь — помню до сих пор, как плыву поверх голов, а мама бежит сзади...

Получается, что любовь к музыкальному театру выросла из двух бабушкиных итальянских пластинок?

Скорее, из итальянских кровей бабушки. Ведь Италия очень музыкальная страна. При этом музыкального образования у меня нет — домашний рояль во время блокады мама выменяла на хлеб, и после войны денег на новый так и не удалось накопить. Первый оперный спектакль — это была «Аида» Джузеппе Верди — я посмотрела в шесть лет. Окончив школу, я устроилась в Театральный музей уборщицей — в то время набор на театроведческий факультет велся не каждый год, так что поступала я через год, уже основательно подготовившись. После окончания института по распределению я снова оказалась в Театральном музее.

А как вы пришли в Театр музыкальной комедии?

Стыдно признаться, но в 1969 году, когда режиссер Михаил Григорьевич Дотлибов позвонил мне и предложил место завлита, я, до этого признававшая только оперу, впервые оказалась на спектакле в Музкомедии. В то время здесь была сильная труппа. Но самое главное, что вызывало уважение, — это уникальная история театра — единственного профессионального коллектива, проработавшего всю войну в осажденном городе! На его сцену выходили артисты, которые пели и танцевали в лютые морозы под вражескими ударами, когда хлеб был на вес золота. Эти люди смеялись смерти в лицо! Не принять приглашение стать частью этого театра было просто невозможно. Так начался мой роман с Музкомедией, который продолжается по сей день. И я горжусь тем, что работаю в театре с такой судьбой.

Знают ли сегодня зрители об испытаниях, пережитых театром во время войны?

Мы делаем для этого все: играем общедоступные концерты в памятные январские и майские дни, собираем по крупицам свидетельства очевидцев и документы эпохи. Благодаря воссоз­данной хронике событий известно, что спектакли в блокадном городе шли каждый день! Театр не только играл репертуар, но и выпускал премьеры. А ведь оперетта — это декольте, веера и перья... Попробуйте потанцуйте, когда в помещении нулевая, а то и минусовая температура и зрители в зале кутаются в шубы! Но эти «мотыльки» — артисты так называемого легкого жанра — выдержали все. А театр стал для жителей несклонившегося Ленинграда «островком радости и надежды», как вспоминают сегодня очевидцы. Беспримерному подвигу коллектива посвящена мемориальная доска, установленная недавно в одном из парадных фойе театра.

текст: Дина Калинина
фото: Мария Павловская